Евгений Дубровин - Счастливка
– Какой ты неаккуратный, – вздохнула мать. – Пойди к роднику, вымой.
– Ничего, – Лапушка поднял ложку и подул на нее. – Сойдет так.
– Я же тебя прошу: пойди вымой.
– Песок здесь стерильный.
– Это не имеет значения. Микробы всюду.
– Смотря какие микробы. Здесь только полезные.
– Откуда ты знаешь?
– Предполагаю.
– А ну марш вымой!
Лапушка зачерпнул ложкой кулеш и стал есть.
– Отец! Ты видишь, что он делает? Почему ты молчишь?
– Пойди вымой, – оказал Клементьев.
– Я уже все равно съел всех микробов.
– Пойди вымой.
– Из принципа?
– Из принципа. Мать надо слушаться.
– Даже если она не права?
– В данном случае она права.
– Ну раз так… – Лапушка медленно поднялся и побрел к роднику.
– Какой дерзкий, – вздохнула жена. – А только четырнадцать лет. Что будет дальше?
Клементьев смотрел в спину вяло идущего сына. Неужели ему и вправду четырнадцать лет? А он еще ничего не видел и не познал.
В четырнадцать лет Клементьев узнал, что такое смерть.
У мальчишек тогда было принято путешествовать на товарных поездах – «товарняках». Ездили на рыбалку, в областной центр за учебниками, просто так – посмотреть мир. Особым шиком считалось прокатиться на «армейском» составе, везущем военные грузы. Такой состав обычно сопровождала охрана. Охрана, заметив человека, севшего на поезд, старалась его ссадить.
Им не повезло сразу же в тот день. Во-первых, состав, в одном из вагонов которого – угольном – они спрятались, пошел не в ту сторону. Но это еще было полбеды. Плохо только то, что их «застукал» охранник. На повороте они заметили, что он висит на подножке в хвостовом вагоне и смотрит в их сторону. Это было самой верной приметой, что их заметили, если охранник висит на подножке и вглядывается в состав. Значит, на горке, когда поезд замедлит ход, он соскочит с подножки и побежит вперед. Пробежит вагона два-три, опять – на поезд, на следующей горке снова вагона два-три, и так до тех пор, пока не настигает. Но и это еще было терпимо, если бы они прятались в голове состава. Тогда можно было бы уйти. Спрыгнуть с состава и дать деру. Охранник следом не побежит, а стрелять на таком большом расстоянии вряд ли есть польза. Но они прятались всего на расстоянии в три-четыре вагона от хвоста: очень уж удобным для обзора показалась им угольная платформа.
И все же самое скверное было не в этом: ну в крайнем случае прострелит ногу – вылечат. Дело в том, что вся компания была вооружена: пистолетами, австрийскими тесаками, гранатами. Правда, оружие это не стреляло, не резало и не взрывалось, взяли они его так, для романтики, для игры, для запугивания в возможных стычках с местными пацанами. Но факт оставался фактом: они были вооружены, а значит, являлись не просто группой подростков, а бандой. В то время поймать бандитов было трудно, так как они были вооружены, а самое главное, растворялись в огромных массах движущегося в разных направлениях народа. Так что поимка группы с оружием для милиции оказалась бы большой удачей. Пойди тогда доказывай! Выбросить же незаметно все эти гранаты и тесаки не представлялось возможным, так как охранник висел совсем рядом и не спускал с них глаз. Оставить оружие на платформе, а самим прыгать? Охранник не дурак, на первой же станции он обязательно заглянет в платформу, обнаружит оружие, поднимет шум, и им далеко не уйти. И они решили прыгать с оружием. Между колес.
Клементьев опустил ноги вниз, у бешено стучавших колес, повис на руках и прыгнул навстречу мелькавшим шпалам. Его рвануло, поволокло, и в какой-то миг он ощутил шеей холод рельса, прикосновение горячего колеса… «Все, – подумал он. – И совсем не страшно…» Но если он отдал себя уже щекочущему его волосы колесу, то тело его не хотело умирать. Его шея конвульсивно сжалась, голова двинулась – и колесо прошло по пряди волос.. Тело оказалось более приспособленным к жизни, чем разум. Теперь, размышляя об этом, Клементьев подумал, что здесь мет ничего удивительного. Его телу миллионы лет. Оно зачиналось еще в черных водах мирового океана и за эти миллионы лет научилось спасать себя.
…Клементьевы доели кашу, выпили молоко. Жена собрала со стола посуду и ушла мыть ее к роднику.
– Хоть бы помог матери, – сказал отец сыну.
Лапушка поморщился.
– Я не умею.
– Чего ж тут уметь? Три песком.
– У меня от песка кожа на руках шелушится. И потом, жир лучше всего отмывать горячей водой, а не оттирать песком.
– А стол ты складывать умеешь?
Лапушка нехотя стянул со стола скатерть и принялся складывать стол.
Играть в футбол расхотелось. Клементьев выбрал четыре рейки подлиннее и покрепче, взял простыню, лопатку и пошел к морю. Он решил сделать навес, потому что вокруг, насколько хватало глаз, не было ни клочка тени, не считая, конечно, их собственной, от палатки, машины и палатки соседей.
Клементьев растянул по песку простыню, закрепил концы, насыпав кучки ракушечника, затем вырыл неглубокие ямки, с силой вогнал туда рейки, засыпал и привязал простыню к верхним концам рейки. Ветер тут же попытался разрушить это сооружение, но оно оказалось прочным, и тогда он стал сердито хлопать простыней, надувая ее, как парус.
Клементьев лег под навес. Там было прохладно и ветрено. Ощущение сильного ветра усиливало хлопанье простыни над головой. Однако втроем им здесь, пожалуй, будет тесновато. Он сходил к машине и принес еще реек и вторую простыню. Получилось просто здорово! Огромное черное пятно тени посреди раскаленного белого песка.
Потом Клементьев сходил к роднику и выкопал бутыль с вином. Бутыль была настолько холодна, что обжигала руки. Влага, как пот, стекала по ее бокам. По пути к навесу Клементьев прихватил стакан (стакан был, конечно, хрустальным, с рисунком, похожим на изморозь на окне), горсть конфет «Взлетные», две подушки, старое, потрепанное по краям солдатское одеяло и яркую толстую мохнатую китайскую простыню. Под навесом он расстелил сначала одеяло, потом простыню, уложил подушки, поставит бутыль с вином в изголовье, не спеша разделся. Затем, тоже не торопясь, выпил два стакана вина. Вино ломило зубы, после него во рту остался запах терпко пахнущих под полуденным солнцем степных трав – мяты, чабреца, полыни. Откуда в виноградном вине запах степных трав?
Клементьев лег навзничь. Со своего места ему был виден кусочек прибоя. Море выглядело бледно-голубым, намного бледнее, чем утром, словно успело выцвести за это время под беспощадным солнцем. Шумели волны, кричали чайки, хлопали простыми, рядом, под ухом, ветер занимался вечной работой – перебирал ракушечник, глухо доносились голоса жены и Лапушки.
«Вся моя жизнь… – опять подумал Клементьев, пытаясь ухватить ускользающую мысль. – Что-то было не так… Где-то очень давно был перекресток.» И он, наверно, свернул не туда.
– Симочка! Какой ты умница! Да как же здорово! А я уж думала: как мы будем загорать? Ведь здесь изжариться можно!
Жена села рядом. На ней был нарядный халат, в волосах – красная лента. Она успела подвести глаза, покрасить брови и сейчас выглядела совсем молодой.
– Я тебе нравлюсь?
– Да…
Жена сняла халат, аккуратно свернула его, положила в изголовье и легла рядом с Клементьевым.
– Тебе нравится мой купальник?
– Хороший.
– Ты еще его не видел. Посмотри.
Клементьев приподнялся. Купальник действительно был красивым.
– Ну как?
– Здорово.
– Нет, правда?
– Правда.
– А на русалочку сбоку ты обратил внимание?
– Обратил.
– Видишь, какая симпатичная мордашка?
– Действительно здорово.
– А на вытачку не обратил внимание?
– На вытачку не обратил.
– Посмотри.
Клементьев поднялся и посмотрел на вытачку.
– Неплохо.
– Хорошо, а не «неплохо»!
– Что делает Лапушка?
– Сидит в палатке.
– Там же душно. Почему ты не позвала его сюда?
– Не хочет, говорит – боится сквозняка.
– Хочешь вина? Холодное…
– Пожалуй, налей полстаканчика.
Он налил вина жене, выпил сам. Они полежали молча, слушая шум моря и шорох песка.
– С ним что-то происходит, – сказала жена.
– В том-то и дело, что ничего не происходит.
– Влюбился бы, что ли. Я в его годы… Раз пять была уже влюблена.
– Ну, ты…
– Нет, серьезно. Я подумала, мы остановимся в Ялте, будем гулять по набережной, встретим какую-нибудь порядочную семью с дочкой, подружимся. Глядишь, и наш Лапушка бы влюбился. Хоть чуть ожил бы. А ты таскаешь нас по каким-то лесам и буеракам.
– Сегодня утром я заходил в столовую. Обедать будем там. Я заказал шницели.
– Ты уже говорил.
– Там должны быть хорошие шницели. Один съел их чуть ли не пять штук.
– Ты бы все-таки сходил привел Лапушку. Здесь так хорошо. Что он сидит там в духоте?
Клементьев поднялся. В самом деле, в палатке недолго схватить тепловой удар. Горячая волна воздуха обрушилась на него. Ветер дул с моря и был густо насыщен соленой влагой, но влага не освежала, а, наоборот, делала ветер еще более плотным и горячим. «Как соляной раствор», – подумал Клементьев. В каком классе они делали соляной раствор? В каком-то классе они делали соляной раствор, пробирка упала со спиртовки и жидкость обожгла ему руку…
