Юрий Смолич - Рассвет над морем
Успокоившись на этом, он, однако, еще поинтересовался:
— Кем вы были там, во Франции, что делали, ваша профессия?
Жанна ответила и на это:
— Я была швеей, прачкой, потом прислугой.
Генерал усмехнулся, довольный своей прозорливостью.
— А здесь, в этой… в России? — поинтересовался он еще.
Жанна и на этот раз удовлетворила его любопытство:
— В России я также была служанкой, потом гувернанткой. Потом пошла на баррикады и боролась против буржуазии за пролетарскую революцию!..
С генерала было достаточно, и, откинувшись в кресле, он кивнул полковнику Бенуа:
— Продолжайте, офицер.
Полковник Бенуа, которому давно уже осточертели неуместные вопросы генерала, грубо закричал:
— Вы большевичка! Вы деморализовали французских солдат, подбивали их на непослушание, неподчинение, сеяли антигосударственные настроения! Вы призывали их к восстанию против существующей власти! Какова цель всей этой вашей деятельности?
Жанна сказала:
— Я считаю, что уже полностью удовлетворила ваше любопытство. Больше ни на один вопрос я отвечать не стану. Заявляю только, что вы понапрасну наделали шуму. Все люди, которых вы притащили сюда, неизвестны мне, и они не являются членами подполья, за которым вы охотитесь. Для вас же самих будет лучше, если вы закончите на мне всю эту комедию и отпустите всех по домам.
— Даже если эта «комедия» закончится для вас, Лябурб, трагически? — снова, как бы просыпаясь, открыл глаза генерал д’Ансельм.
Жанна ответила твердо:
— Я не сомневаюсь, что для меня она окончится трагически. Но все эти люди оказались совершенно случайно в тех местах, где вы охотились за мной и другими большевиками-подпольщиками.
Генерал Гришин-Алмазов быстро спросил:
— А где же тогда действительные подпольщики-большевики? Кто они? Вы знаете их? Назовите!
Жанна смотрела на генерала-душку одну секунду, затем, отвернувшись, сказала по-русски:
— С тобой, предателем, лакеем, я вообще разговаривать не собираюсь. С тобой, бандит, поговорит твой народ…
Гришин-Алмазов побледнел. Ева Блюм хихикнула.
Полковник Бенуа стукнул кулаком об стол:
— Отвечайте на вопросы! Кто из присутствующих здесь ваши единомышленники?
Жанна молчала.
— Приведите того! — крикнул он.
Однако офицеры особых поручений не поняли, о ком идет речь.
— Ну, того! — обернулся Бенуа к Еве Блюм. — Вашего капрала!
Ева Блюм и оба офицера для особых поручений направились в комнату, в которой находились французские солдаты. Через минуту они возвратились, толкая впереди себя капрала, недавно захваченного Евой Блюм после его разговора с Галей.
Вид у капрала был страшный. Мундир свисал с его плеч лохмотьями, лицо было все в ссадинах, волосы сожжены с одной стороны головы. Капрал остановился, зашатавшись, между столом и Жанной. Жанна сразу же узнала его, несмотря на то, что палачи так изуродовали его лицо. Жанна поглядела капралу в глаза. Страдание застыло в глазах француза. Однако и он узнал Жанну. Страх промелькнул в его глазах. Но одновременно как будто зажглась в них и радость.
Что за радость зажглась в них? Радость оттого, что вот перед ним та неизвестная женщина, о которой его допрашивали и за которую его истязали, — вдруг появилась нежданно, и, следовательно, вместе с ней пришла и возможность избавиться от своих мучений? Вот же она. Это она…
— Кто это? — спросил Жанну Бенуа.
Жанна молчала.
— Кто эта женщина? — спросил Бенуа капрала.
Капрал… молчал.
— Ударьте его! — не открывая глаз, сказал генерал д’Ансельм.
Ева Блюм подскочила к капралу и ударила его.
Капрал зашатался, тут же выровнялся, но молчал.
— Дайте и этой! — прохрипел адмирал Боллард.
Ева выполнила и его приказ.
Жанна и капрал молчали.
За столом ведущих допрос тоже наступило молчание.
Неожиданно генерал д’Ансельм нарушил его. Ему уже наскучило. Возможно, он уже сожалел, что решил сам взяться за допрос и показать всем им, этим бездельникам контрразведчикам, как надо «вытягивать» признания из преступников. А может быть, его просто потянуло к его статуэткам. Он вернется сейчас к себе, в апартаменты Воронцовского дворца, и еще раз на сон грядущий вдоволь налюбуется этими милыми безделушками. Надо скорее кончать…
— Давайте следующего! — пробормотал он, не раскрывая глаз.
Вторым допрашивали Жака Эллина.
— Ваша фамилия?
Жак не ответил.
— Почему вы, русский, в форме французского моряка?
Жак не ответил и на этот вопрос.
— О чем вы говорили с французскими матросами и солдатами в подвальчике «Дарданеллы»? Не вы ли проникали на французские корабли в порту и восстанавливали матросов против командования? Какая цель всей этой вашей подпольной деятельности?
Жак оставил без внимания и эти вопросы.
Он стоял, глядя себе под ноги.
Он поднял взгляд только тогда, когда перед ним поставили капрала.
— Кто это?
Жак молчал, но пожал плечами. Он и вправду впервые видел этого французского солдата. А впрочем, он не мог ручаться за себя: сотни французских матросов и солдат видел он, со многими вел задушевные беседы, был связан самое меньшее с десятком французских подпольных групп.
Тогда спросили капрала о Жаке — кто он такой?
Капрал ничего не ответил.
Они оба не произнесли ни слова и тогда, когда Ева Блюм била их рукояткой своего пистолета.
Только когда генерал д’Ансельм утомленно махнул рукой, подавая знак, что с этим покончено — все ясно! — и время уже приниматься за следующего, а полковник Бенуа, сатанея, закричал: «Собака, ты будешь еще отрицать, что большевик?» — Жак усмехнулся и вдруг заговорил:
— Нет. Я большевик. А ты хуже собаки. Собака — полезное животное, а ты — вредный зверь, бесполезный даже для своих хищников хозяев.
Но после этого, что с ним ни делали, Жак не произнес ни слова и не застонал.
Затем допрашивали одного за другим остальных: одного короче, другого дольше, но каждого более зверски, чем предыдущего. Товарищи выдерживали истязания, мало кто стонал. Им грозили и расстрелом и виселицей, им обещали свободу и неприкосновенность, даже предлагали выезд в Западное полушарие, на легкое и беспечное существование — во Францию, Англию, Соединенные Штаты Америки. Их ставили к стенке и стреляли из пистолета, целя вокруг головы. Им напоминали о родных — матерях, женах, невестах, детях. Их спрашивали о последнем предсмертном желании.
Товарищи молчали, а если и говорили, то речь их была одна: отказ отвечать на вопросы.
Когда юного Витека спросили о последнем, предсмертном желании, он попросил закурить. Гришин-Алмазов галантно раскрыл свой серебряный с бесконечным количеством золотых монограмм портсигар и предложил «Посольские» — по специальному заказу фирмы Месаксуди в Симферополе. Полковник Фредамбер услужливо чиркнул спичкой.
Витек выкурил папироску, однако не стал разговорчивее. Он только сказал:
— Ну, прощайте! Нам не увидеться и на том свете: вы же попадете в рай, а мне дорога — в ад…
А капрал молчал и молчал. Его подводили к каждому и спрашивали, и каждого спрашивали о нем. Он уже не мог держаться на ногах, зверски истязуемый все время, — его поддерживали под руки два офицера для особых поручений. Но капрал молчал.
Когда генерал д’Ансельм, вконец заскучав, поднялся, чтобы идти, рыжая американка, держась за живот, спросила у капрала:
— Кто была та девушка, с которой ты разговаривал в кабаке? Где она сейчас? Ты знаешь ее?
И тогда капрал вдруг заговорил.
— Да, — простонал он, так как говорить уже не мог, — я знаю ее. Это — человек! Это — человек из тех, кого вы, животные, истязаете. Это самая лучшая на свете девушка, и я люблю ее! Люблю так, как люблю всех этих моих братьев…
К нему сразу бросились все. Капрал, наконец, заговорил! Даже генерал д’Ансельм вернулся с порога.
— Ты знаешь их всех, мерзавец! — закричал он, наконец, дав волю своему голосу. — Говори: кто они, эти люди здесь? Ты знаешь их?
Капрал покачал головой.
— Нет, — прошептал он в гробовой тишине, наступившей в комнате. — Я действительно, клянусь моей матерью, не знаю никого из них… — Он тяжело вздохнул — у него страшно захрипело в груди — и закончил: — Но если бы я знал кого-либо из них или вообще кого-нибудь из этих настоящих людей, большевиков, я все равно не сказал бы вам ни слова ни о ком. Будьте вы прокляты вашими народами, породившими вас — насильников и убийц!
Затем всех потащили по лестнице вниз, снова на улицу и бросили обратно в машину. Арестованные французские солдаты и матросы остались наверху — ожидать своей участи.
5Машина тронулась, сразу набрала скорость, и свежий соленый ветер овеял тела измученных людей.
