Виктор Устьянцев - Крутая волна
Когда пароход вышел из устья Невы и перед Гордейкой распахнулся неоглядный простор залива, у него захватило дух, и он не мог понять отчего: от страха или от удивления.
2Петру сравнительно легко удалось договориться с начальством, и Гордейку определили в четвертую роту, в первый взвод. Указателем у него стал приятель Петра унтер — офицер Василий Зимин. Он сам отвел Гордейку в баню, потом в столовую, показал его место в казарме и научил укладывать в шкафчик вещи и заправлять койку.
Занятия в роте начались недавно, и Гордейка за неделю не только догнал остальных учеников, но даже своей старательностью обратил внимание ротного командира мичмана Яцука.
— Добрый матрос выйдет, — сказал мичман Яцук Зимину. — Из деревенских?
— Так точно.
— Деревенские все старательные, но тугодумы.
Однако вскоре мичман убедился, что новичок — парень еще и сообразительный, легко запоминает все, что ему говорят.
В школе изучались общеобразовательные предметы и специальные дисциплины по технике вооружения кораблей. Корабельную специальность юнги выбирали по своему желанию, и Гордейка по совету Зимина стал изучать артиллерийское оружие. Сам указатель Зимин тоже был артиллеристом и в свободные вечера, собрав трех — четырех охотников, водил их в класс и натаскивал по специальности. Три раза в неделю все Юнги занимались в механических мастерских для приобретения навыков в слесарном деле. Тут у юнги Шумо ва успехи были особо отменными, пригодилось все, чему он научился у отца в кузне.
Самым трудным предметом для Гордейки оказалась строевая подготовка. Строевой они занимались ежедневно по нескольку часов, командиры отделений и взводов доводили их до изнурения, даже самые добрые из них на плацу становились сердитыми, щедро сыпались ругательства, а иногда и зуботычины. Казалось, что юнги никогда не научатся ходить в строю и отдавать честь так, как полагалось. Однако, когда через два месяца роте устроили смотр, она прошла хорошо, начальник школы выразил мичману Яцуку благодарность я разрешил всей роте увольнение в город.
В воскресенье с утра до самого обеда утюжили брюки и форменки, драили пуговицы, тренировались перед зеркалом в отдании чести. Забежавший в казарму дядя Петр осмотрел Гордейку со всех сторон и одобрительно заметил:
— Ничего не скажешь — хорош! Пойдем с тобой в кинематограф, я вот и билеты уже взял.
Гордейка слышал про кинематограф немало удивительных рассказов, ему очень хотелось посмотреть на живые фотографии, он даже представить не мог, как это так они оживают. Но в городе был единственный кинематограф, попасть туда крайне трудно, и то, что дядя достал билеты, было просто везением.
Петр ждал его за воротами, и, когда распустили строй, Гордейка подбежал к нему, весь сияющий от счастья. До начала сеанса оставалось еще более двух часов, и они пошли осматривать город.
День выдался не по — осеннему теплый, и, казалось, все население крепости высыпало на улицы. Они кишели матросами и празднично разодетой публикой, пестрые потоки людей медленно стека лись к главной улице города — Господской. Нижним чинам разрешалось ходить только по левой стороне этой улицы. Поэтому левую сторону и называли суконной, в то время как правую, по которой ходили только господа, именовали бархатной. Каждый матрос, выходивший на Господскую, рисковал получить замечание, внушение или наказание от придирчивых офицеров, оскорблявшихся при одном появлении в общественном месте матросов.
Тем не менее левая сторона улицы была запружена до «отказа. Петр с Гордейкой едва протискивались сквозь густую толпу, глазеющую на витрины магазинов, толкающуюся у лотков с мороженым и сластями. У Гордейки разбегались глаза, он то и дело останавливался, засмотревшись на какую‑нибудь диковину. Однако зевать на этой улице было опасно. Петр слегка дергал его за руку, и они оба вытягивались в струнку при виде офицеров, прогуливавшихся по другой стороне улицы.
Неожиданно они встретили Михайлу. Он тоже был одет по — праздничному: на нем была почти новая тройка, по жилету пущена серебряная цепь, в петлице алел цветок.
— Каким ветром? — спросил Петр.
— Да вот гуляю, — ответил Михайло и, оглянувшись по сторонам, тихо добавил: — На «Новом Лесснере» митинг будет. Приходи.
— Когда?
Михайло вынул из жилетного кармана часы — луковицу, щелкнул крышкой и сказал:
— Через сорок минут. Проходи через запасные ворота, там в охране свои люди.
— Ах ты, досада какая! Мы вот с Гордейкой в кинематограф собрались, и билеты уже куплены.
Гордейка испугался, что Михайло не пустит дядю и им так и не доведется посмотреть диковинные живые фотографии, но Михайло разрешил:
— Ладно уж, идите, раз билеты есть. Ка. к у тебя с переходом на корабль?
— Рапорт подал, да что‑то ответа нет…
За разговором они не заметили, как текущий впереди них людской поток быстро растаял, рассыпался по переулкам и подворотням. Вдруг кто- то испуганно крикнул:
— Вирен! — и метнулся в открытые двери бакалейной лавки.
На улице стало тихо, и в этой внезапно наступившей тишине отчетливо слышался только цокот копыт по мостовой. Белый, в яблоках, конь легко катил пролетку на рессорном ходу с откинутым назад кожаным верхом.
Пролетка остановилась как раз возле бакалейной лавки, и сидевший в ней адмирал сказал:
— Юнга, подойди сюда!
Гордейка сначала не понял, что это зовут именно его, но, когда Петр тихонько подтолкнул его в спину, подскочил к пролетке и замер в испуге и ожидании.
— Кто такой? — спросил адмирал.
Тут Гордейка вспомнил, как его учили докладывать начальству, и бойко отрапортовал:
— Первого года четвертой роты мичмана Яцу- ка номер шестьсот тридцать два юнга Шумов.
Должно быть, он что‑то напутал, потому что адмирал нахмурился, один ус у него дернулся кверху, и адмирал резко сказал:
— Знак!
Гордейка опять не понял, но дядя сзади прошептал:
— Жетон покажи.
Трясущимися руками Гордейка начал шарить по карманам, совсем запамятовав, что увольнительный жетон хранится в переднем кармашке. Наконец вспомнил об этом, достал жетон и протянул адмиралу, но тот отшатнулся и брезгливо сказал:
— Убери!
Гордейка спрятал жетон.
— Покажи надпись на бескозырке.
Гордейка сдернул бескозырку, отвернул клеенчатую опушку и показал надпись. Но теперь он боялся совать бескозырку под нос адмиралу, тот, видно, не рассмотрел и нагнулся ближе, отчего рессора жалобно взвизгнула.
— Расстегни клапан!
Гордейка торопливо начал расстегивать клапан брюк. Может, все и обошлось бы благополучно, но тут вмешался Михайло. Он подступил к самой пролетке и сказал:
— Ваше превосходительство, по какому праву вы издеваетесь над людьми?
— Молчать! — рявкнул адмирал и, обращаясь к Гордейке, поторопил: —Живее, юнга!
Но Михайло схватил Гордейку за руку и сказал:
— Погоди. А вам, ваше превосходительство, человеку, как я слышал, интеллигентному, должно быть стыдно устраивать такие зрелища, да еще при дамах.
Возле них сгрудилась большая толпа любопытных, немало было и женщин.
— Кто такой? — резко, будто ударил кнутом, спросил адмирал Михайлу.
— Я‑то человек…
— Смутьян! Забрать! Полиция, где полиция?
От угла уже бежал полицейский, но Михайло не стал его дожидаться, нырнул в толпу.
— Задержать!
Гордейка видел, как следом за Михайлой бросился Петр, будтб» стараясь задержать его, и они скрылись в ближайшем дворе. Адмирал приподнялся в пролетке и крикнул подбежавшему с той стороны патрулю:
— Поймать смутьяна и привести ко мне!
Но толпа неожиданно сомкнулась, двое патрульных никак не могли протиснуться, поднялась суматоха, и Гордейка хотел уже незаметно улизнуть, когда увидел стоявшего на той стороне улицы мичмана Яцука. Заметил его и адмирал.
— Мичман, отведите юнгу в школу и передайте, чтобы его примерно наказали.
Пролетка покатила дальше, мичман перешел улицу и зло прошипел:
— Следуй за мной!
Толпа уже перекатилась к воротам, за которыми скрылись Михайло с Петром, кто‑то радостно воскликнул:
— Двор‑то проходной, теперь ищи ветра в поле!
Мичман шипел:
— Я тебя в карцере сгною, увалень! Кто этот штатский нахал?
— Не могу знать, вашскородие! — соврал Гордейка. — Прохожий какой‑то.
Пока дошли до Красной улицы, где была расположена школа, мичман немного успокоился и почти миролюбиво сказал:
— Моли бога, что адмирал не спросил, кто такой я. Если бы узнал, что я и есть твой ротный командир, не избежать бы и мне наказания.
Он передал Гордейку дежурному и приказал отвести на гауптвахту на трое суток.
