Николай Горбачев - Ударная сила
Вышагивал Фурашов споро, сапоги гулко отстукивали на подсушенном бетоне. Зампотех старший инженер-лейтенант Русаков нет-нет да и сбивался с размеренного шага, стараясь не отстать от командира; Карася подполковник не трогал, знал: тот с бригадой поставщиков разбирал какое-то запутанное дело по силовым шкафам.
Тюлин, пока Фурашов обходил один «куст» установок, прижимал «Победу» к кювету, дремал, откинув голову на спинку сиденья, но очухивался от сонливой на солнцепеке одури точно в тот момент, когда Фурашов переходил к очередной установке, — взвизгивал стартер, машина перекатывалась вслед за командиром.
Объехав позицию, вникнув во все, что делалось на местах — в блокноте у Фурашова появилось много пометок, — он, сев в машину, сказал Василию, чтоб подвернул на выезде к силикатному, такому же, как и на «пасеке», домику. В нем размещались службы и канцелярия подразделения. Надо было обговорить с Карасем все, что увидел на позиции, наметить меры по сохранению оборудования, по предотвращению возможного паводка.
Капитан Карась в канцелярии теперь оказался один, — разбирательство с бригадой по силовым шкафам, выходит, закончилось, — поднялся, увидев в дверях подполковника.
Говоря о чем-то важном, значительном, Карась обычно багровел, надувался, будто под кожу лица ему подкачивали воздуху, приосанивался, невысокая, кряжистая фигура будто становилась выше, значительней. И сейчас на вопрос Фурашова, как с бригадой, Карась, преобразившись, солидно и веско доложил:
— Прижали промышленников к ногтю, все признали. У нас не отвертишься. Мы тут до вас...
— Ну, хорошо, Иван Пантелеймонович, садитесь.
Фурашов перебил капитана деликатно — не хотел ни возражать, ни спорить, хотя порядком поднадоели напоминания Карася о том, что да как было тут до него, Фурашова, — Карась ревниво относился к утраченному положению. Присев на табуретку, Фурашов подробно расспрашивал о результатах переговоров с бригадой поставщиков, потом перевел разговор на то, что увидел во время объезда позиции.
Закруглились довольно скоро. У Карася спала багровость с лица, он то и дело повторял «Есть!», не замечая, что это раздражало Фурашова: что-то фальшивое было в покорности Карася.
Фурашов встал, собираясь уходить. Карась взял со стола бумажку, протянул.
— Вот, товарищ подполковник, график дежурства. Прошу утвердить.
Пробежав глазами листок, Фурашов хотел уже подписать, но взгляд натолкнулся на фамилию Русакова. Русаков... Так у него же день рождения. Вчера просматривал список, в сейфе хранится, ошибки быть не могло: единственная эта дата до конца месяца.
— А Русакова надо подменить, Иван Пантелеймонович.
— Почему? — Карась помрачнел. — У него на все причины, а как до дела... В Егоровск ездить...
— Скажите, а вам о чем-нибудь говорит дата — двенадцатое июня?
— Двенадцатое июня? Ну... мой день рождения.
— Пятнадцатое апреля у Русакова.
Карась несколько секунд молчал, потом как-то резко вскинулся, будто его внезапно укололи:
— Что ж, понимаю... До сих пор мы тут ни черта не петрили в службе, считали, дурачье, требовательность — мать дисциплины. Теперь будет новое... Ясно.
Фурашов спокойно выдержал его взгляд. Карась, нахохлившийся, первым опустил глаза. Да, нелегко ему было пойти на такое, но неожиданности тут нет: все, копившееся в нем, рано или поздно должно было открыться. Тем лучше, что все произошло сейчас: они вдвоем, и, значит, задача облегчается.
— Почему же, Иван Пантелеймонович, — Фурашов даже удивился своей спокойной интонации. — Все остается... И требовательность. Возможно, требовать придется жестче, «Катунь» ставит сжатые сроки. Но требовать не формально. А новое будет в другом: при высокой требовательности видеть человека, заботиться о нем... Прошу это иметь в виду.
Ровная багровость разлилась по лицу Карася, он молчал.
— Так что подправьте, Иван Пантелеймонович, график. Вечером в штабе подпишу. В двадцать ноль-ноль соберемся, посоветуемся. Госиспытания начались, оценим дополнительные условия.
3
Из штаба Фурашов с Мореновым уходили вместе. Было поздно, городок поглотила темень пасмурной ночи, лишь у входа в штаб горела на столбе лампочка, свет ее рассеивался, конусом пробивал темноту. «Вот — свету мало, а нужно, чтоб был залит городок, чтобы все сияло, — подумал Фурашов, — новое ведь дело, да какое! Надо потребовать завтра же от строителей!»
В штабе утрясали дела на очередной день. Вскрылось немало неувязок, просто безалаберности, особенно на «лугу», нарушались планы и порядок подготовки пусковых установок к испытаниям, возникали мелкие трения с бригадами наладчиков. Капитану Карасю досталось. «Но Карась Карасем, — думал Фурашов, — а вот удастся ли все отладить до четкого, без сбоев механизма?» Там, в штабе, капитан в конце концов огрызнулся: «Да что Карась, Карась! А что Карась может? Посмотрел бы на любого, когда гора целая навалится...» Он прав: гора не гора, а глыба — точно! А вот Моренов — за этот праздник... У каждого, выходит, свое!
За праздник... Моренов шел рядом молча. Сейчас они пройдут по тропке еще немного вместе и разойдутся — дома их на разных улочках.
Когда уже расходились из штаба, закончив дела, он, Моренов, подошел к Фурашову, сказал:
— Впереди, товарищ командир, майские праздники. Собрания, самодеятельность — это ясно, но есть предложение устроить офицерский вечер... Семейный.
«Вечер? Бал, танцы?.. — У Фурашова вскипел протест. — О делах бы заботился, — а тут о балах! Уж не из тех ли замполит любителей, что играют на дешевых чувствах?»
Но промолчал, сделал вид, что не расслышал мореновского предложения, не понял.
Однако холодок отчуждения к замполиту не исчез и теперь. Да, сейчас они разойдутся: Моренов свернет влево, Фурашов — вправо, и скроются в темноте. Ну что же, Фурашов, будешь и дальше молчать или... А сам-то он, интересно, не захочет больше возвратиться к своему предложению? Что он за человек? Ведь знают друг друга совсем мало, — вернее, не знают...
Приехал, Моренов в часть дней на восемь позднее Фурашова, и сначала показалось — оригинал. Прикатил со станции на попутном грузовике. Сидели тогда в кабинете уже больше часа, беседа текла неторопливо, кажется, они бы и дальше говорили, если бы Фурашов не спросил:
— Когда семью собираетесь привезти?
— Когда? У военного человека какие сборы? Уложил чемоданы, детей в охапку — и готов. Семья возле проходной...
— Чего же не позвонили со станции? — спросил Фурашов, готовый уже озлиться: ишь, оригинал!
Но Моренов обезоруживающе просто сказал:
— Знаю, в части одна грузовая машина, одна «Победа»... Приехал днем, — значит, машины в разъезде, люди не прохлаждаются, делом заняты. И вас не надеялся застать в штабе.
Фурашов подивился столь ясной логике, негромкому голосу, сразу проникаясь уважением к новому своему заместителю, признался:
— Да, верно, на минуту зашел в штаб, и машины в разгоне, все верно...
Моренов усмехнулся, тоже доверительно:
— Не думайте, не ясновидец: вверху в штабе всю обстановку разъяснили.
— Что ж, пойдемте. — Фурашов встал. — Из штабников кого-нибудь наскребем, помогут чемоданы поднести, устроиться.
У проходной действительно ждали жена и сын, стояли три потертых чемодана, хозяйственные сумки, детский велосипед.
Глаза Фурашова теперь различили в темноте развилку тропки — задержал шаг. «Так что же — оригинал, любитель сыграть на дешевых чувствах? Или...» Встретились взглядами — мореновский, показалось, пристальный, с антрацитово-ровным блеском, словно бы остановил размышления Фурашова.
— Вы мне не ответили на мой вопрос, — сказал Моренов. Голос негромкий, вроде бы усталый,но нотки твердые.
— Праздновать особо, балы устраивать нам вроде бы не пристало, нет достаточных причин... Как с партийных позиций?
Моренов помолчал, будто взвешивал сказанное Фурашовым, потом заговорил:
— Партийная работа — это любое, каждодневное дело... И я понимаю — особо праздновать нет причин. Мне понравилась поставленная вами главная задача: «Все для «Катуни», во имя «Катуни!» Отладка, настройка, освоение техники... Но и не надо забывать о человеке, его духовных запросах — это тоже дела партийные. Совещания, сборы, беседы — хорошо, но бал, — Моренов сделал ударение и даже паузу, — не по случаю одержанных побед, а с целью объединения людей...
Фурашова кольнуло: вот «упражняется в морали» да еще, чего доброго, думает, что смел, оригинален, а сам небось хочет спрятаться за широкую спину.
— А вы на моем месте как бы решили?
— Я? — словно бы с удивлением спросил Моренов и опять сделал паузу, глядел в темноте, не мигая, — резковатая интонация в голосе Фурашова не скрылась от него, — и очень спокойно, как бы тут же забыв о своем удивлении, никчемном и пустом, сказал: — Я уже принял решение — провести офицерский вечер, и, надеюсь, вы поддержите меня.
