Анатолий Климов - Северные рассказы
— Пусть слышит, мне все равно. Почему он может греться у костра, а мы должны таскаться по тундре, когда и собаки прячутся в чум?
— Пошто так говоришь? Он богатый. У него много важенок и быков, много белоснежных шкурок песца. Тысячу зим и лет так заведено. Кто не имеет оленей, тот не имеет слова, он слушает богатых. А кто откажется от богатства? Все хотят иметь много оленей и тогда могут распоряжаться. Такой закон тундры, так учат старики и шаманы...
Но Николай уже не слушал отца, он выскочил на улицу, одел лыжи и ушел в буранную тундру.
— Куда ты?! Погибнешь один! — кричал в темноту отец; крик его подхватил ветер и понес в чернеющую пустоту ночи.
Мать плакала тихо, надрывно, а я едва понимала, что произошло. Тоже хотелось плакать, но слез не было.
Отец и младший брат Иван вышли, из чума. Они выполняли хозяйский приказ.
Прошло два буранных дня, Иван на себе приволок отца в чум. Старика положили около костра, он стонал и без конца жаловался на то, что старая кровь уже не греет больше, умирать надо.
Ночью он обрывающимся голосом говорил мне правдивые слова о свирепом хозяине Солиндере Сатоли и его работнике Ябтонэ. Этот рассказ был такой же печальный, как и сама жизнь отца.
«...Солиндер Сатоли — невода хозяин, со своим батраком рыбу добывал.
Этого батрака имя Ябтонэ.
Летом вместе жили. Невода хозяин много заставлял работать батрака... Батрак Ябтонэ в чуме сидит. Тэтто Солиндер пришел, ругаться стал:
— Почему сидишь? Неводить надо.
Бедняк Ябтонэ сказал:
— Я хвораю, сегодня не пойду неводить.
Очень много кричал хозяин. Очень много худых слов говорил он.
— Много говорить плохо. Итти надо, одевайся. Скорей — неводить надо.
Батрак пошел неводить. Сатоли на руле сидит, Ябтонэ гребет, и брат Ябтонэ — с неводом. На песок пришли, на реке неводят. Этой маленькой реки имя Хаиго-яха. У этой реки озеро есть, к этому озеру пришли. Солиндер сказал:
— Из этого озера рыбу в речку гнать надо. Ты пойди.
Батрак Ябтонэ сказал:
— Я больной, не могу.
Опять очень много кричал Сатоли, а вода была холодная, как лед.
— Снимай одежду, иди в озеро!
Сатоли веслом замахнулся, высоко его поднял, как хорей.
Сердце стучать перестало у Ябтонэ: испугался, одежду снял, в воду пошел. В воду до плеч зашел, ногами зашевелил, рыбу пугать стал.
Брат старший в лодке сидит, все видит. Ябтонэ все больше в воду идет, одна голова осталась, а потом совсем ушел, не видно стало. Затем половина головы и руки показались. Старший брат Ябтонэ кричит:
— Брат мой тонет!
Сатоли говорит:
— Нет, не потонул, играет.
Потом совсем Ябтонэ ушел в воду, не видно стало. Только руки иногда немного видно. Старший брат Ябтонэ снова кричит:
— Итти надо, ловить надо.
Солиндер говорит:
— Терпит. Не умрет, рыбу ловит, рыбу он пугает.
Потом нога показалась. Старший брат Ябтонэ говорит:
— Пойдем скорее, поймаем.
Солиндер говорит:
— Нет, это он руками рыбу ловит. Хороший батрак у меня есть, работу любит, исполняет.
Неводом искать стали. Невод пришел, там покойник лежит, совсем умер. Старший брат Ябтонэ нос у покойника зажал, нога зашевелилась, Сатоли сказал:
— Не трогай, неводить надо, умер он.
Покойника бросили.
Долго неводили, потом много раз бросали невод в речку, много раз умирала рыба. Ябтонэ лежал на берегу. Был он мертвый, но смотрел в небо.
Умер человек...
— Хой, хой!»[49]
Отец кончил рассказ, минуту молчал, потом с усилием приподнялся с оленьих шкур, сказал мне последние слова:
— Моя дорогая Ватане, твой отец уже не будет ездить на оленях, не будет ходить на лыжах и проверять песцовые ловушки. Жди Николая, — он крепкий мужчина и не погибнет в тундре. У него большая правда в словах. Кто знает, может, ненцы будут жить по-другому. Пусть Николай простит старика...
Отец умер спокойно, тихо расстался с жизнью. Старуху-мать окончательно подкосило горе. Хозяйство чумов пришлось вести мне да брату. Я выучилась ловко кидать тянзян, могла не хуже мужчин управлять оленьей упряжкой, старалась делать все, что заставит хозяин.
Но Тайме Майле знает законы. Разве может баба заменить мужчину? Она приносит позор и несчастье. Ушел хозяин вместе с оленями, остался наш чум один в тундре.
Иван промышлял песца. Каждый день приносил он новые и новые. шкурки. Мы бережно укладывали их в нарту, а потом долго рассуждали о том, как поедем на далекую факторию и сменяем белоснежные шкурки на много калачей, бус и разноцветных материй...
Оленей у нас осталось только пять, а где далекая фактория, мы оба не знали.
Я надеялась на возвращение Николая. Если он не погиб — вернется обязательно. Часто всматривалась в горизонт, напряженно искала глазами оленью упряжку.
Солнце не покидало неба, слепило глаза.
«А вдруг Николай не приедет?», — спрашивала я у тундры, но попрежнему молчит она, огромная, белая.
Неожиданно приехал Николай. Попрежнему подвижной и веселый, он ловко остановил взмыленную упряжку.
— «Ватане, встречай гостей», — слышу я. Казалось, что это сон. Тундра наполнилась шумом; рядом с упряжкой брата остановилось еще много нарт и оленей. На них были незнакомые люди — русские и ненцы.
Гости пили горячий чай и разговаривали по-непонятному о непонятном. Особенно горячился русский, со странными блестящими стеклышками поверх глаз. Он, вероятно, недавно выучился говорить по-ненецки и постоянно сбивался.
— Нам нужно прежде всего организовать бедноту, выделить из них хороших, надежных людей.
Тогда я впервые, услышала слова — «советская власть».
Наш чум перекочевал ближе к югу. В нем каждый день были люди, далеко заполночь разговаривали у костра о новом, жарко спорили, — строили планы на будущее.
Я внимательно слушала, стараясь вникнуть в смысл непонятной речи.
Однажды, когда Николай и Иван уехали в соседние чумы ненцев, к нашей стоянке пригнали стадо оленей. Впереди на нарте с упряжкой из белых важенок сидел Тайме Майле. Подъехав к чуму, он не закричал, как бывало раньше, а заговорил мягким и тихим голосом:
— Ани торово[50], Ватане, я пригнал к рам оленей, которые был должен. Скажите Николаю, что мой чум всегда для него открыт, мои олени всегда его. Зачем сердиться ненцам? Нам нужно дружно жить, так всегда учили большие люди тундры.
У меня горячая кровь залила лицо.
— Пошто пришел, хитрый волк? Нюга нашего чума закрыта для тебя, не найдешь ты здесь чашки чая. Зачем злой хозяин Тайме Майле стал так добр к бедной семье Няруев, раньше он никогда не ходил к нашему чуму. Знаю, боишься советской власти, боишься Николая. Уходи вместе с оленями. Не надо нам тебя.
Первый раз за свою жизнь я говорила так много и так сердито, — до тех пор, пока важенки Майле не скрылись в тундре.
Вечером на стойбище стало тесно от людей, нарт и оленей. Снова приехал Тайме Майле; около него суетился шаман Серасхо, кричал визгливо:
— Стыдно, позор вам! — грозился шаман. — Мертвецы ворочаются в могилах, Великий Нум шлет нам большую беду! Кого слушаете, ненцы? Забыли стариков! Тайме Майле выгнали вчера из чума Няруя, и кто — поганая девка Ватане. Кого слушаете? Русские отнимают от нас тундру, плохими станут олени, рыба пропадет в реках.
Тогда выступила я вперед и выкрикнула в лицо шаману:
— Не стони, хватит тебе, что награбил вместе с Майле! — и, обращаясь к собранию, говорила: — Они хотят купить Николая, предлагали много оленей, а оленей мы и так возьмем и у тебя, и у Майле для бедноты. Советская власть правильно говорит, все ее должны слушать. Разве вы, старики, не хотите жить хорошо?
Взбудоражилась тишина, заговорили все. Николая и еще многих ненцев выбрали, в район на съезд Советов.
Очень мне не хотелось снова оставаться одной в тундре, и когда брат собирался в районный центр Ныду, я пошла к нему.
— Возьми нас с собой, мы поставим чум рядом с большими деревянными чумами, я буду помогать строить Красный закон в тундре.
Семейный совет решил, как думала я. Скоро наш чум стоял в Ныде рядом с новым большим зданием райисполкома. Ивана послали учиться в далекий неведомый Ленинград. Прощаясь, он говорил мне:
— Не забывай меня, сестра, выучусь писать, сообщу тебе, как живу. Мне нужно много знать, так много, чтобы уметь все понимать. Учись и ты.
Каждый день к нам приходили комсомольцы, они повернули вверх дном все прежнее хозяйство чума. Вместо чадного костра появилась железная печка в углу, где обычно жили собаки, теперь висит умывальник, рядом с ним белоснежное полотенце и душистое мыло.
Комсомольская ячейка окружила меня вниманием. Ведь я была первой девушкой-ненкой, которая пожелала вступить в комсомол. Через два месяца я получила комсомольский билет и с головой ушла в кипучую работу ячейки. Днем училась в райисполкоме, писала еще непокорные буквы, а вечером долго не могла заснуть, стараясь вникнуть в смысл печатного слова.
Наступила весна. Комсомол готовил красный чум для обслуживания летних кочевий оленеводов. Мне досталось боевое задание — шить кисы для отъезжающих комсомольцев. Старательно выполнила заказ, кисы были просторные, теплые, расшитые красивыми узорами.
