Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта
По персидскому обычаю, как женщине, ей нельзя было видеть Степана дома.
И только в дни дворцовой охоты она могла среди природы и всяких случайностей видеть близко чужих мужчин.
Степан узнал об этом и быстро добился у принца назначения дворцовой охоты на тигров.
Сборы были торжественные, суетливые, праздничные.
Принц когда-то славился, как ловкий охотник на тигров, но теперь постарел, и его забавляла только сама обстановка охоты. Поэтому, кстати желая блеснуть перед Степаном, принц особенно пышно и ярко расцветил свой походный двор.
На величественное шествие смотреть собрался весь Решт, и загалдела пестротканная толпа, когда охотники тронулись в путь.
Пятьдесят всадников-персиян на белых лошадях и пятьдесят всадников русских удальцов на черных лошадях шли по сторонам, блистая дорогим оружием и раззолоченными седлами и поводами.
В середине всадников огромные, мускулистые, голые негры несли три роскошных паланкина. В первом паланкине сидел принц, рядом по левую сторону несли его дочь, принцессу Мейран, а по правую — несли Степана.
К паланкинам то и дело подъезжал Васька Ус, разливая по чарам заморское вино и с веселыми насказками угощая принца и Степана:
— Пейте чаще, охотнички, скорее тигры в глазах покажутся.
Так ехали целый день.
Степан распевал песни, взглядывая ясным соколом на Мейран.
А Мейран боялась от счастья поднять свои тихие бархатные очи, предчувствуя желанный час первых огневых объятий, первых мучительных прикосновений, снившихся так часто утром.
К вечеру спустились в тростниковую долину.
Прискакал к паланкинам вожатый и указал место стоянки.
Принц дал знак — все вдруг стихли и стали прислушиваться.
Из камышовых зарослей далеко разносился протяжный звериный рев полосатых хищников.
И как бы в ответ слышалось мяуканье тигрят.
Над головами пролетели большие ночные птицы, наполняя долину острым, тревожным криком.
Все осторожно стали устраиваться на становище.
Охоту решили начать с чуть рассветом.
Ночь протекла в приготовлении.
Принц приблизился к Мейран и, увидав ее спящей, пошел послушать тигров.
Степан усердно готовил ружье; однако, заметив, что принц отошел довольно далеко, быстрым мягким движением очутился в паланкине Мейран.
Он крепко обвил сильными руками трепетное тело принцессы и пламенными поцелуями зажег незагасные рубиновые костры любви.
Мейран произнесла только одно слово — «аббас», что означало — победитель.
И когда утровеющим заревом солнцевстально улыбнулись облака, а в долине синими кисейными покрывалами плыли туманы, орошая зелень, в тигровом логовище изредка раздавалось затихающее рычание.
Принц и Степан пошли серединой.
Хитрый, жестокий принц Аджар решил убить страшного атамана, за которым неотступно тайно следили придворные и обо всем доносили принцу.
А рабы принца знали про это и сообщали есаулам и самому атаману.
Принц задумал свое.
Степан задумал свое.
Несколько всадников, опытных в тигровой охоте, пошли сторонами травить логовище криками и выстрелами, чтобы загнать тигров в круг, где ждали с ружьями принц и Степан.
В один момент разом зарычали два крупных тигра и один за другим выскочили из логовища.
Принц выстрелил в Степана, — пуля ожгла плечо.
Тигр прыгнул на Аджара, — свалил с ног.
Степан выстрелил в голову принца.
Тигр, увидав брызнувшую кровь, вцепился в горло Аджара.
Другой тигр кинулся на Степана, а тут подоспели охотники, разогнали зверей.
Все вернулись во дворец с мертвым принцем.
Во дворце и в Реште началось смятение: придворные и купцы персидские обвинили Степана в убийстве принца.
Беднота персидская, рабы, гарем многожённый, большая часть дворцовой стражи, все, долго терпевшие жестокость принца, взяли сторону Степана.
Решт всполошился.
Начальники дворцовой стражи поехали по городу и стали призывать жителей к нападенью на вольницу.
Степан кликнул клич:
— Сарынь на кичку!
Удальцы вихрем налетели на приближенных принца.
Завязался бой.
К удальцам присоединились вооруженные негры-рабы, голытьба персидская и часть стражи.
Запылал костром дворец кипарисовый, а перед тем удальцы собрали все несметные богатства принца и уволокли на струги: золото, серебро, каменья-самоцветы, ковры, шелк, бархат, вино.
Не долго бой длился, — не много нашлось защитников у принца.
В шелковый ковер завернул Степан принцессу и унес на свой атаманский струг.
В Реште стоял корабль шаха персидского, и этот корабль, изубранный слоновой костью, Степан сделал атаманским.
Раздулись холщовые паруса, и вольница с песнями тронулась по зыбкой бирюзовой степи домой, на Волгу родимую.
Знатно нагостились, надуванились.
Целый зыбкий день да и ночь пролетную пировали, песни горланили с веселыми неграми, с собой пригашенными, потешались плясками, разводили гульбище во все колокола.
А на атаманском корабле — новом Соколе, в шелковом шатре, на пуховых перинах, подушками обложенная, заплетая свои двенадцать тонких кос, сидела Мейран, будто ночь в горах черноокая, будто заря предрассветная, юная, улыбчатая, — и близкая, и далекая.
Ненаглядно глядел Степан на любимую и ровно не верил чуду дивному, гусли перебирая:
Сад твой зеленый,
Сад апельсиновый.
Встречали отца родного
Невестой нарядилась подвенечно Астрахань.
Против пристани у Болдинского устья несметные толпы народищу налезли с утра раннего.
А утро сияло венцом алмазным.
Все, как жениха, ждали Степана с понизовой вольницей из персидского похода, что на весь свет славой раскатился.
На берегу брагу пили, веселились, смеялись, орали.
И всякое цветное болтали. Кто что.
Незрящий человек иной, с посаду царицынского, огненным языком молвил о Степане:
— Сыном, значит, наш Тимофеич Илье Муромцу будет. Всю свою силушку богатырскую Илья Степану в завет отдал.
— Ой, ой! Вот он напролом и идет. Потому верующий в моготу коренную.
— Вон мотри, робя, — гудошники да гусельники выстроились в струнный ряд.
— Пуще всего веселье любит молодецкое, звонкое, людное.
— Золота, серебра да каменьев самоцветных горы у него горные, а сам — слышь — в кармане семишник носит, больше, гыт, не надо. Душе легче, голытьбе нужнее.
— Веселый, размашный, доброты несказанной.
— Чистый ребенок. Глаза, что небо, говор, что песня, поступь лебединая.
— А ударит дубинкой — червонцы посыплются.
— В огне не горит, сабля не берет, пушка обратно ядром палит, топор отскакивает, стрела у ног в землю зарывается.
— Со счастливой долей на веки обручен.
— Отец родной.
— Разве чаяли, что так жить станем, — по вольности сермяжной.
— А вот-те и живем по устройству казацкому.
— Устоять бы только!
— Утолчемся!
— Он заступит.
— Кормилец наш, отец, заступник, великий человек.
— Эх-ма! Степан солнце-Тимофеевич.
Народу выросло плотной стеной. Каждому охота было еще раз увидеть Степана.
Иные за десятки верст притащились ко встрече долгожданной.
— Едут! Едут! Едут!
Раскатился гул, и тысячи глаз метнулись в сторону встречную.
В один отчаянный, радостный вой слились голоса.
Заиграли гудошники, гусельники.
Шапки, платки вверх полетели.
Будто несчетная стая великанов-лебедей, плавно и гордо на парусах с веслами подплывали к пристани струги Степана.
Впереди всех плыл знатный Сокол атамановский. На самом носу Сокола огнем горела огромная медная пушка, а на пушке верхом сидел Степан в красном одеянии, распевая веселую песню.
Три мачты с парусами были ярко расшиты пестроцветными шелковыми персидскими тканями и дорогими шалями.
На переднем парусе вышиты золотом слова:
«Здравствуй, вольный народ, астраханский». Алым бархатом затянуты борты Сокола, пол устлан коврами, канаты, веревки обернуты в цветистые ткани.
У бортов чернущие негры сидели, зубы улыбками оскалив.
На корме, под пышным балдахином, в нарядных кафтанах, на узорных подушках сидели удальцы и махали шапками народу астраханскому.
Около ног Степана, в желтой, полуоткрытой палатке, расшитой золотым шнуром, сидела на синей высокой подушке персидская принцесса, сияя бриллиантовым на голове полумесяцем.
— Ишь ты, ох, ох! — охали в воздухе удивления, — ох, ох!
— Цельной кораблище припер!
— Персидской выделки!
— Паруса шелковые!
— Сам отец на пушке сидит!
— Хорошо сидит.
