Павел Халов - Пеленг 307
— Иди ты, парень... Есть у меня. Есть все, что ты просишь. И даже не в подотчете. Только газуй отсюда. Уборочная на носу. Понял? Газуй, газуй...
Дома, осмотрев «москвич» в последний раз и мысленно попросив прощения за изношенные подшипники ступиц и хлябающие крылья, я сел за руль и покатил к воротам. Распугивая стада гусей и поросят, мой автомобиль медленно ковылял по ухабистой дорожке, сжатой с обеих сторон дощатыми сараями. Мальчишки, ликуя больше меня, до самого шоссе бежали следом.
Автомобиль был точным. За два часа фырканья, дребезжанья и шороха он подкатывал меня к шестидесятому километру. Я ставил его в придорожные кусты и уходил в степь. Она уже начинала желтеть. Мятлик отяжелел, стебли полыни заматерели, трава в какой-то истоме, словно исходя нежностью и грустью, никла к прогретой почве и удовлетворенно шептала что-то. Здесь я оставался на целый день. И мне совсем не было скучно. Я удивлялся, как мог жить раньше, не умея по шороху отличить осоку от камыша, не умея распознавать голоса птиц. Сейчас мне казалось, что и человека не может полюбить и понять тот, кто этого не умеет.
Возвращаясь к машине, я еще издали видел ее порыжевшую крышу и верхние кромки стекол, поблескивавшие в море багряного света. Словно автомобиль, приподнимаясь на цыпочки, высматривал меня в степи. Нам хорошо было вдвоем. И когда в отдалении степь пересекали люди, мы оба настораживались.
Чаще всего проходили женщины. Их пестрые косынки долго плыли по-над степью, голоса слышались далеко. Наверно, они ходили на станцию, в вагон-лавку, где иногда можно купить приличные туфли и отрез веселого штапеля. Женщины думали, что они одни, и громко переговаривались, смеялись, что-то рассказывая друг другу. Они снимали кофточки и блузки — им некого было стесняться. Загорелые плечи матово поблескивали на солнце. Потом косынки растворялись в горячем мареве. Женщины уходили.
Я возвращался к шоссе. Похлопывал автомобиль по крылу и забирался в кабину. Наступали сумерки — прозрачные и легкие, такие, какие обыкновенно предшествуют летней безлунной ночи. Бледное пятно фары покачивалось перед капотом. Я вел машину медленно и думал, что в моей власти остановить время или хотя бы замедлить его. И совсем забывал, что степь с каждым днем все более тяжелеет.
3Мы познакомились в конце июня. Я лежал под машиной во дворе и пытался установить причину стука, появившегося накануне. Горячее масло капало мне на подбородок и на губы. Я был уверен, что стучит глушитель — он болтался. Головка накидного ключа «четырнадцать на двенадцать» осталась в сумке на капоте. Это целая мука — вылезать из-под низкого «москвича». Ругая себя за непредусмотрительность, я повернулся на бок, собираясь выползти, и увидел в просвете между передними колесами голые мальчишечьи ноги — стройные, загорелые и в царапинах.
— Старина, — сказал я, — ты не смог бы подать мне ключ?
— Могу, — отозвался мальчишечий голос. — Тут их много.
— Белый. Он там один такой. Похож на трубочку. Тяжелая трубочка с квадратной дыркой внутри.
Мальчик зазвякал ключами, осторожно перебирая их.
— Этот? — спросил он, и в просвете показалась его сосредоточенная физиономия. Маленькая рука протянула мне ключ. Я потянулся, подставил ладонь. Тяжелая головка перекатилась мне в горсть.
— Он самый! Спасибо, старина!
— Не стоит, — сдержанно ответил мальчик. Он сидел на корточках и, пыхтя, заглядывал ко мне под машину до тех пор, пока я, весь измазанный автолом, но довольный, не выбрался оттуда. Мальчик тоже распрямился. Вытирая руки и лицо ветошью, я украдкой разглядывал его. Он был совсем маленьким. Его светлая, коротко стриженная маковка едва доходила мне до пояса. На нем были полотняные короткие штанишки с лямками, голубая майка и сандалии, разношенные до того, что казались почти круглыми. Это придавало ему смешной медвежоночий вид. Он смотрел на меня снизу, серьезно и внимательно, плотно сжав губы; откровенно курносый нос вздрагивал, словно мальчишка принюхивался.
— Попробуем? — кивнул я в сторону машины. — Хочешь?
— Да, — сказал он и еще плотнее сжал губы. Я открыл дверцу, помог ему взобраться на сиденье. Мы выехали на шоссе. Мальчик сидел на самом краешке. Глядя вперед, он вытягивал тонкую слабенькую шею. На шоссе, когда я добавил газу, стук появился снова. Но уже более прерывистый и мягкий. Я затормозил и опять полез под машину. Мальчик подавал мне ключи. Теперь он делал это увереннее. Он действительно помогал мне.
— Тебя, наверно, ждут дома? — спросил я, переводя дыхание.
Он не ответил.
— Интересно, как тебя зовут и сколько тебе лет?
— Павлик... Я пойду во второй класс.
— Ясно. Значит, тебе восемь... Да?
— Да. — Он ответил не сразу. Очевидно, я мешал ему наблюдать. Потом мы поехали дальше.
— Теперь не будет стучать? — осторожно, точно пробуя ногой воду, спросил Павлик и почему-то вздохнул.
— Кажется, так. Головку блока почистить надо. Завтра.
— Завтра? — переспросил Павлик.
— Некому помочь вот. Одному трудно. Будет время — приходи.
— Ладно. Я приду. Обязательно приду... — горячо повторил он.
— Можно надеяться? Тогда я больше никого звать не стану. Идет?
— Идет!
Павлик сел поудобнее — он немного уже освоился.
— Один уговор — не спросясь, из дома не уходить.
— Мама меня отпустит. Вот увидите, приду!
Я подвез Павлика к самому крыльцу. Он жил в двухэтажном бревенчатом доме. Его тотчас окружила ватага мальчишек. И только светлая макушка еще несколько раз появилась среди лохматых мальчишечьих затылков. Я тронул машину. Парень определенно нравился мне. Всю дорогу до дому я думал, что... Ну что я мог думать? Если бы у нас с Майкой не получилось все так нелепо, у нас, наверно, был бы такой же сын. Может быть, я и назвал бы его так же — Павлик.
Павлик пришел утром. Я увидел его с крыльца. Он стоял возле машины, засунув руки в карманы своих коротких штанишек.
— Не хотелось будить тебя, Сеня. Он уже давно ждет, когда ты встанешь, — сказала мама.
Я подошел к Павлику и протянул ему руку. Мы поздоровались.
— Здравствуйте, дядя Сеня, — сказал Павлик.
— Не зови меня дядей... Зови так же, как я зову тебя, — предложил я. — Ведь мы товарищи?
Головку блока я чистить не собирался. Я вычистил ее неделю назад. Но мне очень не хотелось, чтобы Павлик заподозрил меня в сентиментальности.
— Мы сначала займемся свечами: их четыре, и какая-то барахлит. Ты заметил вчера, что двигатель работает с перебоями?
— Немножко заметил... Совсем-совсем немножко...
— Я дам тебе шкурку. Ты будешь чистить свечи, а я вывинчивать их. Можно бы наоборот: ты — вывинчивать, а я — чистить. Но у тебя чистые брюки — испачкаешь.
Я посадил Павлика на сиденье, дал ему шкурку, потом принес из дома чистую тряпку и постелил ему на колени. Он старательно чистил свечи. Я копался в моторе и время от времени поглядывал на него сквозь ветровое стекло.
Мама приготовила голубцы и позвала нас обедать. Я не рискнул поливать бензин Павлику прямо на руки, а намочил тряпку, отжал ее почти досуха и дал ему:
— Самые черные пятна потри этим.
Потом я поливал ему из ковшика, и он умывался, боясь фыркнуть и хоть бы каплю уронить мимо ведра. Полотенце Павлик взял осторожно и вытирался самым кончиком.
— Ты любишь голубцы? — спросил я.
— Тетя Лида иногда готовит их нам с мамой...
— Значит, отец не любит? — спросил я.
— Папа уехал в командировку и все не едет. — Павлик покраснел и в отчаянии развел руками. — Все не едет и не едет... Я еще в школу не ходил, а он уехал. И не едет...
— Ага, — понял я. — В общем, ты не огорчайся. Бывает, человек долго не едет. А потом все-таки приезжает. Когда я был маленьким, мой отец четыре года не приезжал... Я уже забывать его начал, а он взял и вернулся.
Мы ели голубцы. Мама зачем-то пошла на кухню.
— Съедим еще по одному? — подмигнул я Павлику.
— Съедим, — согласился он и пододвинул мне свою тарелку.
После еды я сказал Павлику:
— Сегодняшний регламент мы выполнили. Мне думается, что ты должен побывать дома. Если у тебя не будет других дел — приходи часам к четырем. Нужно опробовать двигатель.
За два часа я натаскал целую бочку воды, подмел двор, начистил чугунок картошки и чуть ли не на неделю нарубил дров. Топор впивался в полено именно там, где я хотел, и его лезвие весело поблескивало на солнце.
В четыре часа Павлик не пришел. Его не было и в половине пятого. «Наверно, влетело парню», — подумал я. Ехать мне расхотелось. Я долго сидел на крыльце, облокотившись на колени, сразу уставший и опустошенный. День догорал так медленно, что ему не видно было конца. И все же я взял себя в руки и пошел к машине.
За поселком, на травянистом краю кювета, неподалеку от моста, сидел какой-то человек. Во мне что-то дрогнуло, и я улыбнулся. Это был Павлик. Он подбородком упирался в согнутое колено и ковырял веточкой землю. Он не видел моей машины. Я выключил зажигание. «Москвич» катился неслышно. Шагах в трех от Павлика я притормозил.
