Константин Золотовский - Рыба-одеяло
– Гутов! Гутов! – тревожно звали по телефону.
– Есть! – слабым голосом ответил он.
– Что же ты все время не отвечал?
– Я не расслышал.
На последней выдержке, когда до трапа оставалось всего несколько метров, Разуваев сообщил:
– Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье – лампочку разбил, запутался. Просит помощи.
Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.
– Травите шланг и сигнал! – быстро сказал он. И ушел опять на глубину.
Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: «Поднимайте!»
Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.
С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова стало рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.
– Кто поет? – спросил он.
На судне подумали, что он сошел с ума.
– Держись, Ваня! – дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев.
Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко. «Я должен, должен...» – повторял он. Знал, что, если их выбросит наверх, – конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузырей и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.
Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев бережно подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.
* * *
На основании этих спусков была выработана первая глубоководная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению «Девятки». Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за другим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять «Девятку». Комсомольцы выпускали стенную газету «Боевая задача». В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелажники готовили прочные тросы для «Девятки». А электрик Обозный усовершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, – приспособил сильную лампу от киноаппарата. «Берегите ее, – предупреждал он, – это единственная!»
В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.
В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.
«Напрасно стараются, – говорил диктор на русском языке, – подводной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция, обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глубины не могли поднять своих лодок «М-2» и «Прометей». Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой? Смешно, право...»
– Значит, у иностранцев кишка тонка! – Разуваев сплюнул со злости. – А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно, Ваня?
– ЭПРОН еще никогда не подводил! – твердо сказал Гутов.
* * *
Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг.
В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.
«Судам, захваченным в море штормом, – говорится в морском международном законе, – разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира».
Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в новенькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор – мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.
Эпроновцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подальше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее молчание... Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.
– Ничего, глубоководники! – вдруг звонко крикнул всегда сдержанный Гутов. – И это выдержим!
С капитанского мостика раздался приказ:
– Надеть спасательные пояса!
Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.
Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Могучий Разуваев найтовил – крепил к палубе водолазное оборудование, спасая от волн. И яростно ругался. Его глухой бас сливался с ревом ветра.
В носовой части оборвало концы. Гутов бросился туда. Огромный водяной вал перекатил через него. Он уцепился за шлюп-балку[18].
Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты[19] и вкатывалась в кубрики.
Лицо Гутова пожелтело. Он совсем выбился из сил, но не отставал от Разуваева. Они и тут были вместе.
Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы снова принялись за работу.
И вот наступил долгожданный день. Приготовления к подъему лодки были закончены.
Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.
– Пошла! – негромко сказал командир.
– Вира! – прогремел боцман.
И сразу заработали лебедки на «Коммуне», специальном судне для подъема лодок. Пришли в движение мощные гини[20]. Многострунные тросы, продетые под днище «Девятки», вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх. Высокая многоэтажная «Коммуна» огрузла и глубоко вдавилась в воду.
– Вира сильней! – повторил боцман.
«Коммуна» задрожала и подпрыгнула. Это «Девятка» оторвалась от грунта.
Водолазы придвинулись к борту. Наконец под водой, отливая сталью, мелькнула большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели они сквозь воду на ржавую спину лодки, на погнутый конец перископа, на тросы – на все то, что они не раз освещали в глубине Балтики своими тусклыми лампочками. Дружное «ура» раскатилось по морскому простору и эхом отдалось в далеких берегах.
– Ура ЭПРОНу!
– Ура глубоководникам!
Наконец всплыла рубка подводной лодки.
На спасательных судах приспустили флаги. Отдать последнюю честь погибшим товарищам – таков морской закон.
Будто легкое дыхание пронеслось над затихшими кораблями:
И о погибших друзьях на «Палладе»
Грустную песню пою...
Эпроновцы сорвали с головы бескозырки.
Каждый вспомнил все пережитое...
Поднятую «Девятку» накрепко запеленали в стальные тросы и бережно повели в Кронштадт. Это было 22 июля 1933 года.
Камбузный нож
Плавучая мастерская «Красный горн» шла морским каналом. Уступив дорогу встречному кораблю, она отклонилась от фарватера. Через несколько минут судно застопорило ход. Винты больше не проворачивались.
Я стал снаряжаться в воду, чтобы устранить помеху. Решил одеться потеплее – морозы уже стояли, – даже бушлат напялил под зимнюю водолазную рубаху с рукавицами «Куда навьючил на себя столько? – сказал водолаз Науменко. – Мешать будет при работе!» Но я заупрямился, надел, и мы впервые поспорили из-за пустяка. А он мой приятель еще с кронштадтской школы, и жили мы с ним очень дружно, все делили.
Натянул я молча рубаху, взял в руки ножницы и спустился под корму судна. Гляжу – чего только не намотано на ступицы винта! Пеньковые, цинковые тросы, проволока, дранье, тряпки. Все это перепуталось так, что сразу не найти, где начало, где конец. «Операция тюльпан» – называем мы подобную работу. Нелегкий цветочек!
Сел я на лопасть винта, ногами ее обхватил и ножницами проволоку режу. Нащупываю концы, тряпки и сбрасываю на грунт. Утомился. Наконец последний обрывок троса остался на верхней ступице. Потянулся за ним и сорвался. На лету схватился за край лопасти, а он в острых заусеницах, и распорол себе рукавицу.
Камнем упал на грунт, и подошвы брякнули о сброшенное железо. Сразу обжало меня, а через прореху хлынула внутрь костюма ледяная вода.
Наступила особенная, подводная тишина, когда слышишь, как колотится твое сердце. Опустил я вниз рукавицу, воздух вырвался через нее из рубахи, и доступ воды прекратился. А сигнальный конец мой застрял на лопасти винта. Надо мне обратно туда подняться.
