Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
Огонь трещит. Уалибахи пекутся в духовке. Мы еще в дом не перешли, готовим в летней кухне. Правда, к вечеру здесь уже холодно, к тому же и окна разбиты, и щели в полу. Отовсюду дует, поэтому мы жмемся к печке. Возле очага у нас у каждого свое место: Дунетхан и Бади занимают местечко получше, поближе к огню. Пускай им будет теплее. И опять думаю: не зря дрова-то возил летом. Вот и пироги для Жамират на этих дровах пекутся.
Сваты от Гажмата ходили к Жамират несколько раз. Я уж думал, что ничего не получится. Но вот в то воскресенье помолвка все-таки состоялась. И сразу все село об этом узнало.
Я, правда, как услышал об этом, огорчился. Будто Жамират в чем-то обманула меня, что она теперь уже не будет со мной так мягка и приветлива, что и с Дзыцца она уж не будет дружить и что вообще она больше к нам не придет… Я считал, что в нашем селе нет парней, достойных Жамират. Мне хотелось, чтобы она вышла замуж за какого-нибудь моего родственника. Эх, если бы у меня был старший брат! Дзыцца уговорила бы ее, и она бы стала нашей.
Но что делать! Это только мечты. Не то что в одной семье — даже на одной улице жить не придется. Гажмат, конечно, хороший человек, не зря же она его выбрала. Но Жамират все равно лучше.
Теперь ее уже окружили женщины, соседки Гажмата. И, как в таких случаях бывает, разглядывают ее без стеснения, будто она кукла какая-то, а не живой человек.
А невеста теперь молчит, как немая, даже и не подумаешь, что она вообще может разговаривать. Таков обычай. Что бы ей ни говорили, она должна молчать. Жамират, бедная, и без того стеснительна. Наверно, стоит, потупив голову, и выслушивает все, что болтают эти острые на язык женщины, все их шутки… Шутки эти обычно добрые, но бывают такие, что могут задеть. Но Жамират никому не смеет ответить.
Во дворе Жамират во всю длину поставлены столы. Во главе стола сидит Шахмаржа. Он всегда занимает это место и на пирах, и на свадьбах, и на поминках. Перед ним стоит блюдо с мясом, пироги, шашлык… И тут же самое почетное угощенье — бычья шея и бычья голова. Но до них никто не дотрагивается. Можно подумать, что все это только для вида поставлено. Будь я на месте Шахмаржа, я бы не мог так спокойно смотреть на эти кушанья. Я всегда удивляюсь выдержке Шахмаржа. Каждый раз перед ним ставят столько яств, а он будто даже и не замечает их. Наверно, старейшины наши ведут себя так сдержанно для того, чтобы и молодые учились у них и подражали им.
Шахмаржа встал, произнес речь.
— Аммен! — дружно откликнулись гости, да так громко, что на соседней улице было слышно.
Шахмаржа дрожащей от старости рукой взял рог с аракой. И пока рог не коснулся носа, Шахмаржа не опустил его.
Затем он вытер сначала один свой белый ус, потом другой и, передав рог молодому человеку, положил в рот кусок мяса. И больше уже ни к чему не прикоснулся.
Налетел ветер, сорвал с яблони красно-зеленые листья и кинул их прямо на стол. Шахмаржа поднял голову, посмотрел на небо. На небе появились тучи. Как бы дождь не пошел. Вот будут тогда дразнить Жамират, что она тайком по кастрюлям лазала, вот Бог и наказал ее.
Дзыцца в дальнем углу двора, в летней кухне, возится с пирогами. Языки пламени вырываются из большой печки. Духовка пышет жаром, и уалибахи пекутся очень быстро. Около Дзыцца суетятся женщины, помогают ей. Дзыцца, обжигая руки, выхватывает из духовки горячие уалибахи и один за другим укладывает их в миску.
Вот уже и последний уалибах — пышный, румяный… Дзыцца сняла передник и стряхнула с него муку.
Гости встали из-за столов. Смотрят на Шахмаржа.
А Шахмаржа снова держит речь, желает счастья двум породнившимся семьям, желает счастья молодым. И как же хорошо он говорит! Гости еще и «аммен» не успевают произнести, а он уже снова начинает.
Но вот Шахмаржа кончил свой тост, передал бокал младшим. Однако ему тут же опять подали рог, полный араки.
И он начал новый тост. Но уже голос его звучал глухо. Договорил и сел. Сели и гости. После того как рог прогулялся вокруг стола, разговоры пошли веселее.
Из дома донеслось пенис, все повернулись туда — невесту ведут. Вот она осторожно спускается по лестнице. А во дворе уже столько народу, что и не пройти. Все побросали свои дела, прибежали посмотреть на Жамират. Кое-как ее провели к столу, где сидели старшие. Шахмаржа взял полный рог и начал говорить…
Но я уже не слушал его. Как увидел в глазах Жамират слезы, так у меня горло перехватило, и я тут же выскочил на улицу.
Может, она не хотела замуж!
VIII
Дзыцца уже несколько дней на уборке кукурузы. Теперь у нас опять появился кукурузный чурек. Дзыцца иногда приносит с поля несколько початков, мы вышелушиваем зерна и мелем на ручной мельнице. Мелкая мука идет на чуреки, а более крупный помол — на кашу. Давно уже мы не ели ни каши, ни чуреков из чистой кукурузной муки!
Дзыцца говорит, что в этом году кукурузы уродилось много. Но, может быть, как и в прошлом году, привезем всего два мешка початков. Надолго ли нам опять хватит? Впрочем, тогда была засуха и людям на трудодни почти ничего не досталось.
Наш дом стоит на окраине села, и со двора хорошо видно ближнее поле, где нынче работают колхозники. Солнце уже заходит. Посмотришь на Джермецыкский хребет, и глазам делается больно от красных солнечных лучей. Скоро стемнеет, и колхозники пойдут с поля.
«А почему бы мне не встретить Дзыцца?» — подумал я.
Тень от акации на нашей улице в эти закатные часы ложится на десятки метров. Я решил пройти по этой длинной тени до самого поля. Но… шел, шел, а ей все конца нет. Да еще попал в бурьян, в колючки, ободрал ноги. Бросил свою затею и снова выбрался на дорогу.
Дзыцца испугалась, увидев меня: уж не случилось ли что-нибудь дома? Но я успокоил ее: просто мне захотелось ее встретить.
Домой мы шли вместе.
Только мы открыли калитку, как наши куры, утки, петух — все бросились к нам, окружили нас. На меня-то они не обращают внимания, они радуются Дзыцца, знают, что она накормит их.
Хуыбырш спал у плетня. Птичий гомон разбудил его. Он даже подскочил спросонок. По его глазам было видно, что он очень рассердился на них. Даже заворчал. Но, увидев Дзыцца, завилял хвостом и тоже подбежал к ней. Дзыцца устало опустилась на ступеньки и начала рыться в карманах. Куры полезли к ней на колени.
— Нате и отстаньте от меня!
Она высыпала им пригоршню кукурузного зерна. Куры и утки, прыгая друг через друга, бросились их подбирать. Они моментально склевали кукурузу и вновь стояли перед Дзыцца, вытянув шеи.
— Да вы скоро и меня съедите!
Она замахала на них руками. Куры с криком разбежались. Они постояли еще немного поодаль, но, поняв, что уже больше ничего не получат, разбрелись по двору.
— Байма! — услышал я чей-то голос.
Как мне приятно услышать имя отца. Вот уже сколько лет его нет дома, но, когда приходят к нам люди, они каждый раз, окликая хозяев, называют его имя. Он ведь старший в нашем доме, а по нашему обычаю обращаться надо только к младшему из мужчин. Но люди, называя имя отца, стараются сделать нам приятное.
— Иди посмотри, — попросила Дзыцца.
Я побежал к воротам.
— А с каких пор ты без стука к нам не входишь? — сказал я, увидев Царадзона. — Хуыбырш не то что укусить, он и лаять на тебя перестал. Входи, открыто же!
Но Царадзон не трогается с места. Видно, хочет что-то сказать мне, чтобы Дзыцца не слышала. Я вышел к нему.
— Собака Цымыржа… теленка вашего… укусила.
Я растерялся. Даже не спросил, как и что. Сразу побежал вниз по улице, к ручью, где пасся наш теленок.
— За калиной ходил в рощу, — рассказывал, задыхаясь на бегу, Царадзон, — вдруг гляжу — собака Цымыржа. Я испугался — бежит прямо на меня. А потом свернула в заросли. Немного погодя оттуда выскочил ваш теленок, а собака за ним! И прямо на ходу кусает его. Теленок хотел через ручей перепрыгнуть, да поскользнулся, упал. Собака с разгону мимо проскочила, а потом повернулась и накинулась на него. Ворчит, злится… А теленок замычал так жалобно… Я даже глаза закрыл…
Вот и мост. В другой раз я бы уже выдохся. А сейчас даже не чувствовал, что бегу от самого дома.
Теленок лежал там, где его видел Царадзон. Я присел около него на корточки.
— Гыдзо!..
Услышав свое имя, теленок посмотрел на меня. И снова закрыл глаза.
— Гыдзо, пойдем домой!
Я осторожно потолкал его, но теленок и не думал вставать.
— Смотри, что она с ним сделала. — Царадзон показал на его истерзанную заднюю ногу.
И бок у теленка был весь в крови. Я дотронулся рукой — что-то мягкое, горячее… Кишки вывалились.
— Гыдзо, ничего… Гыдзо, ты еще поправишься…
Я погладил его голову. Но теленок на этот раз даже не посмотрел на меня. Вижу — потеряем мы его… Напрасно Дзыцца планы строила. «Корова, — говорит, — уже старая. Надо теленка растить…»
