Юрий Лаптев - Следствие не закончено
В лесу все еще царит зимняя тишина, только где-то далеко каркает ворона. Не скоро еще огласится чаща весенним птичьим многоголосьем.
Вернувшись в избу, Настя застала братьев спорящими.
— А чего тебе тут ждать — покуда снег стает? — недовольно выговаривал брату Кирилл.
— Так ведь и спешить мне вроде некуда при теперешнем моем положении, — рассудительно ответил Борис Иванович и налил себе еще водки.
— Ну, а я все-таки надумала пойти, Кирилл Иванович, — сказала Настя и ушла к себе за занавеску. Слышала, как братья шептались, но о чем — не разобрала. Дрожащими руками собрала в вещевой мешок кое-какие вещички, накинула на голову теплую шаль.
Три лайки снова увязались за Настей. Но девушка шла, ничего не замечая. Торопилась, то и дело шептала тревожные слова. Настя больше всего боялась, что Кирилл уговорит брата уйти, а тогда разве Никифоров и Сунцов поверят ей на слово? Настя оглянулась и сквозь частый переплет ветвей увидела, что опасение ее оказалось не напрасным: Борис Иванович, придерживаясь рукой за балясину крыльца, надевал лыжи, а Кирилл стоял рядом, раздетый, с вещевым мешком в руках. Потом Настя видела, как Кирилл надел Борису Ивановичу на плечи мешок, обеими руками потряс брату руку и, напутствуя, легонько подтолкнул его в плечо.
— Боишься, ворюга! — зло прошептала девушка. Она на секунду задумалась, потом негромко окликнула собак и свернула с проложенной охотниками лыжни в частую заросль молодого ельника.
Настя не торопилась догонять Бориса Ивановича — хотелось, чтобы он отошел подальше от охотницкой избы. И даже идя по следу Ложкина, нарочито поотстала. Справа от Насти ныряла но снегу белоснежная Милка, две другие лайки — мохнатый, злой Горлан и его брат Козырь — кружили по сторонам. «В случае чего — собаки помогут», — неожиданно мелькнула у Насти обрадовавшая ее мысль.
А Борис Иванович шел неторопливо, вразвалочку. От выпитого вина и хорошей погоды поднималось настроение. Даже запел вполголоса:
…Е-ехал из городу ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец…
Сзади послышалось отрывистое и приглушенное собачье тявканье: так подают голос лайки, когда нападут на след зверя. Борис Иванович оглянулся, задержался. Благодушное выражение лица сменилось беспокойством.
Легко скользя по проложенной им лыжне, к Борису Ивановичу приближалась Настя. Подскочившие с двух сторон лайки угрожающе зарычали.
— Тубо! — прикрикнула на собак Настя и искоса, смущенно взглянула на Бориса Ивановича. — Что я вам хотела сказать, товарищ Ложкин… Пригласить вас надумала я… в гости.
— В гости?.. А я откуда иду? — удивился Борис Иванович.
— Да, нет — к себе домой, в Новожиловке сейчас народу много. Весело… И папаша доволен будет, ему давно хочется вас повидать. — Настя и сама чувствовала, что ее наивная хитрость оказывает на Ложкина обратное действие.
Борис Иванович насторожился, машинально поправил лямки вещевого мешка. Однако ответил ласково:
— Большое спасибо вам, Настасья Ефимовна. Только сейчас не могу принять ваше приглашение. В городе меня ждут. Выступить, очевидно, придется на митинге в учреждении по поводу окончания войны. А вот в следующее воскресенье, если разрешите…
Борис Иванович оборвал речь на полуслове, оглянулся.
Очень издалека до его слуха донесся какой-то неясный шум. Лайки насторожили уши, заворчали. Прислушиваясь, вытянула голову и Настя. Потом вновь взглянула на Бориса Ивановича, сказала уже настойчивее:
— Очень вас прошу.
— Не могу, Настасья Ефимовна. И не просите. — Ложкин опасливо покосился на глухо урчащего Горлана, цыкнул на собаку: — Пшел к черту! — И решительно двинулся через поляну к густым зарослям орешника.
— Обождите! — почти крикнула Настя.
Борис Иванович нехотя задержался, взглянул на девушку через плечо неласково. Настя торопясь подошла к нему. Спросила со злыми слезами на глазах:
— Откуда у вас, товарищ Ложкин, белка? — Какая белка?
— В мешке… Украли?
Все дальнейшее произошло в течение, может быть, одной минуты. Пожелтевший от испуга Борис Иванович хотел уйти, но Настя догнала его, вцепилась в рукав, крикнула:
— Лучше добром отдай!
Завязалась короткая, молчаливая борьба. Пытаясь отбиться от Насти, Борис Иванович схватил тяжелый, мерзлый сук и ударил им девушку по голове. Настя, даже не охнув, медленно опустилась в мягкий снег. Труднее оказалось Борису Ивановичу избавиться от лаек: увертливые, не раз ходившие на медведя, собаки, как мячи, отскакивали от его ударов, но, как только Ложкин пробовал двинуться, накидывались сзади. В клочья разорвали полы романовского полушубка, прокусили в нескольких местах ноги.
А издали надвигался непонятный и потому особенно устрашающий Бориса Ивановича шум. Уже можно было различить неистовую трескотню колотушек, свистки, крики. Вдалеке прозвучали два выстрела. А тут еще снова пришла в себя Настя. Она приподнялась на ушедших глубоко в снег руках и некоторое время, казалось, равнодушно смотрела из-под наползшего на глаза полушалка, как безуспешно пытался отбиться от лаек Борис Иванович. На секунду крепко зажмурила глаза. Потом сознание девушки прояснилось, и она заговорила еле слышно:
— Узы его!.. Козырь, Милочка, узы его, проклятого!
— А, сволота! — чуть не плача от бессильного бешенства выругался Борис Иванович. Но тут, на его счастье, в нескольких десятках шагов, прижав уши, стелющимися прыжками пронеслась клочковатая поджарая волчица. Все три лайки с визгливым лаем устремились вслед за зверем.
Настя, заметив, что Борис Иванович снова уходит, собрала всю свою силу и поднялась на ноги. Но, сделав несколько шагов, пошатнулась и, обессиленно привалившись к сосне, обеими руками обняла шершавый ствол дерева.
В голове девушки шумело так, что она не слышала ни приближающегося треска колотушки, ни отдаленных выстрелов, ни криков, хотя поблизости звучал очень знакомый Насте голос — голос ее отца. Неожиданно колотушка и голос умолкли. Выбравшийся из-за ельника на полянку Ефим Григорьевич остолбенел: на его лице, распаленном охотничьим азартом, выразилось крайнее изумление.
— Настасья!.. Ты что тут притулилась?
Но дочь ничего не ответила и не пошевелилась. Тогда Ефим Григорьевич встревоженно заспешил к Насте, обнял ее, целовал бледное, похолодевшее, словно неживое, лицо дочери, бормотал:
— Настенька, что с тобой, моя травиночка?.. Боже мой! Да ить это я, батя твой. Ну батя же…
Настя с трудом отшатнулась от дерева, взглянула на отца широко открытыми, но все еще пустыми глазами и безвольно припала к его плечу.
Волчица, а вслед за ней и Борис Иванович, уходя от загонщиков, вышли на «номера».
Волчицу убил капитан Ступак.
А Бориса Ивановича головинцы «взяли живьем».
23
В то же воскресное утро корреспондент областной газеты Гавриил Осмоловский вторично выехал в село Новожиловку со специальным заданием.
У станции его поджидали розвальни, застланные поверх соломы рядном. Приехавший за корреспондентом пастух Парфен и молодой, круглолицый, голубоглазый парень, слегка прихрамывающий на левую ногу, заботливо укутали корреспондента тулупом, и небольшая обмохнатевшая за зиму лошадка торопко затрусила по укатанной дороге. Вскоре после шлагбаума дорога спустилась на реку. Денек разгулялся совсем по-весеннему. Уже хорошо пригревало солнышко, подтачивая заснеженный склон берега. Над скованной льдом гладью реки струилась тончайшая дымка испарений.
Гавриил Осмоловский с удовольствием вдыхал напоенный мартовской свежестью воздух, щурил на солнце близорукие глаза и от хорошего настроения вел приятный для него и назидательный для спутников разговор, обращаясь преимущественно к престарелому Парфену:
— Животворная сущность нашего строя заключается в том, что любое полезное начинание одного человека увлекает за собой сотни, а иногда и тысячи других людей. В этом вся суть, дедушка!
— Правильные ваши слова, — охотно согласился с корреспондентом Парфен. — Мое пастушье дело, как говорится, коротенькое, а и то мерекаешь, чего бы такое сочинить скотине на пользу. В старое время, бывало, выгонишь стадо на поскотину, заляжешь под куст, и вся твоя забота. А теперича, товарищ хороший, не тот профиль: скажем, с утречка на росу гонишь, а как начнет припекать — норовишь к лесу подобраться, и вообще… Бабы, поинтересуйтесь, очень моей должностью довольны. «Ты, говорят, Парфен, у нас, как Паша Ангелина». Или взять нашего свиновода Максима Никаноровича Жерехова: да ведь он по опоросу, сказывают, всем датским свиноводам нос утер, на что уж те свиней выхаживать мастера!
— Про что я и говорю — это и есть сила примера, — прервал словоохотливого пастуха столь же словоохотливый корреспондент. — Я даже сознательно не хочу приводить в пример людей выдающихся. Таких, как та же Паша Ангелина или Макар Мазай. А вот возьмем вашего земляка, постойте, как его… — корреспондент пощелкал в рукавице пальцами. — Черепихин, кажется?
