Владимир Корнаков - В гольцах светает
Подложив в очаг сучьев, Аюр вышел из жилища.
Над утренней тайгой полз легкий туман, цепляясь за макушки заиндевевших деревьев. Буртукан, весь закуржавевший от мороза, с радостным визгом бросился ему на грудь, лизнул щеку.
— С добрым утром, Буртукан... Это утро, пожалуй, может быть самым добрым утром для нас. Я пойду сегодня к Тэндэ, — торжественно объявил охотник, лаская четвероногого друга, и вдруг с улыбкой воскликнул: — Ойе, здесь вечером побывала маленькая коза! Клянусь бородой Миколки, это так, Буртукан. Она пришла следом за своим отцом...
Аюр, прищурясь, смотрел на аккуратные следы, которые шли к пологу, возвращались обратно и пропадали за деревьями. Он сразу же догадался, что привело Урен к его жилищу. Вчера, спустившись с хребта с Дуванчей, почти возле самой юрты они встретили Тэндэ. Тот вел оленя на поводу, впереди бежал Вычелан. Он отправлялся на поиски Луксана и его сына. После встречи Тэндэ поехал дальше, решив опустить ловушки и добыть медведя, берлогу которого приметил давно, чтобы отпраздновать отъезд на летнюю стоянку. Однако когда Аюр и Дуванча подходили к юрте, Тэндэ неожиданно догнал их.
— Голова стала у меня, как пустая трубка. Я забыл кисет у очага! — крикнул он с лукавой улыбкой, скрывая истинный смысл возвращения.
Тогда Аюр как-то не придал этому значения, а теперь-то уж для него было понятно все...
И вот она прибежала сюда, прибежала, чтобы взглянуть на него или услышать его голос... Аюр поймал себя на том, что мысленно любуется этой девушкой, и смутился. «Большой огонь греет и того, кто от него далеко. Маленькая коза всегда будет для меня сестренкой. Аюр отдаст свою жизнь за то, чтобы Урен и Дуванча были вместе...»
Охотник поднялся на лабаз. Здесь хранилось все его богатство — шкурки зверей, добытые за долгие зимние месяцы. Он бережно вытащил из мешка черного соболя, долго рассматривал его на свет, гладил мех рукой, дул на него — шерсть переливалась, как весенняя лужица, на которую упал свет луны. Наконец с довольной улыбкой он слез с лабаза, набил котелок снегом и вернулся в юрту.
Дуванча все еще спал, растянувшись во весь рост, и чему-то улыбался. Аюр не стал будить его. Он достал кожаный мешочек и вытряхнул остатки муки в котелок. Муки хватило как раз на одну лепешку. Но это, кажется, не огорчило Аюра. Он улыбался своим мыслям и тихо напевал. Воткнув заостренную палочку возле огня, прислонил к ней лепешку и, не переставая напевать, поворачивал ее то одним, то другим боком к жаркому пламени.
Покончив со стряпней, он легонько толкнул Дуванчу в бок. Однако это не помогло: юноша продолжал спать, безмятежно улыбаясь. Аюр пощипал свою реденькую бороденку, заговорщически сощурясь, склонился к самому уху парня и тихо произнес:
— Урен! Дочь Тэндэ.
Дуванча мигом вскочил, зацепив головой подбородок Аюра.
— Урен! Я рад видеть тебя, как солнце над утренней тайгой, как первый цветок весны, одетый росой и сохранивший дыхание ночи... Урен...
Дуванча говорил вдохновенно, с жаром пылкого сердца, но глаз не поднимал. А когда поднял их, увидел перед собой добродушную физиономию Аюра, который, как всегда, пощипывал бороденку и лукаво улыбался. Смущение заставило его опустить глаза снова.
— Я вижу, ты проснулся с добрым утром, — заметил Аюр.
— Когда я спал, ко мне приходила дочь Тэндэ, — признался юноша так же смущенно, присаживаясь к огню. — Я видел, что Урен складывала мою юрту...
— Ты скоро увидишь ее, равную солнцу Ульяну. — Аюр впервые назвал девушку русским именем и сделал это с особенным удовольствием. Он не заметил резкой перемены в лице своего юного товарища и продолжал с нескрываемым восхищением: — Ульяна. Это имя, пожалуй, рождено самой тайгой, оно как кумелан, сшитый из разных кусочков красивой материи и нежных мехов. Гуликан отдал ему первые буквы, луна — последние, а поляна связала их вместе. Да. В этом имени я вижу кусочек тайги. Слышу ее голос. Вижу Гуликан, несущий на себе след луны; вижу берег, одетый цветами с каплями росы. — Аюр умолк, пораженный переменой в лице юноши. Дуванча сидел со сжатыми кулаками, исподлобья смотрел в костер, глаза его метали молнии. Он даже не почувствовал долгого удивленного взгляда Аюра. Еще минуту назад он сиял, как солнце. А теперь похож на грозовую тучу. Что его разгневало? Может, черная мысль ревности заглянула в его сердце?! Может, слишком увлекся Аюр, незаметно для себя? Но он хотел сказать лишь одно: как красиво это имя и как красива девушка, что его носит!
— Я говорил тебе о девушке, которая день и ночь сидит в твоем сердце, а не о длинной бороде Миколки Чудотвора! — воскликнул Аюр, толкнув парня кулаком в бок. — Но я зря терял слова. Лучше бы мне поговорить со старым пнем — он сразу бы стал молодым, услышав это имя: Ульяна!
Дуванча вскинулся всем телом, так что Аюр невольно подался назад.
— Нет! Я не знаю такой! — почти закричал он. — Она никогда не придет к моему очагу, который хранит следы рук моей матери. В моем сердце живет Урен. Только она. А это имя дано русским крестителем, и я не назову его никогда! Пусть это слышит, кому послушны духи...
Юноша говорил прерывисто, гнев захлестывал его. Аюр слушал, вскипал, наконец не выдержал:
— Все черти Миколки и духи Куркакана! Ты потерял голову!
— Никогда! Никогда девушка с этим именем не войдет в мою юрту. Она вернет его обратно Миколке, или я выдерну ее из своего сердца. — Дуванча поднял кулаки. — Да, это будет так.
— Елкина палка! Тогда она уйдет к сыну Гасана, и он будет смеяться над твоей глупой головой.
— Тогда они умрут вместе.
В жилище наступило тягостное молчание. Слышно было прерывистое дыхание молодого охотника да резкий стук ножа о дерево. Аюр резал холодное мясо кабарги, хмуря брови, собирался с мыслями. Он понял, что его друг охвачен пламенем ненависти к русским, хотя и не знал, откуда она пришла. Понял он и другое: криком ничего не добьешься, крик, как ветер, лишь раздувает огонь. Нужны убедительные, спокойные слова, и он искал их.
Нарезав мясо, Аюр разломил пополам еще горячую лепешку, налил чаю. Теперь заговорил спокойно, даже с улыбкой:
— А знаешь ли ты Тимофея Бальжаулова, у которого есть младшая дочь Ульяна, и Алексея Наливаева, у которого, кроме его бороденки и друга, нет ничего? — Взглянув прямо в глаза парня, Аюр хмуро заключил: — Тэндэ и Тимофей, Аюр и Лешка — одно и то же. Мы носим русские имена, данные святым отцом, но разве мы стали другими? Может, и нам ты скажешь: не подходите к очагу моего отца, вам здесь нет места?
— Нет! — с жаром воскликнул Дуванча.
— Тогда почему ты говоришь это девушке, которая стала твоей тенью?
— Почему? Мои отец и мать знали Алексея и Тимофея, но они знали только Урен, и я хочу знать только Урен. Да, это так. — Дуванча стиснул голову руками, глухо добавил: — Я пойду к тому, кому послушны духи, пусть он скажет, что делать...
Аюр швырнул в огонь недоеденное мясо, хмуро спросил:
— Зачем?
— Разве люди не несут свою печаль и радость в жилище того, кому послушны духи? Так было всегда. Это обычай тайги. Это тропа, по которой ходила мать моей матери. Я пойду просить помощи...
— Заяц бегает одной тропой, пока на ней не поставят петлю. Слушай, что я расскажу. Один глупый заяц пошел к лисе просить помощи. Лиса оставила его в своей норе, а сама выбежала поговорить с небом. Потом пришла и сказала: беги вот этой тропой, только быстро, на конце ее тебя ждет радость. Глупый заяц побежал со всех ног и засунул шею в петлю, которую поставила сама же лиса, чтобы хорошо пообедать... Ты не должен идти к этой лисице! — сурово заключил Аюр.
Дуванча вспыхнул:
— Почему ты называешь его лисицей?! Он имеет бубен, и ему послушны духи. Он всегда приходил на помощь отцу. Я всегда видел его доброе сердце...
— У тебя сердце доверчивее, чем у зайца. Вся тайга знает, что зимой белка носит шубу цвета пепла, весной надевает шубу цвета коры лиственницы, летом — цвета крови, а осенью — цвета сажи. Как скажешь, какую шубу носит она всегда?! Так трудно узнать, какое сердце у этого человека, если он его имеет!
— Я пойду к нему! — метнув жгучий взгляд на Аюра, упрямо повторил Дуванча. — Пусть у него совсем нет сердца, но ему послушны духи! Он не отдал душу русскому Миколке, он не любит русских. Я их тоже не люблю. Они оставляют все меньше тайги для людей. Они отнимают последний кусок земли, где остались первые мои следы. Нет, я пойду к нему! Как скажут духи, так и будет!
Дуванча вскочил на ноги, порываясь сейчас же идти. Аюр укоризненно покачал головой:
— Ты можешь бежать, если тебе больше нечего делать у этого очага. Однако послушай, что я расскажу. Этого ты никогда не услышишь в юрте Куркакана.
Аюр поворошил прутом в очаге, обгоревшие сучья вспыхнули, хвост искр устремился вверх, обжигая законченного человечка. Чумазый идол закружился, точно живой. Снизу на него смотрели две пары глаз. Одни испуганно, почти со страхом, другие же — с размышляющей усмешкой.
