Бела Иллеш - Избранное
Виттих облегчил возложенную на меня Карикашем задачу. Он рассказывал не умолкая. О правлении Банфи, Тисы, и признаться, — хотя частые приступы надсадного кашля мешали ему, — рассказывал весьма увлекательно. Виттих был настолько поглощен воссозданием прошлого, что не заметил, как быстро пролетело время, и был крайне удивлен, увидев Карикаша, вернувшегося в ресторан поужинать.
Вид у Карикаша был весьма довольный, и, судя по всему, он сильно проголодался. Мы не спеша плотно поужинали и, покончив с трапезой, стали слушать Карикаша. Каким превосходным он был рассказчиком! Саратовский токарь, о котором он рассказывал, казалось, сидел тут же, рядом, и распивал с нами пилзенское пиво, комиссар-сибиряк словно к нам обращался со своими пламенными призывами, сражавшиеся на Украине венгерские красноармейцы только что промчались на своих боевых конях мимо нашего стола. Рассказы Карикаша на короткое время захватили внимание Виттиха, но он то и дело поглядывал на часы, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет захватить инициативу. Наконец такой момент наступил, и Виттих позабыл о времени.
Было уже далеко за полночь, когда мы проводили его домой.
— Сперва мы наметили митинг на одиннадцать часов утра, — сказал мне Карикаш, когда мы остались вдвоем, — но в сложившейся обстановке придется перенести его на десять. Вступительное слово скажу я, а вы выступите с докладом. Я сознаю, что требую от вас почти невозможного, но все же вынужден просить вас говорить коротко. Самое большее — полчасика.
— Значит, все благополучно?
— Если вы не подведете меня — все будет в порядке. Помните — полчаса, не больше.
* * *Эта история не имеет неожиданной развязки, массовый митинг прошел по намеченному плану, в полном соответствии с замыслом Карикаша. Площадь, куда христианские социалисты созвали своих единомышленников на одиннадцать часов утра, уже с восьми была обложена со всех сторон заградительными отрядами полиции. Правда, власти не рассчитывали, что на площадь стечется так много народу, ведь христианские социалисты к тому времени уже не пользовались сколько-нибудь значительным влиянием в широких массах. Но, всем на удивление, уже в половине десятого огромная масса людей собралась на площади. Выступая от имени христианских социалистов, Карикаш открыл митинг за несколько минут до десяти. Я, памятуя о его просьбе, говорил только три четверти часа. Никаких осложнений не произошло, и все шло как по-писаному.
Около одиннадцати Карикаш закрыл митинг, но уже не от имени христианских социалистов, а от имени всех «истинных социалистов». Правда, к концу моего выступления кое-где из толпы слышались грубые выкрики. Это кричали христианские социалисты, которые к одиннадцати часам стали стекаться на площадь. Полицейские призывали крикунов к порядку, более того, восседавший на трибуне офицер полиции — чех, которого перевели в Братиславу всего лишь несколько дней тому назад и который ни слова не понимал по-венгерски, отдал приказание, чтобы некоторых «особенно дерзких нарушителей порядка» отвели в полицейский участок.
— Да что вы, господин инспектор, оставьте! — вступился за них Карикаш. — Не будем нарушать торжественную атмосферу народного митинга арестами. Вы же знаете — собака лает, ветер носит.
К этому моменту участники массового митинга уже построились в колонны, началась демонстрация протеста. Площадь огласилась громкими возгласами:
— Да здравствует Советская Россия! Да здравствует Красная Армия!
Вдруг над колоннами демонстрантов взвились алые стяги, и тысячеголосый хор грозно прогремел:
— Руки прочь от Советской России!
Перевод Б. ГейгераМеценат
Всем известно, что Лайош Хатвани [45] покровительствовал многим венгерским писателям. Но, пожалуй, я единственный был не должником, а кредитором Хатвани.
Дело обстояло следующим образом.
В ноябре — декабре 1919 года я в течение трех недель торговал газетами в Вене. С шести утра до шести вечера я стоял на перекрестке Картнер-штрассе и Грабен-штрассе и выкрикивал названия венгерских эмиграционных газет. Мой бизнес вполне себя оправдывал: в те дни я регулярно не только завтракал, но и ужинал.
И вот однажды передо мной остановился Лайош Хатвани. Он взял по одному экземпляру всех газет и достал крупную купюру, чтоб расплатиться со мной.
— К сожалению, сдачи нет, — сказал я, возвращая ему деньги. — В другой раз заплатите, когда вам будет по пути, — добавил я вежливо.
Хатвани все же пытался оставить мне купюру, но в те времена я был еще самолюбив и «на чай» не принимал.
Раз пять-шесть после того я продавал газеты Хатвани, и каждый раз он пытался всучить мне крупную купюру. Я был начеку.
Вскоре мне пришлось расстаться со своим относительно доходным промыслом: одна из эмигрантских газет поместила антисоветскую статью, и мои работодатели (эмигранты из правых социалистов) настаивали, чтобы я продавал и эту газетенку. Мы, газетчики-коммунисты, отказались это делать и в результате остались без работы.
Лайоша Хатвани я не видел более четверти века. Он так и остался мне должен форинтов пятнадцать — шестнадцать, в пересчете на сегодняшние венгерские деньги.
В 1946 или в 1947 году я встретился на квартире у Ене Хелтаи [46] с супругой Лайоша Хатвани, отца которой, Белу Шомоди, я знал еще со студенческой скамьи, и признался ей, каким образом я вот уже четверть века являюсь кредитором ее мужа. Это очень ее удивило. Но вскоре Хатвани сторицей расплатился со мной. Он перевел мой роман «Шкипетары» на английский язык и сам нашел издателя, более того — в прессе появилось несколько похвальных рецензий, и я подозреваю, что к этому он тоже приложил руку…
Экземпляр английского издания моего романа я достал с помощью супруги Хатвани. Я не скрывал своей радости. Писатель, равнодушно берущий в руки новое издание своей книги, просто лицемер.
Получая из рук супруги Хатвани прекрасно изданные в кожаном переплете книги, я не преминул ей заметить: «К сожалению, сдачи нет…»
Она с удивлением посмотрела на меня, видимо, решив, что я свихнулся на радостях…
Перевод А. ГершковичаПеревод
В жаркий и голодный августовский день 1922 года, гуляя в дурном настроении по улицам Вены, я встретил Андора Габора [47].
— Что нос повесил, сынок? Что случилось? — спросил он и тут же сам ответил: — Ясно, у тебя нет денег!
— Ни гроша! — воскликнул я.
— И у меня тоже, — сказал он. — Но все же я тебе помогу. Идем!
Я пошел с ним, и по дороге он рассказал, каким образом хочет помочь мне. В Вене создано какое-то книжное издательство, владельцев его интересует лишь одно — прибыль. И так как они убеждены, что большие деньги может принести только бульварная литература, то решили издавать третьесортные приключенческие романы. Они обратились к Андору Габору с просьбой организовать для них перевод на венгерский язык для начала хотя бы десяти таких (более чем сомнительной ценности) книг.
— И ты согласился? — пораженный, спросил я.
— Конечно! — отвечал Габор. — И один такой роман ужасов будешь переводить ты. Испанский знаешь?
— Откуда? Ни единого слова!
— И все же ты переведешь одну паршивую испанскую книжонку, — произнес Андор Габор с решительностью, не терпящей возражений.
— Но каким образом?
— Это твоя забота! Я дам тебе этот сомнительный шедевр и пять долларов. Когда работа будет готова, получишь еще пять долларов.
Пять долларов! Вернее, десять! В Вене постоянно падала ценность денег, и удивительнейшее дело — от инфляции больше всего страдали не те, у кого были деньги, а те, у кого их не было. Среди последних видное место занимали мы, коммунисты-политэмигранты. Мы были занесены в черные списки, и я даже сейчас не могу понять, на что мы тогда жили. Подумать только, десять долларов за перевод испанского романа ужасов! Да за эту сумму я бы и не за такое взялся!
С пятью долларами в кармане и с книжонкой в пестрой обложке я направился в кафе «Бетховен», где обычно собиралась группа коммунистов-эмигрантов. Там с утра до вечера просиживал Макси Лекаи, о котором мне было известно, что он читает и пишет на семи-восьми языках.
— Ты знаешь испанский? — спросил я у него.
— Смотря о чем идет речь, — осторожно ответил он.
Я рассказал, и Макси обязался прочитать обреченное на перевод произведение и подробно изложить мне его содержание. А потом я напишу, как смогу.
Мы поделили пять долларов, я отдал ему книжонку, а на другой день рано утром мы снова встретились. Макси провел основательную работу; два часа подряд он пересказывал мне то, что прочитал ночью, а я делал заметки. Потом на основании своих заметок я заново написал роман ужасов, который и в оригинале не блистал высокими художественными достоинствами, а в моем изложении был просто гнусным.
