Анатолий Климов - Северные рассказы
Эта мысль была любимой. Так хранят драгоценность, а когда никого нет, вытаскивают ее из-за пазухи, бережно разворачивают и любуются.
«...Он пойдет на большую охоту, будет долго ходить на лыжах, следить за песцами, пока не добудет много песцов, похожих на пепел тальниковой стружки, и еще больше песцов белых, как свежий снег!.. Он сунет самые красивые и дорогие шкурки за пазухи малицы, а другими набьет мешки. Шкурки будут лежать под малицей, огнем обжигая грудь... О! Тогда он продаст их на факторию и купит много оленей, а затем возьмет женой самую красивую девушку в тундре, звать девушку Нумги, она — приемная дочь самого князя Нарья Хорала...»
Гости съезжались долго. Весь день готовились в чуме Пуйко к великому торжеству. Дымились котлы с олениной. Мужчины уселись. В средине круга на колу — голова убитого медведя.
Стучал в бубен, тряс цветными лохмотьями шаман Василий Вывка, огонь костров играл в его маленьких быстрых и хитрых глазах. Вывка пел протяжно и нудно, растягивая концы слов, сказку дедов о Великом Нуме. Он был похож на голодного волка, который воет на луну.
Пел шаман:
— Жил Нум со своим сыном на небе, прогневал сын отца. Тогда рассердился Великий Нум, сбросил непокорного сына на землю. Упал тот между двух ледяных скал.
Много лет и зим лежал он там. Много раз уходило и снова приходило солнце, пока он не оброс мохом. Ушел гнев Великого Нума, простил он сына и сказал: «Живи на земле, будешь моим словом судить людей...»
Затих на минуту шаман, затем снова закружился в бешеном танце богов.
«Пускай не сердится сын Великого Нума. Не мы тебя убили. Русские тебя убили — они пули делают».
Зачем обманывает шаман, зачем злость у него прет? — думал Павел. — Я убил медведя. Пошто русских зря ругают? Врет старый шаман.»
Сзади чумов собрались женщины. Среди них красивая Нумги. По старому обычаю нельзя женщинам быть вместе с мужчинами, они поганые, не могут принимать участия в великом обряде старших.
Павлу хотелось пойти к Нумги, только совестно было терять свою мужскую гордость.
Но девушка звала его к себе, не сумел Павел усидеть на месте. Такая хорошая была Нумги. На ней расшитые из оленьих шкурок сапоги и белая пушистая ягушка. Ее черные волосы развевались по ветру, и большие глаза искрились зовущим смехом.
— Почему, Павел, не идешь ко мне, или боишься? — спросила Нумги.
— Мужчина не может бояться женщин, я не боюсь тебя, Нумги.
— Врешь, боишься, — смеялась девушка.
— Пойдем, Нумги, в лес, я покажу тебе, какой я смелый...
Надели лыжи и побежали наперегонки. Девушка показывала свое искусство, шла быстро, по-мужски широко расставляя ноги. Но трудно обогнать Павла, он летел, не чувствуя снега, лыжи сами несли его вперед.
Нумги сдала первая, устала и прислонилась к большому ветвистому дереву. Волосы в беспорядке спустились на лоб, лицо раскраснелось от быстрого бега.
Павел остановился рядом, молчал, не зная, что говорить. Вот наедине с собой несколько раз он повторял этот разговор, нетерпеливо ждал его, а тут забыл все.
Нумги тоже молчала.
— Я хотел тебе давно сказать это, Нумги, но боялся. Ты должна стать моей женой, Нумги.
— Я хочу быть твоей женой, Павел, мне очень тяжело у свирепого князя. Давно я ждала от тебя эти слова, но большое горе, Павел: отец решил продать меня шаману Вывко...
— Старый шаман — паршивая собака! — не мог сдержать злобу Павел. — Ему мало трех жен, он хочет взять от меня Нумги. Нет, я куплю тебя.
— Отец будет просить много оленей... Где они?
— Я уговорю Сэротетто, буду у него работать, — волновался Павел.
— Не выйдет, — безнадежно сказала Нумги, — они большие друзья со старым шаманом.
— Тогда, — Павел сжал кулаки, — тогда я украду тебя, Нумги. Мы уедем далеко в тундру, туда, где не найдет нас лось Хорала и Вывко. Ты согласна, ты не боишься, Нумги?
— С тобой не страшно, — ответила девушка.
На рассвете закончилось пиршество. Гости собрались в обратный путь, готовя свои упряжки. Оленей согнали в одно стадо, колышется лес ветвистых рогов. Непокорные олени вырвались из загона и, высоко задрав головы, носились вокруг чума.
— О-хой! Хой! — слышались крики, свистели тянзяны, ловко обвивала петля оленьи рога. Каждый показывал свое искусство.
Работники Нарья Хорала уже приготовили для него резвую упряжку из пяти белоснежных важенок, увитых разноцветными лентами. Оленья сбруя отливала белизной безделушек, искусно вырезанных из мамонтовой кости.
Сам Хорала что-то яростно доказывал Вывко. Павлу хотелось сейчас же подойти к князю и просить отдать ему Нумги, но он боялся помешать разговору старших.
А Нумги сидела на нарте, смотрела на Павла и как будто говорила: «Что же молчишь, Павел? Ведь ты обещал быть смелым...»
Наконец он решился.
— Старейший из старейших, хозяин белых оленей, князь Хорала, продай мне Нумги.
Шаман рассыпался мелким, дребезжащим, как старый бубен, смехом.
— Зачем такое говоришь, мы можем лопнуть со смеху. Что у тебя есть, чтобы иметь Нумги?
Смеялся Хорала, его толстые красные щеки тряслись, непонятно — от смеха или от злости.
— Нехорошо издеваться над старшими. Нумги досталась мне от сестры, я кормил ее и дешево не продам. У тебя нет оленей, нет даже своего чума. Как собака паршивая, придешь греться к моему же костру.
— Я тоже буду богатым!— задыхаясь от волнения, кричал Павел. — Подожди, Хорала, продавать Нумги. Я сумею заплатить за нее хороший выкуп.
— Не шуми, — остановил его князь, — в роду Пуйко никогда не будет много оленей. Не всем дано право быть богатыми.
— Не слушаются нынче молодые старших, — нравоучительно заговорил шаман. — Во всем русские виноваты: они разбивают святые порядки отцов и дедов. Гневается Великий Нум на наши грехи. Был у Хорала, почетнейшего из почетных, работник Гришка Окатетто, теперь он продался русским и ворует у ненцев оленей.
Обида за друга больно хлестнула Павла.
— Врешь, старая лиса, Гришка — не вор. Он хочет хорошей жизни для ненцев, теперь я знаю: только он прав, а вас слушать — что ветер гонять. Довольно!
Он бросил со злостью тянзян об снег, бегом бросился в свой чум спрятаться от стыда и досады.
Вслед ему смеялся шаман, кричал Хорала надрывно и забавно...
Когда уезжали гости, Павел успел торопливой украдкой шепнуть Нумги:
— Жди. Я украду тебя.
Комната красного уголка фактории Хусь-яга приготовлена к собранию. Расставлены скамьи, а в углу, где висит портрет Ленина, по-праздничному красной скатертью накрыт стол.
Григорий составил списки бедноты Хусь-ягинской тундры. Каждого из этих людей он знал лично, многие из них уже заявили о своем желании организовать оленеводческую артель.
Он бросил перо, снова беспокоили мысли об артели...
«...Вот Ябтик, он пойдет в колхоз, а Пурунгуй, а другие — что они имели в прошлом? Что они имеют? Каждый из них должен кулакам больше, чем есть в своем хозяйстве. Они неизбежно должны организоваться. Ведь Ябтик, и Пурунгуй, и сотни других рвутся к новой, хорошей жизни, только законы дедов, шаманы тянут назад к князьям, к кулакам. Но старое уже подточено, рушится с каждым днем. Сегодня Ябтик и Пурунгуй поют наедине с ветром грустную песню бедняка, эту песню подхватывает ветер и, как стон, несет по просторам тундры. А завтра начнется новая колхозная песня, она будет сильнее ветра, ее мощь подхватят тысячи раньше обреченных на вымирание людей. О, эта песня будет вести новый рассказ о новых временах в тундре.
...Сколько еще глухих уголков в снегах, где имеет влияние шаман прежней силой старейшего в роде. Если бы у ненцев была письменность и они умели бы читать, тогда бы он, Григорий, написал для них обо всем этом стихи и повезли бы их самолеты, как снегом забросали ими тундры.
Часто приходили такие мысли, когда Григорий учился в большом городе, но он понял, что сейчас надо другое. Не кончил учебу: тундра звала его к себе, а когда приехал, увидел, как уже много сделано. Большевики проникли в недра глухомани, построили школы, больницы, организовали колхозы, но впереди оставалось сделать еще больше. Он ехал в свой родной край, где лениво течет речушка Хусь-яга, где еще так мало слышали о Красном законе, а потом с головой ушел в работу.
Горячие слова делали свое дело. Вот уже сколочен актив будущей оленеводческой артели. Сегодня — первое бедняцкое собрание на спокойной речке Хусь-яге.
С мороза шумно ворвался Павел Пуйко. Не успел он скинуть малицы, а Гришка уже торопился с вопросами:
— Ну как, что сделал?
— Беднота идет на собрание охотно. Многие уже приехали. Ждут остальных.
— Совсем хорошо, — похвалил Григорий и снова загорелся планами, — ты понимаешь, сегодня решающий день — будет артель или нет.,.
— Подожди, рано хвалить...
— В чем дело? — насторожился Окатетто.
Волнуясь, рассказывал Павел:
— Встретил хитрую лису Вывко, ездит по чумам на хорах Нарья Хорала, везде хвалит доброту князя, будет оленей бедноте раздавать...
