Виктор Стариков - Звезда победы
— А здорово вы работаете, — с восхищением отозвался Годунов. — План выполнили, а вам этого мало показалось. Народ вперед рвется! Хорошо! Во многих городах я лежал, пока лечили меня. Везде так, по всей стране. О коммунизме все думают… Всего три года после войны прошло… И какой войны! Видели мы с тобою, какие города нам немцы оставляли — камень и щебень. А зоны пустыни на Орловщине и Киевщине помнишь? Я думал, лет на десять работы хватит, чтобы все в прежнем виде восстановить. Ошибся. Восстановили много. А построили столько, что и не верится. Сильный наш народ. А после войны стал еще сильнее.
Годунов задумчиво смотрел в окно.
— А как это хорошо — вернуться домой, — скупо обронил он. — Я все думал: наступит время, пройду знакомой улицей, погляжу на наши горы, через старую проходную войду в завод, поднимусь на печи… Работать хочется, товарищ главный инженер, — смутившись заключил он.
— Как же ты думаешь жить? — осторожно спросил Фомичев.
— Так, как и раньше жил, — медленно проговорил Годунов, разглядывая что-то на улице. — Опять в сменные мастера на свои печи. Найдется такое место?
— Конечно.
— Заметано? — быстро спросил Годунов. — Отдохну дней десять — и на завод.
— Согласен.
— Ты, может, боишься, что подведу цех? — взглянув прямо в глаза главному инженеру, испытующе спросил Годунов. — Ты не бойся. Я солдат, я все обдумал. Печь поведу не хуже других. Да и какой я инвалид? Я ведь левой рукой писать научился. А не пойдет у меня, первый сам скажу тебе об этом, как ни горько мне это будет.
— Ладно… Знаю же я тебя! Но в ватержакетном сейчас очень плохо. Сам видел… Надо там всех людей расшевелить. Вот ты их и шевельни, как бывало раньше. Помнишь, как работали?
— А ты помнишь, как на фронте было? — оживился Годунов. — Перед боем собираются коммунисты. Они должны возглавить наступление. Первыми берут они на себя боевые обязательства. Потом, когда идешь в бой, помнишь, что на тебя смотрят бойцы. И ты идешь вперед, они идут за тобой. Помнишь: «Коммунисты, вперед!» Вот так хочется жить и в мирных условиях. Люди каждую минуту должны видеть: ты коммунист.
Глаза у него засверкали. Он весь подался к Фомичеву, высказывая затаенные мысли, выношенные в бессонные госпитальные ночи, по дороге домой. Рука его лежала на белой скатерти стола, худая рука с резко проступающими сплетениями вен.
Фомичев молча слушал его. Эти мысли были ему близки.
— Да, — произнес он, — нам всем сейчас так надо работать.
В ресторане показался Сазонов. Увидев Фомичева и Годунова, он направился к их столику.
— А! Годунов объявился. Мне говорили, заходил к нам. Печи потянуло старого ватержакетчика посмотреть?
Сазонов присел к ним за столик и заказал себе ужин.
— Совсем отвоевались? Теперь к нам? — спросил он Годунова. — Вы, кажется, последний. Все уже домой вернулись. Много вас, бывших фронтовиков, на заводе.
Общий разговор за столом не клеился. Фомичев подумал, что ему пора уходить.
— Зайди ко мне, — сказал он Сазонову. — Надо нам о второй печи поговорить. Ничего ты на ней не делаешь.
— Как раз собирался к тебе. Я ее сегодня ночью останавливаю.
— Что? — испуганно спросил Фомичев. — Еще что случилось?
— Видел же ты — все больше стынет печь. Придется остановить. На ходу нам ее теперь не поправить.
Фомичев гневно смотрел на Сазонова.
— Почему ты сообщаешь об этом за ужином? Другого времени не нашел? Ты забыл, что на остановку печи требуются разрешения директора и главного инженера.
— Вопрос не о форме, а о существе. Я собирался зайти к тебе и доложить.
— А по существу я запрещаю останавливать печь. Запороли… Лечить ее будем на ходу. Она должна давать медь. Даже на тонну мы не имеем права снижать выплавки.
— Я буду просить снизить нам план.
— Кто тебе позволит? Мы поднимаем завод, мобилизуем все силы. А ты в такое время просишь снизить тебе выплавку! Думаешь, о чем говоришь? У кого ты найдешь поддержку?
— Я думал, что ты поймешь меня.
— Что я должен понять? Удивляешь ты меня, Константин, в последнее время. Очень удивляешь.
— Но ты же видел, как плоха печь! — воскликнул Сазонов с подозрительной пылкостью, словно боясь, что разговор перейдет на другое.
— Еще раз повторяю: остановка — не выход. Надо ее быстро вылечить. Сам приду к вам. Как раз хотел тебе рекомендовать и опытного мастера. Годунов хочет вернуться в свой цех.
— Да? — Сазонов выразительно посмотрел на пустой рукав Годунова. — Трудновато товарищу Годунову будет.
— Трудновато, нет ли, он сам решит.
— А куда же я его поставлю? Кого снимать будем?
— Никого. У тебя сейчас три смены. Пора опять вводить четвертую. Военное время прошло. Годунов встанет мастером четвертой смены.
— По вашему приказу печь должна продолжать работать? — Сазонов в упор смотрел на главного инженера.
— Я приказал вылечить ее на ходу. Через час я буду у тебя в цехе. Все окончательно решим на месте.
Главный инженер поднялся, давая этим понять, что разговор окончен.
«Что с Сазоновым? — думал Фомичев по дороге в заводоуправление. — Нет, таким он никогда не был. Мог он позволить себе полениться, нарушить сроки выполнения приказов. Но ведь теперь он противодействует на каждом шагу. Неужели он мог так близко принять к сердцу мое назначение? Я только подозревал об этом… Но с того самого дня он как-то странно изменился ко мне, стал меньше разговаривать».
Фомичев решил, что в ближайшие дни, когда они поправят печь и он развяжется с самыми неотложными делами, тогда начистоту объяснится с товарищем. Весь этот разговор оставил у него тяжелый осадок. Теперь ватержакетный цех начинал особенно тревожить его.
9
Георгий Георгиевич после большого перерыва принимал рабочих.
Три года назад закончилась война. Немчинов хорошо помнил шумный и радостный День Победы. Празднично сияли лица людей. Вся жизнь, работа отныне приобретали иной смысл.
Почти пять лет со стен цехов не сходили призывные лозунги и плакаты: «Все — для фронта!», «Что ты сделал для победы над врагом?», «Родина-мать зовет!», «Твой труд служит делу нашей победы!». Работали бригады гвардейские, фронтовые. Высшей похвалой были слова «гвардеец производства». Наступил мир. Первые и странные дни.
Заводы, выпускавшие танки и самолеты, минометы и орудия, снаряды и гранаты, перестраивали производство, переходили на мирную продукцию. Для медеплавильного завода с наступлением мира мало что изменилось. Они выпускали медь — металл, нужный как в дни войны, так и в дни мира. Правда, в войну у них появились таинственные спеццехи — номер 1, номер 2, номер 3. Для входа в них существовали особые пропуски, вооруженные часовые стояли у дверей. Несколько рабочих этих спеццехов за успешное выполнение оборонных заказов получили военные ордена.
С концом войны таинственные цехи опять стали механическими, литейными и кузнечно-прессовыми. Они снова начали работать на завод. Работали, как и в войну, в три смены. За войну некогда было ремонтировать оборудование, многое поизносилось, требовало быстрейшей замены, уменьшился резерв запасных частей.
Пришел план послевоенной пятилетки — план восстановления и развития народного хозяйства СССР. Грандиозная перспектива открылась перед народом. В плане говорилось не только о чугуне, стали, прокате, цветных металлах, автомашинах, паровозах, станках, трубах… В нем сообщались и цифры производства велосипедов, патефонов, часов, радиоприемников, фотоаппаратов, духов…
Открывались новые горизонты. Пора счастливого труда для страны, для роста ее. Благородный труд для жизни.
По пятилетнему плану заводу наметили увеличение выплавки меди. Работать стало сложнее. Надо было уложиться в себестоимость, не допускать излишнего расхода материалов, труда, электроэнергии. Словом, надо было считать и считать.
Пришел план культурно-бытового строительства: нужно строить новые дома, школы, больницу, кинотеатр, благоустраивать поселок. Из «архива» извлекли генеральный план поселка. Он так и пролежал в «архиве» всю войну. Теперь он висел перед глазами директора в кабинете.
Немчинов думал: «Мы стали старше, опытнее. Работники в промышленности накопили большой опыт. Вырос новый рабочий класс, люди овладели техникой, знаниями. Повысилась общая грамотность в стране. Все это помогло отлично справиться со всеми трудностями работы в военное время. Все это поможет успешно выполнить послевоенную пятилетку».
В этот день Немчинов принял нескольких бывших воспитанников ремесленного училища, тех самых «сынков» и «малышей», которые в дни войны заменили на заводе отцов, не ударили в грязь лицом, были не из последних в социалистическом соревновании. У них уже развернулись плечи, не было юношеской округлости лиц, на подбородках пробивалась мягкая щетинка. Это уже были молодые мужчины. Многие из них сейчас отлично работали бригадирами, мастерами. «Наша молодая гвардия», — с нежностью думал о них Немчинов. Он питал к ним особую привязанность, видел в них не только прошлое, но и будущее завода.
