Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
– Вы не думайте, что там для вас везде приготовлена хорошая погода. А если дождь, куда вы денетесь на дороге?
– Дождь не страшно, – говорили на собрании, – ну что ж, помокнем немного. А ты говоришь: палатки. Ну хорошо, возьмем палатки. Вот пришли мы на ночлег, а тут на тебе: дождь… что ты будешь делать?
– Как что? Разобьем лагерь!..
– Разобьешь, какой ты скорый! Во-первых, чтобы развернуть палатку и натянуть, нужно не меньше как полчаса, и ты измокнешь, и палатка вся мокрая, а во-вторых, на каком же месте ты ее разобьешь?
– Как на каком? Мало ли на каком? На каком удобнее…
– А я тебе скажу, на каком…
– А ну, скажи…
– На мокром…
Общее собрание взрывается смехом.
– Верно, на мокром…
– И придется ложиться все равно на сырую землю. А на другой день ты палатку должен свернуть? Должен?
– Ну, должен, – говорит уже сбитый с толку член маршрутной комиссии.
– А как ты ее свернешь, если она мокрая, ее сушить надо? А если дождь не перестал?
– Верно, – закричали в собрании, – не надо палаток… возиться с ними.
Но маршрутник не сдается.
– Вы так говорите, как будто вы маленькие или дурачками прикидываетесь. Смотри ты: пошел дождь, а он полчаса палатку натягивает, и он, бедный, измокнет, и палатка измокнет, все пропало. А разве так делается? Видим, туча находит, значит, стой, разбивай лагерь, пока там дождь…
Редько перебивает:
– А туча прошла, опять свертывай, так перед каждой тучей и будем, как на ярмарке, развертывать и свертывать…
Собрание снова хохочет, хохочет и маршрутная комиссия.
– Ну хорошо, мокните, нам все равно, а вот другое – вы знаете, что такое Крестовый перевал?
– А что там страшного?
– Мы вот ехали с Антоном Семеновичем, так прямо по снегу три километра над уровнем моря, а там ночевать придется или близко оттуда, а где ты согреешься?
– В палатке?
– Ну да, в палатке…
– И в палатке не согреешься…
Крестовый перевал все же не дождь, и над ним коммунары задумались. Потом решили удлинить марш через перевал: пройти за один день верст пятьдесят и таким образом избавиться от ночевки в самом холодном месте. А на всякий случай согласились:
– Ну и померзнем, не большая беда, как-нибудь друг друга нагреем.
Лагери решили отправить прямо в Сочи товарным грузом, а для постройки лагерей командировать в Сочи Панова – он знает место для лагерей, а Военно-Грузинскую он все равно уже видел. Панову только пятнадцать лет, но он уже на втором курсе. Славится он постоянной бодростью, очень малым ростом и великими математическими способностями. Вместе с Пановым посылаем Семена Моисеевича Марголина.
Марголин – фигура последней формации. Ему лет тридцать, и официальное положение его в коммуне – киномеханик. В коммуне он должен бывать раза два в пятидневку, пропустить фильм, и за это он получает сто восемь рублей в месяц.
Но коммунары уже давно усовершенствовали Марголина. Чего только Марголин не делает: он и ремонтирует проводку, и чинит моторы, и устраивает иллюминацию, и достает билеты для культпохода, и покупает мазь для оркестра, он «и швец, и жнец, и в дуду игрец». И если Марголин какое-нибудь поручение выполнит плохо, на него сердятся и кричат:
– Сенька, ты опять напутал? Как тебе говорили, ты чем слушал?
Сенька всегда весел и доволен жизнью – он влюблен в коммуну. Из-за коммуны он забыл дом, семью, жену, семейное счастье. Жена Сенькина, маленькая изящная женщина, иногда приходит в коммуну, улыбается сквозь слезы и жалуется:
– Что это такое? Четыре дня не было дома…
Тогда Сеньке говорят:
– Ты что ж, и дома путаешь все!.. Ступай домой да смотри, не забудь завтра зайти узнать, как там фанфарные занавески, готовы?
Сенька сейчас возится с лагерями: надо запаковать доски, колья, веревки, надо достать вагоны, приготовить инструмент…
Посторонний человек, приехавший в коммуну, не заметил бы никаких приготовлений к походу. Так же чисто в коммуне, так же расцветает день сигналами, так же шумят мастерские и журчит наука в классах. Только где-то глубоко в подвалах, кладовках, на черных дворах рассчитывают, измеряют, закапывают наши будущие походные дни. По вечерам коммунары толпятся на стройке, спорят с Делем и Степаном Акимовичем, и только немногие возятся со своими корзинами. У пацанов дела больше всего. На их плечах прощальный вечер в клубе ГПУ. Кружок пацанов, поставивший в свое время «Постройку стадиона», не разошелся. Он ставит обозрения на какие угодно темы. Он уже поставил «Дзержинцы в Европе» и «Паровоз», а теперь готовит сложную политическую сатиру под названием «Red Army». Чего только нет в этой сатире: Пуанкаре, Бриан, Макдональд, Пилсудский, китайские генералы, рабочие и, самое интересное, Красная Армия. Постановка – дело сложное. Не только нужно знать текст, не только играть, но и костюмы приготовить и все художественное оформление. И все это должны сделать пацаны.
В последние дни коммунары смеются, прыгают, радуются, а посмотришь на них внимательнее, и так ясно видно: устали ребята до последней степени – побледнели, похудели. Стали попадаться в совете командиров заявления:
– Прошу перевести меня в какой-нибудь другой цех, так как я здесь очень уморился.
В совете командиров не потворствовали малодушным:
– Все уморились, отдохнешь в Сочи.
В последний раз собрался совет командиров 10 июля, чтобы разрешить много последних мелочей. Пристал строитель Вастонович:
– Надо приступать к перестройке главного дома – убирайте все ваше добро.
Убрать не так легко: мебель, гардины, портреты, книги, кровати. Насилу нашли такое помещение, перестройку которого согласился Вастонович отложить до нашего возвращения.
И еще вопрос: кому передается переходящий приз – знамя коммуны? Девочки выполнили промфинплан лучше всех цехов, а у девочек лучший отряд одиннадцатый. Но у металлистов лучший отряд четвертый, и по выполнению норм он первый в коммуне. Оба отряда заявили свое право на знамя. Помирить их совет командиров не мог и решил на время похода выбрать специальную знаменную бригаду. Общее собрание выбрало знаменщиками Конисевича и Салько, ассистентами – Похожая и Сергея Соколова.
Наконец, настали последние дни. Закрыли школу. Опустошили все комнаты коммуны – попрятали все подальше, свернули лагери и отправились на вокзал.
13-го вечером расформировали отряды и ночевали уже в походном порядке – по взводам, а 14-го уже и делать нечего. Пацаны что-то заканчивают к постановке, хозкомиссия раздала последний багаж по взводам. Командир четвертого отряда Клюшнев один оказался в маленьком прорыве:
– Как я сдам знамя? Кисти такие старые, одни кулачки остались. Сколько раз говорил Степану Акимовичу…
В четыре часа дня послали кого-то в город за кистями.
За обедом прочитали приказ:
«Коммуне имени Дзержинского с 14-го числа считаться в походе. Заведование коммуной на месте передается товарищу Левенсону. В пять часов вечера всем построиться в парадных костюмах для марша в клуб ГПУ. После вечера в клубе всем переодеться в походные костюмы и строиться для марша на вокзал. Обоз все время при колонне».
В пять часов проиграл Волчок общий сбор. В сторонке уже стояли нагруженные доверху восемь возов обоза. Выстроились в одну шеренгу против фасада коммуны, на правом фланге заблестели трубы оркестра, засмеялись на солнце занавески фанфар. Белый строй коммунаров незабываемо красив, свеж, совершенно необычным мажорным мотивом врезывается в память. На макушках коммунаров золотые шапочки, только командиры в фуражках с белым верхом.
Пробежали последние деловые пацаны. Кто-то поправил завязку на ногах, кто-то потуже затянул пояс, девочка отряхнула последнюю нитку с юбки и, улыбаясь, смотрит на меня:
– Ох, и хорошо ж!..
– Под знамя смирно!
Вынес четвертый отряд знамя в чехле и замер перед фронтом. С правого фланга отделилась знаменная бригада, под салют оркестра приняла знамя, и вот оно уже на правом фланге во главе нашей белоснежной колонны, чтобы быть там полтора месяца. Высоко подбрасывая пятки, стремглав пролетел Алексюк со своим флагом на место.[318]
Против нашего строя собрались служащие и рабочие коммуны, строители, техники, на стройке затихли стуки и опустели леса. Многие идут с нами в клуб на прощальный вечер.
Как будто все готово. Несколько прощальных слов остающимся, несколько пожеланий с их стороны.
Соломон Борисович смотрит на нас и волнуется, на глазах у него слезы:
– Эх, поехал бы с вами… хорошие мальчики и девочки, мне трудно без них… Ах, как они работали, как звери, как звери!
– Соломон Борисович, станки ж, смотрите! – кричат из третьего взвода.
– Хорошо, хорошо, ты не бойся…
– Ну, пора.
– Колонна, смирно!
Но кто-то прорвался сквозь строй и дышит так, как будто у него все цилиндры лопнули.
– Что такое? Где ты был?
– Кисти!..
