Александр Яковлев - Октябрь
— Их же заставили складывать тела своих товарищей, — рассказывал юнкер. — Они сложили. За ядра. Видели? Там лежат.
В голосе юнкера зазвучали торжествующие нотки:
— Сломили их. Взяли Кремль.
Он криво усмехнулся. И, круто повернувшись, прошелся вдоль перил, отчетливо отбивая шаг.
Иван сцепил зубы.
«Черт возьми! Вот оно», — неопределенно подумал он.
Его поразила жестокость в словах юнкера. В душу хлынул вихрь мыслей, что-то напряглось и печально зазвучало. Вдруг захотелось поднять высоко над головой винтовку и швырнуть ее вон туда, под мост, в сизую воду, и бежать отсюда, бежать без оглядки… Но Иван знал себя: это только порыв. «Пройдет».
Сдержался и долго ходил по набережной — взад и вперед, и звучно тукали его шаги:
Тук-тук-тук…
XIII
В полдень из Замоскворечья к Каменному мосту большевики пробовали наступать. Откуда-то из-за углов взахали выстрелы. В ближайших домах зазвенели окна.
Прячась за каменные парапеты набережной, юнкера, офицеры и дружинники начали отвечать. На мосту застукал, как швейная машина, пулемет. Иван поспешно прилег за камнями, высунул винтовку, ждал и слушал.
— Шьет кому-то шубку, — весело усмехаясь и кивая на пулемет, сказал студент, лежавший рядом с Иваном. — Как раз к зиме пригодится.
Пулемет стукал с перерывами, осторожно, выжидая. В промежутках было слышно, кто-то кричал в улицах за рекой. Крик казался одиноким и жалким. Спугнутые выстрелами галки и вороны беспокойно поднимались над Кремлем и над храмом Спасителя. Редкой сеткой кружились, садились и снова поднимались ввысь.
Прошло минут двадцать, и стрельба на Полянке смолкла. Опять стало спокойно.
— Должно быть, отбили, — решил студент.
— Должно быть, — согласился Иван, поднимаясь из-за парапета.
Ему стало холодно. Мерзли руки и ноги. От холода стало еще тоскливее. Под мостом глухо шумела вода. Воздух был полон крепкого морозного запаха. От воды поднимался беловатый пар. Дружинники скучали, собирались кучками и переговаривались лениво. На Полянку ходил патруль и нигде не нашел большевиков. Патрульные говорили, что улицы там, дальше от центра, полны народа и большевики стреляют в юнкеров, скрываясь в толпе. Но поделать ничего не могли.
Так, томясь и скучая, восьмая дружина простояла на мосту до вечера.
А между тем на Никитской, на Театральной, в Охотном ряду, на Пречистенке — всюду шла жаркая стрельба. Чудилось, что большевики наступают, прорвутся в тыл, ударят сзади и сейчас все разнесут. Однако приходили от училища другие дружинники и говорили, что большевики слабы — не наступают.
Это успокаивало, и опять становилось скучно.
К вечеру из Замоскворечья раздался звон. Ниже по реке отозвались колокола других церквей. Но робко, и мало, и коротко. Иван вспомнил, что завтра воскресенье и звонят к вечерне.
И странно было слушать этот мирный, робкий звон в городе, полном раскатов стрельбы и озверелой бойни. Выстрелы глушили звон. И, будто понимая свое бессилие, сперва смолкли ближние церкви, потом дальние, и опять стало так, как было: в пустых улицах слышались только выстрелы.
Смеркалось уже, когда восьмая дружина ушла с моста, обедала в Александровском училище в просторной столовой со сводчатыми потолками, где на стенах в рамах под стеклом висели суворовские девизы вроде: «Вперед! Всегда вперед! Везде вперед!» (Это поразило Ивана). А потом, не отдыхая, дружина пошла к Никитским воротам.
За это время Иван успел присмотреться к товарищам.
Сливин как-то отошел от него — стал сух, говорил только о деле. Юнкера были холодны, сдержанны, все делали точно, отчетливо, без рассуждений. Вообще говорили мало.
Студенты же сначала много волновались, много спорили между собой.
Все они не просто пошли на бой… Нет! Они, как им казалось, пошли идейно. Каждый из них мнил себя героем, и это чувствовалось в том, как они спорили в этот первый день, как ходили бравируя, открыто показываясь из-за углов, где было уже опасно.
Но в первый же день, к вечеру, Иван заметил, что все утомились и у всех посерели лица, а в разговорах появилась раздраженность.
Студент Колесников — белокурый, в пенсне, в потертой шинельке, с большим серым шарфом вокруг шеи, — тот самый, с которым Иван держался в паре, откровенно зевал. Должно быть, это был милый, добродушный человек, привыкший говорить вслух, что он думает.
— Эх, соснуть бы теперь, — мечтательно говорил он. — Полезно бы.
— Да, теперь бы ничего, — соглашался Иван.
Но спать было некогда.
От Арбатской площади пошли по проездам бульвара к Никитским воротам, где гремела без перерыва стрельба. Шли вдоль стен, гуськом, один за другим.
Пули щелкали по деревьям бульвара, срывали ветки, попадали в дома. Щелкали резко, рядом, пугающе близко. Иван невольно пригибался при каждом пощелкивании, быстрее перебегал от выступа к выступу. И все шли скачками, перебегая, словно их подбрасывала пружина.
Собрались все под воротами белого дома с колоннами, уже недалеко от Никитских ворот.
Сливин вызвал связь и расспросил, где надо встать. Оказалось, большевики с полчаса тому назад начали наступать по Тверскому бульвару. Бой разгорается.
— Это очень кстати, — сказал Колесников, стоявший позади Ивана. — А то целый день без дела. Утомительно.
Потом Сливин ушел куда-то, передал команду молодому прапорщику. Стрельба на углу в это время усилилась.
Вдруг под ворота вбежали два юнкера в смятых шинелях, испачканных мелом.
— Что такое? — тревожно посыпались вопросы.
— Наступают. Толпой идут. Уже засели у дома Гагарина на бульваре.
Стало тревожно опять. Из-за выстрелов послышались чьи-то крики. Как будто кричали «ура».
— Слышите? «Ура» кричат. Наступают.
Выглядывая из-за ворот, Иван увидел, как в наступающей темноте от церкви Большого вознесения бежали темные фигуры.
— Смотрите. Перебегают! — сказал он.
Все присмотрелись. Да, там действительно перебегали.
— Наступать же нужно, — волновался Колесников. — Почему же не наступаем?
Ему никто не ответил.
Вдруг со двора прибежал Сливин.
— Господа, цепью, наступление сейчас. Готовьтесь!..
Он торопливо и вместе четко командовал.
— Вдоль стен, поодиночке, — успел только запомнить Иван.
«Вдоль стен, поодиночке», — машинально повторил он про себя.
У него похолодело под ложечкой. По спине, между лопаток, и по рукам прошла нервная дрожь. Он ни одной минуты не думал, что его, Ивана Петряева, могут убить. По-прежнему все казалось ему какой-то игрой.
— Ну, наступление, господа! — командовал Сливин. — С богом, осторожно.
Первая группа юнкеров вышла из-под ворот. Потом другая, за ней дружинники, и между ними Иван и Колесников.
Ивану показалось, что улица стала какой-то новой. Так же, как прежде, стояли деревья на бульваре и маячил вдали серый дом. Так же висели синие вывески. Особенно одна, во весь фасад, — «Трактир». И бульвар казался предвечерне тихим.
А было что-то новое.
— Урра! — неожиданно крикнул Колесников, шедший рядом с Иваном. — Урра, за мной!
И, выскочив на середину улицы, Колесников с винтовкой наперевес, стреляя без прицела, помчался к углу…
— Урра! — рявкнули другие…
И все, словно подхваченные ветром, уже не прячась, бросились к углу. Впереди часто и судорожно затрещали выстрелы. Что-то близко пронеслось мимо Ивана, дунуло ему в лицо. Но он был как в полусне. Бежал и кричал во всю силу легких:
— Урра! Урра!..
Колесников бежал впереди всех, а за ним, вразброд, как мальчишки, играющие вперегонки, бежали юнкера и дружинники. Было видно, как в темных улицах, около площади, судорожно заметались черные и серые фигуры.
— Убегают. Лови их. Вон они! — кричал кто-то около.
— Лови! Бей!
Тррах-тах-тррах!.. — резко гремели винтовки.
Дружинники и юнкера добежали к дому Гагарина, что в проезде бульвара, и остановились, прячась за крыльцом аптеки. Теперь было хорошо видно весь бульвар. Вдоль изгородей и по тротуару туда, к Страстному, бежали большевики. В полумраке видно, как они гнулись к земле, ползли, поднимались, опять бежали и падали. И дружинники вскидывали поминутно к плечу винтовки и, щелкая затворами, стреляли по ним.
Иван стрелял с увлеченьем, не думая, в кого стреляет. После одного выстрела он видел ясно, как у стены на тротуаре упал кто-то черный — должно быть, рабочий — и долго и судорожно вертелся волчком, силясь подняться.
«Ага, попал!» — злобно подумал Иван и выстрелил туда еще, уже целясь.
У него отчаянно колотилось сердце и молотками стучало в висках… Он побежал бы еще вперед, за теми, кто убегал вдоль бульвара. Но послышалась команда:
— Отходить! Цепью отходить!
Опять перебежали улицу, уже назад, и вся дружина, оставив часовых, зашла в трактир в ближайшем переулке. Здесь была устроена грелка. Сюда приходили отдыхать и греться и отсюда уходили на посты.
