Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Что произошло? — спросила Соколова.
— Не застал… выходит. — Женя стоял красный, вспотевший и дышал так, будто ворочал тяжести.
— Это вы Нину не застали? Так. А стучали вы в наружную дверь? На лестнице? На площадке? Так, — внимательно выслушивая ответы Жени, говорила Соколова и неожиданно спросила: — А мы — что? Сидим тут же, на лестнице?
«К чему эти вопросы?» — соображала Алена.
Женя покраснел еще сильнее и весь напрягся.
— Почему… сидите?
— Ах, нас нет на лестнице? Тогда зачем было так долго и старательно показывать нам, как вы удивлены, что ее нет дома?
«Вот оно что!» — подумала Алена и засмеялась вместе со всеми.
— Лицом показал, головой, плечами, руками! — весело продолжала Соколова. — Разве один на лестнице вы стали бы это все выделывать? Ну, понятно, не стали бы, — подхватила она единодушный ответ. — Значит, все это было лишнее. Договорились? Нас на лестнице нет, вы — один. Теперь — кто такая Нина и зачем вы пришли к ней?
— Девушка одна. Мы в кино сговорились, — робко ответил Женя.
«Вот уж! Не мог придумать поинтереснее!» — с досадой подумала Алена.
— А ее не оказалось дома? — сочувственно спросила Соколова. — Вы хорошо ее знаете? Давно?
Женя помялся и ответил нерешительно:
— Давно.
— Где познакомились?
— В Доме пионеров. В хоркружке. С пятого класса, — почему-то обрадованно ответил Женя.
Соколова одобрительно кивнула.
— И девушка хорошая, серьезная?
— Очень! — убежденно воскликнул Женя.
— Вы действительно знаете такую девушку! Не беспокойтесь, я не спрошу ее настоящие имя и фамилию, нужно, чтоб вы сами точно знали, к какой именно девушке вы пришли. Знаете? Какая она?
— Беленькая такая… и высокая… как Строганова Лена, — смущенно улыбаясь, говорил Женя, и чувствовалось, что он не выдумывает, а скорее вспоминает эту высокую девушку. — В электротехнический поступила, — закончил он.
— Отлично! Сейчас будем играть, — дружески сказала Соколова. — Вы поднялись по лестнице… Какой этаж?
— Четвертый.
— А час теперь который?
— Семь.
— Погода стоит хорошая? Значит, погулять еще можно после кино — да? А картина какая? Билеты вы уже взяли? — Соколова спрашивала так живо, с таким интересом, будто дело шло о чем-то настоящем и важном, и Алена почувствовала, что и ей и всем тоже становится интересно.
— Взял. На семь тридцать. Но кино тут за углом — минут пять ходу, успеем! — все живее, увлеченнее объяснял Женя.
— Отлично! Поставьте кубы — за ними лестница, а здесь площадка — да?
Женя с помощью Огнева отделил площадку кубами — так назывались в институте деревянные ящики без крышек, разнообразной величины и формы, скаты, лестницы, из которых очень удобно было строить любые самые сложные декорации, и ушел за куб.
— Поднимайтесь по лестнице… — сказала Анна Григорьевна.
Женя появился из-за кубов и, что-то нащупывая в нагрудном кармане, деловитым шагом направился к двери. Он ничего особенного не делал, но чувствовалось, что настроение у него отличное. Постучав, он спокойно подождал, прислушался, не идут ли открывать, постучал громче и на этот раз ждал напряженнее.
— Почему не открывают, ведь вы с ней сговорились? — негромко спросила Соколова.
— Ну да! — воскликнул Женя.
— Вы со мной не разговаривайте, думайте сами и продолжайте действовать. И говорите вслух то, что думаете.
— Уснула, что ли? — пробормотал Женя, постучал еще сильнее, сосредоточенно прислушиваясь.
— Обманула, что ли? — тихо подсказала Соколова.
— Никогда не обманывала… Что такое? — бормотал Женя. — Может, ушла и сейчас вернется? Рано еще… — он подошел к краю куба, как будто там было светлее, посмотрел на часы. — Подожду.
— А вдруг все-таки спит? — тихо сказала Анна Григорьевна.
Женя вернулся к двери, постучал еще раз настойчиво, громко.
— Нет. Подожду. — Он прислонился спиной к косяку двери, потом поежился, будто пристраиваясь поудобнее.
— Что-то мешает вам? Что там на косяке? — спросила Соколова.
Женя повернулся, потрогал рукой косяк и сказал неуверенно:
— Звонок, что ли?
— А у Нины-то разве есть звонок? — чуть слышно, но очень значительно сказала Анна Григорьевна. — Вы ведь стучали…
И Женя, вдруг поняв, куда она его направляет, начал быстро ощупывать руками дверь, забормотал: «Чушь! Чушь какая-то!» — потом привстал на носки, очевидно разглядывая номер квартиры, и стремглав побежал вниз.
Анна Григорьевна заставила его повторить этот простенький этюд, и — странно! — смотреть становилось все интереснее, а в последний раз Женя сыграл так искренне, свободно и смешно, что Алена совсем забыла о своей неудаче и смеялась громче всех.
— Ну, вот и поиграли, друзья мои, — весело сказала Соколова. — А как вы думаете, почему в первый раз Лопатин так по-нарочному нелогично и непонятно действовал? И почему сейчас все вышло куда ясней, проще, искренней?
— Вы научили, — ответил Володя, как показалось Алене, подхалимским тоном.
— Я ничему еще не успела научить, — холодно заметила Соколова. — Все дело в том, что первый раз он ничего не знал толком: куда, к кому, зачем пришел — все было вообще, приблизительно. А ведь наше поведение всегда зависит от условий, места и времени. Эта великая истина так же незыблема в искусстве, как и в жизни. Все должно быть в конкретном месте, в точное время и в более или менее известных условиях — как в жизни! Только тогда и можно играть свободно, по правде, искренне.
— А когда будем играть пьесы? — вдруг вырвалось у Глаши.
— Пьесы? — Соколова глянула на Галину Ивановну, и обе рассмеялись. — Вы слышали, чтоб учиться музыке начинали с симфонии? Нет, друг мой, сначала бесконечные упражнения, этюды — маленькие, потом побольше. А пьеса — это симфония. Ох, сколько нам еще работать до пьесы!.. Да еще и все ли дойдем до пьесы? То, что вас приняли в институт, еще вовсе не означает, что вы будете актерами. Это всего лишь значит, что у вас имеется такая возможность, а уж превратится ли она в действительность, зависит от вашей работы. Горький писал, что талант развивается из чувства любви к делу. Путь актера — это постоянный, напряженный, утомительный труд. Много горечи, неудач. Кто сумеет полюбить этот труд так сильно, что весь процесс работы и самое скучное в ней станет ему дорого, только тот станет настоящим деятелем советского театра. Кто хочет легкой, веселой жизни, тот напрасно пришел сюда. Работать, работать и работать! Это одна сторона. О другой поговорим завтра, потому что… — В то же мгновение длинный звонок донесся в аудиторию, — …урок наш окончен. До завтра, друзья мои.
Вечером было собрание курса. Выбрали профоргом Валерия Хорькова, старостой — Глашу, помощником старосты — Сережу Ольсена. Он был из другой группы, и Алена почти не знала его.
Потом комсомольцы остались выбирать комсорга, а Алена отправилась в общежитие.
Никогда после работы в типографии и вечерних занятий в школе не чувствовала она себя такой разбитой, как сейчас. А ведь восемь часов занятий шли не подряд, а с переменами, собрание длилось не больше получаса. Нет, она не просто устала, она была подавлена. Что работа артиста требует всей его жизни, Алена воспринимала скорее как некое образное выражение. Теперь это представление уступило место другому. Талант развивается из чувства любви к делу, постоянно напряженный, утомительный труд — работать, работать и работать!
Вот и сейчас не валяться на кровати, а выписать в тетрадку слова с буквами «г» и «в», подготовить этюд, или вспоминать все мелочи одежды Галины Ивановны, или дышать, или ходить с воображаемым стаканом воды на голове. Алена вскочила как ужаленная: то, что она все время безотчетно старалась задвинуть в темный угол сознания, будто укололо в самое сердце. Ведь только полная бездарность могла так оскандалиться, не ответить, какое на Глаше платье! За минуту до этого сидела с ней рядом, а на ритмике шла следом за ней по кругу и смотрела на ее крепкую загорелую шею в вырезе василькового платья! Вот тогда надо было вспомнить ритмику — тупица! Самое скучное должно стать дорого — выговаривание слов «груз, гавань, прогулка, гитара» должно стать дорого! Да о чем еще думать после такого чу́дного выступления. С силой взбив кулаком подушку, Алена уткнулась в нее лицом. Из коридора донеслись знакомые голоса, и она постаралась принять спокойную, не выражающую отчаяния позу.
Со смехом распахнув дверь, вошли Агния и Глаша.
— Ты что это возлежишь? — И, не дождавшись ответа, Глаша задала новый вопрос: — Тебе кто из наших мальчишек больше нравится?
— Никто!
— Здрасьте! А чего злишься?
— Дурацкий вопрос.
Глаша многозначительно свистнула и подмигнула Агнии.
— Ты, Аленка, дуреха! — Агния присела на край кровати, слегка оттеснила лежавшую Алену. — Ужасно неустойчивый товарищ. Молчи. Мы еще во время экзаменов заметили: чуть что не так, и ты сразу — у-ух! — при этом Агния, высоко подняв руки, стремительно бросила их вниз почти до полу, — впадаешь в полное самоуничтожение. Молчи! Мы с Глашей постановили: дуреха! Ведь Анна Григорьевна сказала, что так было бы с каждым из нас, и мы тоже на себе проверили.
