Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай
— Помню… — Валя отвела глаза. — Конечно, помню. С ней еще такой красивый парень сидел рядом.
— Да? Я, признаться, забыл спросить о нем. Но это все равно. Ей надо помочь с устройством на работу. Поговорите с кем надо, пожалуйста. Согласны? Хорошо, если ее возьмут в вашу бригаду.
— Да, конечно… А как ваш проект?
Он пожал плечами:
— Что — проект? Видите, сколько текущих дел? Дорожники диктуют, сантехники наседают, тут об архитектуре поневоле думать некогда. Мало мне хлопот с привязкой домов, так еще и линия электропередач на мою голову!
— А Корбюзье утверждал: «Архитектура — это порядок». Ошибался, видимо?
— Так это он говорил о чистом искусстве, а не о нас, грешных…
Валя рассмеялась.
Александр Ильич некоторое время смотрел на нее, словно бы не узнавая стоявшую перед ним девушку. Вот ведь можно, оказывается, и рабочий комбинезон превратить в красивую одежду! Очень маленькая, ловкая, складная, и каждый жест у нее точен и красив. И даже обычная косынка повязана на высоких волосах по-своему, не так, как у остальных. Улыбается, а в светлых, чуть раскосых глазах прячется грусть. Они как стылая осенняя вода под солнцем…
Александр Ильич чувствовал, что так стоять и молча смотреть нельзя, надо что-то сказать или сделать, но не мог. Окружающее вдруг перестало существовать, был только один человек, которого он видел перед собой. Один на всей земле. Что думала и чувствовала стоявшая перед ним девушка, он не знал — он не решался взглянуть ей в глаза.
Сколько так прошло? Минута? Две? Они оба не знали. Их вернул к действительности низкий женский голос:
— Валентина! Едва нашла тебя… Что делаешь тут?
Валя обернулась на оклик.
— Да вот лиственницу огородила, чтобы машины не сломали. И Александра Ильича встретила… Вот Маша — наш бригадир. Познакомьтесь. Она поможет устроить Зину.
Александр Ильич вежливо поклонился Маше и сразу же ушел, извинившись, что спешит.
Маша посмотрела ему вслед подозрительно:
— Это что еще за старый тип? Откуда ты его знаешь? И что за Зина?
— Какой же он старый? — возмутилась Валя. — Ты что, с ума сошла? Знаю я его потому, что мы в самолете с ним рядом сидели, это он помог мне тогда. Я чуть не умерла со страху. Фамилия его Ремезов. Он архитектор. А Зина летела с нами. Ее на работу надо устроить. Она штукатур, работала в Москве.
— Вон оно что… — Маша еще раз посмотрела вслед уходящему высокому темноволосому мужчине. — Но ты все равно очень-то на него не заглядывайся. Женатый, поди, давно.
Валя окончательно вышла из себя:
— Господи! Что тебе за мысли вечно в голову лезут! Знаю я, что он женат, он с аэродрома говорил с женой. Да мне-то какое до этого дело?! Просто человек он хороший…
Сказала — и почувствовала, как сжалось сердце: ведь у него есть жена. Она даже помнит ее имя: Наталья Борисовна…
А Маша уже командовала:
— Девочки, кончайте уборку! Известь привезли. Ну-ка, за дело! Я тоже с вами. Помогу немного…
Вале всегда нравилось смотреть, как работает Маша. Руки у нее сильные, размах кисти широкий и уверенный. Мазки ложатся ровными, гладкими полосами — один к одному, между ними не найдешь зазора. Взмах, еще взмах — и вот уже почти весь потолок побелен. Сейчас он еще влажный, невзрачный, а высохнет и засветится ослепительной белизной. И унылая серость, которую так ненавидела Валя, начнет отступать.
В быстроте и сноровке с Машей трудно соперничать. Но Валя не завидовала подруге. Ее работа была, пожалуй, не хуже: не такой спорой внешне, но не менее чистой. Еще в училище про Валю говорили: «Красиво работает…» или: «Загляденье — не работа!..» Со временем это мнение еще более утвердилось. И все же Маша работала лучше.
Как и всегда, они шли с разных концов комнаты навстречу друг другу. Работали молча, сосредоточенно.
В соседней комнате захохотали сестры: видно, нашли себе какую-то забаву. На них строго прикрикнула Галя: когда Маша была рядом, она чувствовала себя увереннее.
Солнце заглянуло в окно, лучи его пробежали по свежей побелке. Здание новой больницы стояло высоко, и вечерний разлив теней еще не скоро доберется до него.
Валя поправила на голове косынку, окинула взглядом оставшуюся серую полоску на потолке: чепуха, совсем немного — и она, может быть, даже чуточку опередит свою подругу и соперницу. Недавнее раздражение прошло. Конечно же, Маша говорила не со зла. Да и не знает она Александра Ильича!
Маша заметила перемену в ее настроении, улыбнулась:
— Никак перегнала меня сегодня? Растешь! — И уже серьезно продолжала: — Пора бы тебе на свою бригаду идти, вот что я думаю.
— Неужели все-таки решила уходить?
Маша промолчала, и Валя поняла, что этой темы лучше не касаться.
* * *Воскресный день обещал быть погожим. Утро еще не успело осилить ночной туман. Он прятался в арках домов, в густой пожухлой траве газона, широкими рваными полосами тянулся по небу. Но вот выглянуло солнце и осушило плиты тротуара.
Александр Ильич вышел из дому, сам еще не зная, куда пойти. Уже поздно идти за город и слишком рано для того, чтобы просто залечь с книгой на диван.
Млеет под ласковыми лучами бухта. Словно и не море это, а небольшое озерко, полное чистой зеленоватой воды. Навстречу ему вверх по склону с усилием поднимались две женщины с голубыми колясками. В колясках — оранжевые вареные крабы и золотистая пупырчатая камбала, прикрытая мешковиной. Чего только не придумают! Женщины спешили на базар.
Он посторонился, уступая им дорогу, и побрел вниз по изломанному каменистому переулку. Как всегда, эти крутые улочки вызвали у него мысли о проекте.
* * *Самое «узкое» место в проекте — дорожная магистраль к морю. Жители портового поселка разрешили проблему просто: тропа ныряет зигзагами справа налево по сторонам глубокого оврага, разделившего склон надвое. Овраг, конечно, можно засыпать, а вот крутизна останется. Единственно возможное решение — вообще отказаться от прямого спуска к морю. Дорога должна пройти правее, сделав большую петлю.
Александр Ильич приходил сюда почти каждый день, все расстояние вымерял шагами.
Город рос почти стихийно, но если и есть у него какая-то неповторимая особенность, так именно этот заброшенный склон. Немногие города мира могут похвалиться таким амфитеатром. Только не погубить, не испортить природного дара казенщиной.
А пока на склоне теснятся один к другому домики портового поселка — давней колыбели города. Он вырос и забыл о ней, а поселок продолжал жить своей, во многом отличной от города жизнью, хотя время, конечно, и здесь постепенно меняло быт. Поднялся лес телевизионных антенн на крышах, гуще стала зелень огородов под окнами, появились новоселы.
Александр Ильич замедлил шаг, осматриваясь. Он успел дойти почти до самого берега бухты, где сохли сети и на мелкой воде болтался на приколе самодельный поселковый флот. Тут было все: от надежного рыбачьего баркаса со стационарным мотором до непонятного верткого сооружения из пустой бензиновой бочки. Однако и это сооружение покачивалось на волнах, прикованное к свае амбарной пудовой цепью.
Дальше идти было некуда. Он постоял немного возле самой кромки прибоя, наблюдая, как прозрачные медузы качаются на волнах. Потом неожиданно подумал, что надо бы навестить Наташу. Не был у нее давно, хоть и сам бы не сказал — почему. Все время что-то мешало…
Наталья встретила его слезами. Открыла дверь и сразу повалилась на постель. В непроветренной комнате остро пахло валерьянкой.
— Ната! Господи, что случилось? — Он присел на край постели, обнял ее за плечи, но она отчужденно высвободилась из его рук.
— Что случилось! Ты бы еще через месяц пришел! Хоть заболей, хоть умри — тебе-то что?!
Она резко села на постели. Голубые глаза до краев налиты обидой и злостью.
— Ограбили среди бела дня, и никто… никому дела нет! — выкрикнула она с рыданием. — Милиция эта не поймешь, зачем и есть? Сами бы, говорят, не доверяли денег… А как не доверять?! Как не доверять, если в магазинах ничего хорошего не достанешь?
Александр Ильич начал догадываться, что произошло, и тревога его утихла, уступив место тоскливому раздражению: все одно и то же.
— Тебя с шубой обманули? — спросил он как мог спокойнее. — И все из-за этого?
— А из-за чего, по-твоему?! — она вскочила. — Тебе этого мало?
— Нет, — ответил он холодно. — Просто мне непонятно, как можно так расстраиваться из-за собственной оплошности?
— Из-за оплошности?! А ты сумей лучше! Чего ж не сделал? Почему я одна думаю обо всем, а тебе все некогда? Ненавижу! — Наталья с размаху рванула со стола скатерть, чашка с недопитым чаем брызнула осколками. Пинком отшвырнула стул. Тревожно запел хрусталь в серванте.
Александр Ильич схватил ее за руки, посадил обратно на постель.
