Ирина Велембовская - Сладкая женщина
— Это верно, что тяжело, когда желания нету, — заметил Николай Егорович.
— Что значит желания нет? Просто уже никакие нервы не выдерживают.
— Отведись.
— «Отведись»!.. Сколько сил отдала! Соплюхи эти, что ли, меня заменить могут?
Николай Егорович взглянул на жену своим одиноким глазом, словно хотел сказать: ну, ты, спасительница отечества!.. Но сказал обычную в этих случаях фразу:
— Незаменимых нет.
В театр они теперь ходили все реже. Во-первых, купили телевизор. Во-вторых, все, что раньше Ане нравилось безоговорочно, теперь уже как-то не волновало. Некоторая слабость осталась у нее по-прежнему к Театру Советской Армии, и лучшей актрисой она почитала Людмилу Касаткину.
Жили они с Николаем Егоровичем мирно, никогда между собой не скандалили, не повышали друг на друга голос и для окружающих были очень удобными соседями. Николай Егорович охотно давал взаймы, а Аня не занимала своими вещами общих углов в коридоре, не развешивала своего белья над чужими кастрюлями. Оба никогда не висели на общем телефоне, разве что Аня по своим профсоюзным делам.
Но за последнее время у нее была только одна неотвязная мысль, вытеснившая все остальное, — отдельная квартира. И в связи с этим снова ожил интерес к общественной работе.
— Я такой воз везу, да если они мне не дадут!..
За короткий срок Аня организовала два культпохода: один — в цирк, другой — в оперетту, выхлопотала у дирекции автобус для экскурсии в Домик в Клину, собрала трем пенсионеркам на подарки и помогла библиотекарше-передвижнице провести в женском общежитии встречу с известной поэтессой.
— Девочки, — еще накануне очень волновалась Аня, — я вас прошу: отложите вы все ваши свиданки. Приедет пожилой человек, стихи про любовь пишет. Послушаете, может быть, и для себя какой-то вывод извлечете.
Встреча в общежитии прошла очень хорошо. Слушали внимательно, потом одарили поэтессу цветами и отвезли домой на фабричной машине. Аня добросовестно отсидела весь вечер, хоть и устала, под конец с трудом одолевала зевоту: встала-то чуть свет.
— Приезжайте к нам еще, пожалуйства, — сказала она, провожая поэтессу, — мы очень поэзию любим.
Дома она пожаловалась Николаю Егоровичу:
— Не умеет все-таки, Коля, наша молодежь себя держать. Выскочили в чем были — в халатах, в бигудях… Хорошо, что я сама в дверях встала, не пустила, пока не оделись как люди.
Николай Егорович поинтересовался, что за поэтесса у них была.
— Я фамилию не запомнила, — честно призналась Аня. — Интересная еще женщина. В черном джерси.
— Ты что же, на показе моделей была? Ведь стихи же слушала.
Аня даже немножко обиделась.
— Ну, знаешь, Коля!.. Не тем у меня сейчас голова занята.
А в голове была квартира. Но квартиру дали не Ане, а Николаю Егоровичу. Для нее это было почти неожиданно: она как-то упустила из виду, что у мужа военные заслуги, что у него нет глаза и что он на своем производстве человек очень нужный и знатный. Если бы он сам об этом ей говорил, она бы уже давно вознегодовала: как это — не считаются с инвалидами войны, не ценят самоотверженного труда!
— Коля!.. — сказала Аня, закрыв свои голубые глаза. — Вот теперь мы поживем как люди!
Поставь он ей тут условием, чтобы был наконец ребенок, возможно, на радостях она бы и согласилась. И был бы у него еще сын. Но он смолчал. Ане шел тридцать девятый год. Она столько здоровья и нервов растратила на то, чтобы этих детей не было! Так неужели же рожать в сорок лет?
…Квартиру они получили на Бутырском хуторе, недалеко от завода, где работал Николай Егорович. Аня сбыла светлый рижский гарнитур, купленный восемь лет назад, и купила темную «Ютту». Телевизор «Рекорд» в светлой отделке в эту «Ютту» не вписывался, его отдали тете Стеше, а купили темный «Рубин» на ножках.
Сидя около экрана 50 сантиметров на 38, Аня вновь испытала все живые радости и смотрела все передачи подряд. И если спектакль или фильм ей нравились, то она это относила опять же за счет размера нового экрана и четкости изображения.
Хлопоты, связанные с переездом на новую квартиру, совсем подорвали Анин интерес к общественным делам: своих дел невпроворот, перевезти все, обставиться. Один только пол циклевали и покрывали лаком целую неделю, обои на свой вкус переклеивали. С другой стороны, Аня все-таки чувствовала себя обиженной: почти пятнадцать лет она не жалела своего времени для других, а если бы не муж, то и сейчас сидела бы в коммунальной квартире.
— Кончать эту беготню надо, Коля, — как-то заявила она Николаю Егоровичу. — Хорошенького помаленьку им. Если все часы вместе скласть, какие я для людей потратила, можно два института закончить.
Николай Егорович удивленно посмотрел на нее: что это она вспомнила об образовании, без которого прекрасно обходилась? Но он ничего не сказал, только повел плечами.
Надо было знать ее Колю, чтобы понять: молчит-то он молчит, но видит ее насквозь. Знает, как она любит быть на виду, любит, чтобы люди от нее хоть в чем-то зависели, чтобы шли с просьбами, услуживали и даже заискивали. Аня долго помнила, как Николай Егорович рассердился, когда в благодарность за выхлопотанную ею путевку в Ессентуки помогли Ане достать банлоновый костюм, а в другой раз ковер без открытки.
— Тебе скоро, как городничему, носить начнут, — сказал он и долго не хотел заколачивать пробки в панельную стенку, чтобы повесить этот ковер.
— Коля, да ты, ей-Богу, как ребенок! — обиделась Аня. — Люди же видят, что я со своим временем не считаюсь. Ну отблагодарили за внимание. Самому же тебе лучше, чем спиной по голой стенке шаркать.
Ковер в конце концов был повешен. Николай Егорович знал, что далеко не всегда Аня действует из голой корысти. Кроме болезней, путевок, походов по театрам и музеям она охотно улаживала семейные ссоры, занималась сватовством, молодым и пожилым была подругой и приятельницей. Но совершенно счастлива она бывала лишь тогда, когда за все хлопоты и усилия ее осыпали словами благодарности. Эти слова стали ей нужны, как воздух. Аня думала, что со стороны это и не заметно. Но однажды получила урок.
Одна из пожилых карамельщиц, когда ей было фабричным комитетом в чем-то отказано (и не по Аниной вине), сказала:
— Разве ты для меня сделаешь? Я ведь тебе не подружка, и отблагодарить мне тебя нечем.
Аня возмутилась, а потом испугалась: значит, что-то стало известно?! И тревожно покосилась на Лиду Дядькину, которая тоже была членом цехового комитета и присутствовала при этом неприятном разговоре.
Но Лида просительницу не поддержала:
— Ульяна Петровна! Разве можно так безответственно!.. Ульяна сразу пошла на попятный, как будто застеснялась Лиды:
— Чего с меня взять, я ведь малограмотная… «Малограмотная»!.. — горько подумала Аня. — Зарплату получишь, небось сосчитать сумеешь!..»
И, оставшись с Лидой один на один, спросила:
— Ну, ты скажи, Лида, за что?.. Всегда веселая Лида сидела, сжав губы.
— Аня, ну что я тебе буду говорить? Ты сама все прекрасно понимаешь.
Когда-то у них с Лидой Дядькиной была большая дружба. Как-никак, а ведь это она познакомила Аню с Николаем Егоровичем. Потом у Ани ничего с вечерней школой не вышло, а Лида без особых охов и стонов одолела восьмой, девятый, десятый и вышла замуж за своего одноклассника, белоруса Петю Луковца. Аня с Николаем Егоровичем ходили тогда к Лиде в гости — обмывать сразу два аттестата зрелости. Хозяйке предстояло родить, но она порхала бабочкой. Ждала уже второго, а первый мальчик только еще ползал по полу.
— Что это ты, мать, ясли на дому устраиваешь? — шутя спросила Аня. — Сверх плана выдавать начинаешь.
— Нам можно, — весело отозвалась Лида, — качать есть кому: у Луковца моего день ненормированный, да еще свекровь в запасе.
Потом призналась Ане:
— Уж я все рассчитала: в марте — в роддом, до сентября кормлю, а там — бабке в лапы. И полный вперед, на заочное!
Теперь Лида была уже на четвертом курсе Пищевого института. А самый младший, уже третий по счету, Луковец не давал ей по ночам спать и отмотал все руки.
— Это не ребенок, а империалист какой-то! — говорила Лида.
Профсоюзной работой ее Аня старалась не загружать особенно: где уж с тремя грызунами да еще заочнице! Но Лида как будто была двужильная. И то ли характер у нее был полегче, то ли пограмотнее она была, чем Аня, то ли память у нее на обещания была покрепче, но Аня стала замечать, что чаще всего со всякими просьбами и предложениями бегут прямо к Лиде, а не к ней. Особенно молодежь.
— Лида, как бы на выставку графики? Поговори, пожалуйста.
— Лидочек, у Нинельки свадьба. Надо нам организоваться.
— Лида, а как насчет турлагеря? Ты узнай, пожалуйста, у Доброхотовой.
А что касается сугубо личных просьб, то с ними и вовсе шли к Лиде, словно бы Аню стеснялись. С одной стороны, Ане казалось нормальным, что со всякими пустяками не лезут сразу к ней, как к равной, как к подружке. С другой стороны, было все это и как-то тревожно: уж не утратила ли симпатий и доверия?
