Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Таких у нас в Новожиловке нет. Чивилихин если?
— Да, да, Чивилихин Сергей! — Осмоловский улыбнулся. — Это тоже показательно, что я не запомнил его фамилии. Таких тысячи!
— Героев-то Советского Союза? — недоверчиво переспросил Парфен.
— Парфен Ильич, ведь товарищ Осмоловский осведомленнее нас с тобой, — сказал пастуху молодой спутник корреспондента, до сих пор, казалось, рассеянно прислушивавшийся к разговору.
— Я имею в виду не только героев, а вообще знатных людей. — Осмоловский повернулся к молодому человеку. — Но суть даже не в этом. Насколько мне известно, ваш товарищ Чивилихин до награждения ничем особенным себя не проявил. Так ведь?
— Так, — подтвердил молодой человек и недовольно покосился на Парфена, который хотел было возразить корреспонденту.
— Вот видите. А сейчас его поступок воодушевил другого вашего земляка, Головина Егора Васильевича. Вам-то трудно оценить значение всего происходящего на ваших глазах, но со стороны… А вам известно, что отряды лыжников появились уже в нескольких колхозах, за сотни верст от вашей Новожиловки?
— Так оно и должно быть, — с достоинством произнес Парфен.
— Да. Молодец Егорушка! — с улыбкой одобрил и молодой.
— Важно попасть в ногу со временем! — назидательно сказал Осмоловский. — Пройдет год, и, может быть, ваш Егорушка будет известен по всей Сибири, а новожиловские лыжники-головинцы прославятся на весь Советский Союз! Не верите… Так вот, молодой человек, простите, не знаю вашего имени…
— Чивилихин Сергей Ефимович, — ответил за молодого человека Парфен. — Неужто по карточке не признали? Он самый и есть, Герой Советского Союза.
— Да, да, да… Какая приятная неожиданность. То-то я смотрю — лицо знакомое. Я ведь вам, Сергей Ефимович, целый подвал в газете посвятил, — смущенно забормотал Гавриил Осмоловский. Не менее смутился и Сергей Чивилихин. Очень довольный произведенным эффектом, Парфен пояснил:
— Мы, признаться, его и не ждали, Серёньку-то, а он собрался по-военному, на четыре счета, да и приехал. Вот папашка-то обрадуется!.. И барышня одна тоже.
Парфен, хитро прищурив один глаз, взглянул на Сергея, потом на корреспондента, затем привстал в розвальнях, огрел лошадь концами вожжей, гаркнул молодо:
— Но-но, толстомясая!.. Топочи, не бойся, небось героя везешь до дому!
Веселее стали повизгивать полозья. Комья снега из-под копыт дробно застучали о передок. Сергей Чивилихин смотрел на убегающую вдоль по реке дорогу, на тайгу, подступающую к самому берегу, на знакомое с детства, а сейчас кажущееся родным лицо Парфена. Вспомнилось, что когда-то старый пастух отстегал его, мальчишку, за озорство, учиненное не им, а Егором Головиным. Отстегал больно и несправедливо. Но теперь даже этот невольно всплывший в памяти случай казался ничуть не обидным. Все радостнее становилось Сергею Чивилихину: вот она, родная сторонка, нетронутые просторы сибирской земли…
24
Насте все происходящее вокруг нее казалось странным и даже смущало ее. Подумать только — она, привыкшая всегда и всем прислуживать, сидит у себя в избе, словно уважаемая гостья, за столом на самом почетном месте, среди таких людей, как секретарь райкома, капитан Ступак и Герой Советского Союза!
Правда, Герой Советского Союза был ее брат, но Настя никак не могла снова ощутить в Сергее того родного паренька, которого можно было под сердитую руку отругать, а при случае и по спине звонко шлепнуть. Он очень изменился, ее брат Сергунька, очень. Вытянулся, пожалуй, похудел. Круглое, благодушное когда-то лицо осунулось и стало строже, очерствели губы, между глаз залегла заметная морщинка, а глаза — ну, только что по цвету они напоминали голубые и ясные, как небо, глаза, унаследованные Сергеем от матери. И все-таки это был он — прежний Чивиленок. Ну, конечно, вот он повернулся в сторону Насти, улыбнулся:
— Что так смотришь на меня, Настасья Ефимовна, будто спросить чего хочешь?
— Разве только я, — сказала Настя и, не удержавшись, пригладила брату задорно топорщившуюся прядку волос.
— Ну, спрашивай.
Настя давно намеревалась спросить у брата: «Как там на войне? Страшно ли? И что за люди финские солдаты, разве не такие же парни, как наши бойцы?» Но, неожиданно для себя, она спросила совсем другое:
— В Москве ты, Сережа, был?
— А как же! — солидным баском отозвался брат.
— Неужто и под землей ездил?..
— В метро, как понимаю?.. Ну, ясное дело.
— Страшно, поди-ка?
Все рассмеялись, и веселее других Сергей.
— А ведь угадала ты, Ефимовна, ей-богу, угадала! Лестницы там, удивительное дело, сами из-под ног бегут, одна, значит, кверху, другая — вниз.
— Тьфу ты, нечистая сила! Придумают нее люди такое заведение, — восхитился Ефим Григорьевич. Он по случаю приезда сына сходил в парикмахерскую, подравнял бородку и усики, нарядился не по сезону — в пикейную рубашку «апаш». Так и сидел рядом с Сергеем, словно именинник, не отрывая от сына влюбленных глаз.
— Да, здорово построено наше метро, — подтвердил капитан Ступак. — Нигде в мире такого нет.
— Ну… и как вы? — снова обратилась Настя к брату, недовольная тем, что отец и капитан Ступак прервали его рассказ.
— Обыкновенно. Люди, конечно, идут, становятся на эти самые лестницы, будто так и надо. Разговаривают даже. А мы — со мной еще был товарищок Стукаченко Владимир, его тоже по случаю ранения в отпуск направили — стали этак сбочку и смотрим. То на лестницу, то друг на друга. Удивительно все-таки, чтоб земля у тебя из-под ног текла на манер ручья. А тут старушка мимо проходит с кошелкой пестренькой. Заприметила нас: «Идите, говорит, воины, со мной. Не бойтесь». Нас с Володькой аж в краску ударило!
Опять все засмеялись. И только Ефиму Григорьевичу стало досадно, что какая-то старушка могла заподозрить, что его сын — Герой Советского Союза — испугался. Он сказал:
— До старости дожила, а понятие малолетнее: уж если на фронте вы не устрашились!..
— Боялись и там! — перебил отца Сергей. — Особенно в ночное время. Правда, друг перед дружкой виду старались не показывать.
— За что же вас наградили-то?.. Если боялись, — спросил Ефим Григорьевич, недовольный признанием сына.
— Это мне, папаша, хорошо объяснил политрук наш, Завьялов Паша. Будто знал, что вы так спросите. «Страх, говорит, Сережа, это еще не трусость». Ну, а наградили… Дот мы один взяли, папаша. Шестнадцать человек нас было. Хороший дот, оборудованный. Немцы, говорят, строили ту линию обороны.
— Не-емцы? — удивился Ефим Григорьевич. — Что же это за дот такой?
— Дот — это бетонное укрепление, обычно с круговым обстрелом, — пояснил капитан Ступак.
Настя внимательно слушала брата. И только иногда переводила взгляд на тех, кто перебивал Сергея, как бы желая сказать им: «Ну, чего вы мешаете».
Собиравшая на стол Клавдия испуганно замерла, держа в руках принесенные тарелки. Она смотрела на Сергея жаркими глазами так преданно и встревоженно, как будто то, что он рассказывал, не отошло уже в прошлое, а еще должно было совершиться.
— А финны нас обошли, — продолжал Сергей. — Окружили, словом. Хотели свое укрепление обратно отобрать. Но только мы не отдали.
— За это хвалю! — сказал Ефим Григорьевич. — А то, как говорится — отдай курочку попу, а яишню в раю есть будешь.
— Тяжеленько пришлось? — спросил Сергея Коржев.
Сергей ответил не сразу. Склонил голову. Разгладил рукой скатерть.
— Да, трудно… Из шестнадцати бойцов четверо нас осталось: Костромин, Стукаченко, Лоскутов еще, ленинградец, и я… Но и финских солдат вокруг того дота полегло…
Все молчали. Клавдия, так и не поставив на стол принесенные тарелки, отвернулась и, приподняв плечи, поспешно вышла в кухню.
Сергей поднял голову. Заговорил, как всем показалось, злобно. Настя никогда не думала, что ее брат может так говорить:
— Вот интересное дело: уж, кажется, как жестоко бились, целые подразделения выкашивали начисто с обеих сторон, а как объявили перемирие, ну прямо на глазах бойцы переменились. Не то чтоб убить финского солдата, а вроде… Сочувствие к нему появилось, интерес. Прямо скажу — когда начался штурм, были такие моменты, даже и в плен не брали, — что мы, что нас, — озверели, словом, люди! А вот сейчас… — Сергей как бы с недоумением оглядел всех сидящих за столом. Потом снова нахмурился: — Сейчас я весь автомат разрядил бы в одного человека, в того, кто эту войну затеял!
— Ну, тут не один человек попал бы под твою пулю, Сергей Ефимович, — серьезно сказал Коржев. — Много их еще на белом свете, таких зачинщиков — сторонников войны.
— Да, это чувствуется, — сказал Сергей Чивилихин и затих, рассеянно глядя мимо лиц, как бы стараясь проникнуть взглядом сквозь стены, туда, где нашел себе могилу младший политрук Паша Завьялов и еще десятки горячих и сердечных ребят — фронтовых соратников Сергея — и где сам он впервые узнал, что такое смертельная опасность, самоотверженная дружба и что такое настоящая радость — радость победы.
