Юрий Смолич - Рассвет над морем
Он тоже говорил торопливо, стараясь изложить свои мысли в эти краткие пять — десять минут. Галя едва успевала за ним.
— Но во Франции нет еще партии, которая бы имела непоколебимый авторитет среди рабочих и крестьян и способна была возглавить борьбу пролетариата, как это у вас, в прекрасной России.
Он внимательно вслушивался в слова Гали, когда она переводила, словно зачарованный звуком чужой, незнакомой ему, но милой для его слуха речи. Когда Галя закончила и подняла на него глаза, подгоняя нетерпеливым взглядом, Мишель снова улыбнулся — на девичий взгляд он не мог отвечать без улыбки — и сказал:
— Но тут, на великой русской земле, на родине пролетарской революции, мы докажем, что и французский пролетариат способен создать партию интернациональной солидарности трудящихся — коммунистическую партию!
Галя бросила тревожный взгляд на окно, потом на ходики на стене: минуты бежали с удивительной и неумолимой быстротой, а запальчивый француз не умел говорить кратко и невозвышенно.
Ласточкин перехватил ее взгляд и сказал:
— Вы подвели меня к моему вопросу. Какова ваша цель и что намерены вы сделать, чтобы помочь нашему народу освободиться от интервенции?
Мишель ответил неожиданно коротко и лаконично, словно излагал боевое задание:
— Поднять на восстание французскую оккупационную армию и флот!
Подождав, пока переведут, он нетерпеливо добавил:
— Мы считаем, что самое справедливое — это передать эскадру интервентов российскому советскому правительству.
— Спасибо, — сказал Ласточкин. — Готовы ли вы в день седьмого марта изолировать офицеров, снять замки с орудий и поднять красный флаг?
Мишель подумал с минуту и сказал:
— Пусть будет седьмого марта! Но внесите поправку, если на совещании представителей всех наших судов с вашей Иностранной коллегией станет очевидным и неотвратимым какое-нибудь препятствие. Наш связист тогда уведомит ваш центр. За точность уведомления не беспокойтесь. — Он улыбнулся. — Сообщение будет со скоростью искрового телеграфа: радиорубка на флагманском судне — наша. — Он снова улыбнулся. — Как, кстати сказать, радиотелеграфная рубка местного командования — ваша.
— Однако вы проинформированы… — начал было Ласточкин, но Галя сурово взглянула на него: ходики на стене показывали, что беседа длилась уже двенадцать минут.
— Вам нужно идти, товарищ Мишель! — строго сказала она французу.
— О, суровая, неумолимая, но поэтому еще более прекрасная девушка!..
Мишель быстро схватил Галину руку и пожал ее коротко, но так, что Галя невольно вскрикнула.
Потом он протянул руку Ласточкину:
— До свидания, Николя! До встречи под красным знаменем!
На мгновение, на одно только мгновение они посмотрели друг другу в глаза — и каждый увидел в глазах собеседника твердую решимость и радость от сознания этой решимости. Однако ходики отметили еще одну минуту, и Мишель рванулся было к двери. Но вдруг повернулся к стойке, схватил недопитый стакан, быстро поднял его высоко, громко засмеялся и выпил до дна.
— Пусть живет Ленин в сердцах у всех людей!
Почти бегом он кинулся к порогу и, блеснув улыбкой, исчез за дверями.
Ласточкин снова подошел к окну.
— Настоящий революционер! — сказала Галя. — Я верю ему… Я верю в него, — поправилась она. — Верю в них.
— Да… хороший человек… — с теплотой промолвил Ласточкин.
Он все глядел в окно и ждал, когда Мишель появится из-за пакгауза на территории мола. Он видел, как четверо дружинников, дежуривших у кабачка, сошли на мостовую, прикидываясь, что затеяли ссору между собой, однако не отрывали пристального взгляда от ворот мола. Они были готовы в любую минуту в случае необходимости броситься на помощь, в бой и отдать, если надо было, жизнь. Каждый держал руку в правом кармане, сжимая гранату. Дальше, у ворот, стояли два вахтера. Они держали в руках винтовки: они несли охрану у входа к молу. Их служебной обязанностью было не пропускать туда никого из горожан. Их задачей, как подпольщиков-дружинников, было: в случае необходимости защитить француза в синем кителе, хотя бы и ценой собственной жизни. Таков был приказ партии… А вон прошел и Шурка Понедилок. Матрос Шурка Понедилок, несомненно, гулял и наслаждался своим отпуском, он даже грыз семечки, но зорко поглядывал вокруг из-под надвинутой на самые брови бескозырки.
Но почему же так долго не появляется из-за пакгауза Мишель?
Сердце Ласточкина уже начинало тревожно биться.
Но вот он облегченно вздохнул: фигура в синем кителе появилась из-за пакгауза. Мишель шел не спеша, лениво переваливаясь с ноги на ногу — такой характерной для всех моряков мира походкой. Только, пожалуй, походка его была еще медленнее обычной. Мишель отнюдь не торопился. Ему, конечно, надо было спешно явиться на свое судно, но ведь он забегал в кабачок и, как свидетельствовала его походка, опрокинул наспех не меньше чем стаканчиков пять-шесть. Он, безусловно, в эту минуту наслаждался жизнью: ему приятен был солоноватый морской ветер и теплые лучи солнца в первый весенний день.
Мишель останавливался, заговаривал с каждым встречным, и те оглядывались с улыбкой, смотрели ему вслед: комендор с линкора «Франс» здорово-таки клюкнул…
Наконец, Мишель полез по трапу вверх. Он взбирался по трапу быстро и четко, по-морскому, но с явной тенденцией оттолкнуться от серого, стального борта корабля, который — и почему бы это? — так и надвигался на него, так и кренился к нему, так и силился столкнуть подгулявшего матроса с трапа в холодные волны.
Итак, на седьмое марта.
Теперь только договориться конкретно с французскими подпольными комитетами про роль в восстании подчиненных им подразделений или частей.
Таким образом, делегатское совещание Иностранной коллегии совместно с представителями судовых комитетов и комитетов сухопутных частей оккупационной армии для создания «центра руководства восстанием» можно было назначать хотя бы и на завтра — второе марта.
3Но делегатское совещание не состоялось.
Первого марта вечером, после заседания Иностранной коллегии, на котором были окончательно разработаны и уточнены все детали по охране делегатского совещания, назначенного на завтра, Жанна Лябурб возвратилась в свою городскую квартиру по Пушкинской, 24. Она пришла вместе со Славком, который на эту ночь должен был получить убежище у нее, чтобы с утра поспеть на место назначения.
Но как только Жанна со Славком вошли, к дому подкатил грузовой автомобиль. С него соскочили десятка полтора вооруженных людей. Они заняли все ходы и выходы в доме по Пушкинской, 24.
В квартиру Жанны ворвались десять человек: пять деникинских офицеров и пять французских контрразведчиков. Их вела, размахивая пистолетом «кольт», рыжая контрразведчица с ярко накрашенными губами и густо подмалеванными ресницами. Жанна сразу же узнала ее: это была та рыжая девица, которую они с Галей видели в «Открытии Дарданелл» за столиком у входа. Рыжая ударила Жанну рукояткой кольта в лицо, потом подумала минутку и ударила также и Славка.
Контрразведчики тем временем уже шныряли всюду: открывали шкафы, выдвигали ящики, переворачивали мебель, вспарывали диваны и матрацы, срывали обои со стен.
Никаких партийных документов на квартире у Жанны не было. Десять контрразведчиков нашли лишь один-единственный номер подпольной газеты «Ле коммюнист». Это был последний номер, только вчера отредактированный Галей, только прошлой ночью отпечатанный подпольщиками-печатниками Яковлева в катакомбах на Куяльнике, только сегодня утром доставленный в город комсомольцами Коли Столярова, — и сейчас, в эту минуту, эту газету уже читали сотни и тысячи французских солдат и матросов в корабельных кубриках, в дортуарах казарм при мигании ночников.
В этом номере было помещено письмо группы французских солдат. Письмо начиналось так:
«Когда мы прибыли в Одессу, мы еще не знали обстановки в городе. Слепо подчиняясь офицерам, слугам капитализма, мы учинили надругательство над теми, о ком мы еще не знали, что они являются лучшими сынами первой, действительно социалистической республики.
Простите нас, братья и товарищи! Не считайте нас убийцами. Восемнадцатого декабря мы еще не знали, в кого и зачем мы стреляем!»
Заканчивалось письмо так:
«Наш выбор сделан. С нетерпением ожидаем того дня, когда сможем рассказать о том, что происходит здесь, и снять пелену с глаз французских трудящихся, обманутых лживой капиталистической прессой.
Мы горим желанием как можно скорее прийти на помощь Советской республике, единственной истинно демократической и социалистической республике!
Братский вам привет!!»
Ева Блюм прочитала письмо и еще раз ударила Жанну в лицо.
