Марк Гроссман - Гибель гранулемы
Он решил оборвать себя: «Впустую все это. Не надо думать о ней».
И не мог не думать.
«Я где-то встречал ее раньше… Где? В Мурманске? В поезде? Нет. Здесь, до армии? Тоже нет. Я тогда мало интересовался женщинами и не запомнил бы ее. Где же?»
И вспомнил, и даже остановился в удивлении, укорив себя за то, что это раньше не пришло в голову. Абатурин встречался с ней там, на острове; она приходила к нему в сны и в ночи без сна вот такая же: спокойная, даже немного холодная, с большими глазами и русой тяжелой волной волос.
— Конечно же, — произнес он вслух. — Это она!
— А? — рассеянно отозвался Блажевич. — О ком ты?
— Ни о ком, — покраснел Абатурин.
Блажевич не замечал состояния товарища. Почти обняв Павла, он объяснял ему, как надо вести себя в регистратуре. Спросить у санитарки Катю Поморцеву, а если поинтересуются, кто такой, ответить — брат. А коли дежурная засмеется, то сразу же насупить брови: у Павла это хорошо выходит.
— Ладно, — деревянно сказал Павел. — Ты жди.
Он сделал все, как сказал Блажевич, и даже не удивился, что дежурная санитарка действительно засмеялась, когда он сообщил, что Екатерина его сестра.
Катю вызвали со второго этажа, она увидела Павла и весело всплеснула руками:
— За мной?
— За вами.
— Вот так «брат»! — окончательно развеселилась молоденькая санитарка. — На «вы» и не похожи совсем!
— Даша, — сухо заметила Поморцева. — Не твое дело. Он мне троюродный брат. И не хихикай.
— Я не хихикаю, — прыснула в ладонь Даша. — Но все-таки смешно.
Катя оттащила Павла в угол вестибюля и, заслонив собой от взглядов санитарки, спросила:
— Гриша-то где? Не мог прийти?
— Он у дверей. Вас ждет.
— Я через час сменюсь, — зашептала Катя. — Пусть тогда и приходит.
— Он подождет, — заверил Павел. — Можно?
— Господи боже ты мой! Конечно же, можно!
Она сказала это громко и даже рассмеялась. Пусть дежурная девчонка позавидует еще немножко.
— Я пойду, — вяло проговорил Павел. — До свиданья, Катя.
Он не ушел, а потоптался на месте и смущенно покашлял в кулак:
— Вы не знаете, Катя, кто недавно от вас вышел? Женщина молодая или девушка. Глаза большие, а волосы светло-русые, даже золотые.
— Кто же это? — задумалась старшая сестра. — Наталья Андреевна, должно быть? А отчего спрашиваете?
— Надо, — не придумал лучшего Абатурин.
— Она замужем, — мягко сказала Катя. — И сын у нее. Говорить уже начал. Шустрый такой карапуз.
Павел свел брови к переносице, губы у него сразу замерзли.
— Прощайте, Катя.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Блажевич, увидев Павла. — Придет?
— Через час. Ты посиди пока тут, пристройся где-нибудь.
— Спасибо, дру́жа, — обнял Гришка Павла и добавил, взволнованно улыбаясь: — Адна гала́ва до́бра, а две яшчэ́ лучше.
Он остался возле дверей диспансера, а Павел медленно пошел домой.
«Замужем… — думал он. — Мужняя жена… Глупо-то все как»!
Линева в общежитии не было. Он вообще где-то стал пропадать вечерами, и на все расспросы товарищей отвечал одной фразой: «Занят».
Раньше этого с Виктором не бывало, и парни посмеивались: «Знаем мы эти «занят»!
Кузякин был в комнате один. Он сидел возле тумбочки и выкрикивал свои странные песни. Перед ним была пустая бутылка и одна початая.
Увидев Павла, ухватил себя за бороду и стал куражиться:
— Имею полное право, потому — суббота. Желаешь со мной?
— Спасибо. Я выпью полстакана.
— Чего — полстакана? Протянешь и полный.
— Ну, полный много, Гордей Игнатьич.
Павел медленно выпил теплую водку и не почувствовал опьянения.
Кузякину было скучно, и он стал уговаривать Павла выпить еще.
— Я устал, — отказался Абатурин. Лег на койку, отвернулся к стене и сделал вид, что спит.
— Мелочь, — подергал себя за бороду Гордей Игнатьевич. — Все вы мелочь супротив Кузякина.
Он сидел несколько минут совершенно молча и вдруг сказал отчетливо, с трезвой силой и болью:
— Эх, все бы ничего… Мальчонков жалко!
В понедельник и вторник в техникуме были занятия. Павел сидел на лекциях и почти не слышал их. Сердился на себя и все-таки ничего не мог с собой поделать. Хорошо, что в эти дни не было контрольных работ.
В среду Павел задержался на стройке: его вызвал к себе в конторку Жамков.
— Садись, — кивнул он Абатурину на табуретку, когда тот вошел. — Почему нарушаешь уговор?
Павел вопросительно пожал плечами.
— Мы ж условились: если что нужно — скажи. Молчишь. Ничего не нужно?
— Ничего.
Жамков побарабанил пальцами по столу, спросил, хмуря широкие брови:
— Какие ко мне претензии, как к начальнику участка?
— Нет претензий.
— Это у тебя. А у других?
— Не знаю.
— Знаешь. Не можешь не знать.
Абатурин покраснел и сказал с неожиданным раздражением:
— Не знаю. Но знал бы — тоже не сказал.
— Это почему же?
— Не уважаю доносы, Аверкий Аркадьевич.
Жамков поднялся со своего места, походил по комнатке, воскликнул с подъемом и злостью:
— А ты хорош гусь, Абатурин! Не ожидал я. Комсомолец, кажется… А вот — гусь!
Он тяжело опустился на стул, сказал, резко рубя воздух рукой:
— Значит, критика руководства — донос? А я-то, дурак, в простоте душевной полагал: критика — воздух. Одно тебе оправдание — молод. Был бы постарше, влепил бы я тебе по первое число, где следует. Ну, да ладно, забудем об этом. Я к слову не цепляюсь.
— Нет, отчего же «ладно», — злясь еще больше, возразил Абатурин. — Коли нужда в критике, мы всей бригадой придем, или вы к нам на собрание зайдите. Так лучше будет. Чисто. В открытую.
— Ну, ладно, ладно. Я тебя не затем позвал. Вот о чем речь, Абатурин… Ты — новичок на участке, а все равно должен знать, какой мы кусок фронта занимаем и какая у нас боевая задача.
— Можно закурить? — спросил Абатурин.
— Кури. Так вот, о чем речь. Мой участок постоянно прописан на Доске почета. Ниже второго места не спускались. А ты думал — почему? Не думал. Скажешь, начальник толковый, руководить умеет. Ерунда. Не в том дело. Дело в коллективе, Абатурин. Коллектив, он все может, ежели люди дружно держатся и одними глазами на все глядят. Какая главная мерка нашей работы — знаешь?
— Тоннаж? — с мрачноватой иронией отозвался Павел, вспомнив спор Жамкова с Климчуком. — А мелочевка потом?
— Вот именно, — утвердительно покачал головой Жамков, презрев иронию монтажника. — Тоннаж. Начальник соседнего участка Юрин — глуп? Нет, умница и дело знает не хуже нас, грешных. А ты поди — спроси у него о процентах. Сто еле-еле натягивает и постоянно позади нас тащится.
Жамков взглянул на Абатурина, и легкая гримаса исказила лицо инженера:
— Ты слышал мой разговор с Климчуком. Тихон Тихоныч упрекает меня: от мелочных-де работ уходим, за тоннами гонимся. А ты спроси у Климчука: кто мне мелочевку делает? Дядя? Нет. Сами. На фронте всегда так: направление главного удара и дороги-боковушки. Вот это понимать надо.
Мягко выпроваживая Павла из комнаты, Жамков говорил:
— Ты подумай об этом и товарищам помоги подумать. Ну, не сердись, что задержал… Общее дело, не личное…
Медленно шагая домой, Павел думал о Жамкове: «Мутный он какой-то… Слова правильные, а пахнут нехорошо… Или я ошибаюсь?».
В комнате общежития никого не было. Обычно в свободные от ученья дни вся тройка, за исключением Кузякина, отправлялась по своим делам — во дворец, к девушкам, в кино. Но сегодня здесь не было даже Кузякина.
Гадая, как убить свободное время, Павел надел праздничный костюм и вышел на Московскую улицу. Решил отправиться к площади Горького и посмотреть новый фильм. Но у кинотеатра внезапно сел в подошедший трамвай и поехал на левый берег.
Выйдя на Комсомольской площади, торопливо зашагал по Пушкинскому проспекту.
Павел шел вверх, к драмтеатру, и не знал, зачем это делает. Нет, он знал, он только обманывал себя, только пытался обмануть.
На этой улице, в такое же позднее время он встретил тогда эту странную красивую девушку («не девушку — мужнюю жену», — сухо поправил он себя). Неумно получается у него: она не уходит из памяти, а жениться на ней нельзя.
«Жениться!.. — посмеялся он над собой. — Нужен я ей!».
И возражал себе:
«А почему не нужен?».
Вспомнил стесненные взгляды Люси, дочери Прокофия Ильича; откровенное желание Глаши; расчетливое чувство Алевтины — и покачал головой: «Нет, может, и нужен, кабы не замужем».
Он поднялся к театру, постоял возле памятника Пушкину, напряженно прислушиваясь к разговорам нарядных женщин, толпившихся у главного входа. Нет, ее здесь не было, он узнал бы знакомый голос даже издалека, даже в хоре многих голосов.
И все-таки Абатурин был почти убежден, что должен встретить ее здесь, нынче, сейчас же. Может быть, принимал свое желание за уверенность, а может, не хотел расставаться с надеждой, бог ведает.
