Виктор Устьянцев - Крутая волна
— Господи, хорошо‑то как! — воскликнула мать.
— Хорошо, — подтвердила Ирина и уткнулась ей в грудь. — Мам, ты знаешь… Я боюсь сказать…
— Не надо ничего говорить, я понимаю, дочурка…
Они постояли молча и, может быть, еще долго простояли бы так, но на балкон вышел Василий, уже одетый, и робко сказал:/
— Татьяна Ивановна, извините…
Мать тотчас ушла, оставив их вдвоем в розо вом пламени поднявшегося над крышами солнца, не забыв однако, напомнить:
— Ириша, ты не одета.
Ирине только теперь стало стыдно, потому что она чувствовала, как солнечные лучи просвечивают ее насквозь, совершенно обнажая ее.
— Уйди! Я стесняюсь. Ты видишь, я не одета. Как ты посмел?!
— А вот взял и посмел — Он попытался обнять ее, но Ирина так испуганно отстранилась от него, что он раскаянно промолвил:
— Не бойся, я не трону.
А она и не боялась, даже хотела, чтобы он до нее дотронулся, но он, совладав с собой, твердо сказал:
— Я в море ухожу, может, надолго. Ты уж меня жди, Ирина. — И совсем просительно добавил: — Пожалуйста. — И, круто повернувшись, прошел через комнату и прихожую, хлопнул входной дверью и гулко просчитал по лестнице ступени. Выйдя из подъезда, поднял голову, бескозырка свалилась ему за спину, он подхватил ее на лету и, помахав ею, крикнул;
— Я вернусь!
Эхо долго еще отражалось в каменном ущелье улицы и замерло где‑то в дальнем углу ее вместе с звонком трамвая, увозившего его в тревожную даль неизвестности.
А над крышами полыхало пламя восходящего солнца; оно уже позолотило и чугунные фонарные столбы, похожие на скипетры, а белые фарфоровые фонари стали напоминать огромные жемчужины, нанизанные на тонкую нитку улицы; и только в дальнем углу за тополем умирали последние, размытые наползающим с Балтики туманом неясные краски уходящей ночи.
