Бела Иллеш - Избранное
— Довольно! Давай сюда твою рукопись!
Оказывается, Ади видел человека насквозь, как рентгенолог. Во внутреннем кармане моего пиджака действительно притаилась рукопись, готовая броситься в бой. Стоящая это была рукопись или нет — я уже не помню. Впрочем, желающие могут заглянуть в январский номер журнала «Нюгат» за 1916 год. Именно там и появился на свет мой первый печатный труд.
— Давай сюда твою рукопись!
Сердце мое колотилось и руки дрожали, когда я повиновался. Ади даже не подумал взглянуть на мое сочинение, а, переспросив мое имя, написал на последней странице рекомендацию к Эрне Ошвату [41]. В ней он назвал меня «молодым талантливым писателем».
— Отнеси Ошвату, — произнес он, передавая мне рукопись, неожиданно приобретшую вес и ценность. — А теперь, ребята, оставьте меня! За ваш кофе я заплачу.
По дороге домой мы вновь и вновь перечитывали рекомендательное письмо. Блаженство, которое я испытывал, не поддается описанию. Но едва ли не более счастливым чувствовал себя Нандор Штейнфельд.
— Ну, видишь, видишь! — приговаривал он.
Я долго не мог произнести ни слова.
— Представляешь! — воскликнул я наконец. — Он назвал меня «молодым и талантливым писателем»!
Нандор, видимо, хотел ответить «А ведь он даже не прочел твоей рукописи», но, совсем охмелев от переживаний, запутался в словах и воскликнул: — Ну, конечно, ведь он не прочел твоей рукописи!
На другой день я отнес рекомендательное письмо Ади в редакцию «Нюгата» лично Эрне Ошвату.
С Нандором Штейнфельдом я снова встретился уже в феврале 1945 года, после освобождения Будапешта. От него я узнал, что столь памятное для меня рекомендательное письмо Ади уцелело. Рукописи поэта и вместе с ними это письмо Нандор закопал в тайнике, чтобы спасти от нилашистов, терроризировавших город. Я откомандировал четырех красноармейцев, чтобы найти тайник, но, как мне известно, рукописи Ади так и не нашлись…
К истории рекомендательного письма относится и то, что я прочитал недавно в газете «Мадьяр Немзет». В своей статье о старом «Нюгате» Оскар Геллерт писал, что Эрне Ошват обиделся, когда я пришел к нему с рекомендательным письмом.
Перевод А. ГершковичаПод защитой закона
Как известно, летом 1920 года Первая Конная армия, или, как ее еще называют, Конная армия Буденного, громила банды белополяков. И вот, когда части Красной Армии, добивая белополяков, подошли к Карпатам, народы Центральной Европы пришли в движение. Широкие массы трудящихся выражали горячее сочувствие социалистической революции, и перепуганные правительства буржуазных государств оказались бессильными противостоять их напору. В это время (в конце июня или в начале июля) я получил телеграмму от Фридеша Карикаша [42] — второго секретаря Братиславского городского комитета социал-демократической рабочей партии. Он приглашал меня выступить на массовом митинге с докладом на тему — «Борьба Советской России и будущее народов Центральной Европы». Я принял приглашение и к назначенному времени приехал из Мункача в Братиславу. В секретариате городского комитета, куда я явился, чтобы представиться социал-демократу Виттиху [43] — председателю городского комитета Социал-демократической рабочей партии, в которую, кроме социал-демократов, входили и коммунисты, меня ждал сюрприз. Между прочим, в течение трех последних месяцев я знакомился с ним уже дважды, но каждый раз мы тут же ссорились и расходились. И вот теперь, снова приветливо пожав мне руку, Виттих, улыбаясь, обратился ко мне: «К сожалению, вы, дорогой товарищ, приехали понапрасну, — власти не разрешили нам проводить митинг. Разрешение провести митинг получили не мы, а христианские социалисты — на той же площади и в тот же самый час, на который мы подали заявку, точнее говоря, в половине одиннадцатого утра, в воскресенье. Одним словом, разрешения у нас нет, стало быть, митинг не состоится. Ничего не поделаешь. Вы будете моим гостем, пообедаете, отдохнете, а затем вернетесь в Мункач».
К нашей беседе, весьма краткой и носившей, так сказать, односторонний характер, внимательно прислушивался стоявший рядом Фридеш Карикаш. Я знал его. Рабочий-металлист. Участник Великой Октябрьской социалистической революции, интернационалист, отважно сражавшийся в рядах Красной Армии против врагов молодого советского государства, а в период Венгерской Советской республики — комиссар легендарной кавалерийской бригады венгерской Красной армии. И еще было известно, что в свободную минуту он охотно брался за перо. Молодой, стройный, крепкий на вид, Карикаш слушал, лукаво улыбаясь. Во всем его облике было что-то юное, мальчишеское…
— Товарищ Виттих, — вмешался в наш разговор Карикаш, — дал, как мне кажется, весьма противоречивую информацию. Поначалу он заявил, будто разрешения на митинг нет совсем, а под конец сказал, что оно есть. По моим данным, его второе утверждение можно считать более соответствующим действительности. Разрешение провести митинг есть. Я знаю, его собственноручно подписал начальник полиции, а бургомистр, или как бишь его там величают, тоже скрепил бумажку своей подписью. Я, конечно, ничего не имею против приглашения нашего товарища на обед и даже приветствую это, но что касается предложения вернуться в Мункач, тут я решительно возражаю. Митинг мы во что бы то ни стало проведем.
— Помилуйте, товарищ Карикаш! Ведь разрешение на митинг получили не мы, а христианские социалисты!
— Это мелочь, и не будем обращать на нее внимание, товарищ Виттих! Разрешение дано, а кто его получил, не столь уж и важно. Мы должны провести наш митинг, это главное.
— Вы не знаете, что говорите, товарищ Карикаш!
— Зато я знаю, что делаю, товарищ Виттих!
И Карикаш заговорщицки мне подмигнул.
Втроем мы отправились в ресторан, окна которого выходили на площадь, где совсем недавно сняли с пьедестала статую Марии-Терезии [44]. По дороге мы и словом не обмолвились о спорном вопросе.
Виттих любил посидеть за обеденным столом. К тому времени он уже был депутатом парламента, председателем городского комитета объединенной рабочей партии, редактором газеты, но ему по-прежнему доставляло удовольствие посидеть в ресторане за накрытым белой скатертью столом, и чтобы кельнеры во фраках подносили изысканные блюда и напитки.
По дороге в ресторан Карикаш, воспользовавшись затяжным приступом кашля у Виттиха, шепнул мне: «Постарайтесь до самого вечера как-нибудь занять старика». — «Хорошо, я буду рассказывать ему разные побасенки». — «От них мало толку, лучше заставьте его говорить, а сами изобразите на своем лице благоговейное внимание. Тогда он увлечется рассказом и до самой полуночи не сдвинется с места. Я же тем временем смогу хорошо поработать».
Как только мы покончили с обедом, Карикаш, извинившись, отпросился у Виттиха и тут же ушел, а я повернул разговор на злободневные вопросы рабочего движения.
Для понимания тогдашней обстановки следует напомнить, что в 1920 году чехословацкие коммунисты сплачивали свои ряды в рамках социал-демократической партии. Действуя так, им удалось привлечь на свою сторону подавляющее большинство рабочего класса, а после раскола (в сентябре 1920 года) вовлечь рабочих в ряды коммунистической партии. А пока что коммунисты вынуждены были сидеть за одним столом даже с правыми социал-демократами, причем последние занимали большую часть руководящих постов в партийном аппарате. Сложившаяся таким образом обстановка создавала для коммунистов немало трудностей, но и путь правых социал-демократов не был усеян розами — им тоже было нелегко. С одной стороны, находясь под неусыпным надзором властей — государственного аппарата буржуазии, им постоянно приходилось доказывать, что они, дескать, не революционеры и ничего общего с коммунистами не имеют, а с другой стороны, соприкасаясь с рабочими, твердить нечто противоположное, дабы не утратить окончательно остатков своего былого влияния. Итак, выслуживаясь перед буржуазией, правые социал-демократы выставляли напоказ свою тогдашнюю политику соглашательства, а заискивая перед коммунистами, афишировали свое революционное прошлое, сильно приукрашивая свои заслуги.
Вот поэтому-то Виттих и не заставил себя долго упрашивать, а охотно пустился в пространные рассуждения. Он принадлежал к тому типу рабочих вожаков, которые в молодости проявляли стойкость, бесстрашие, не боялись ни тюрем, ни полицейской шашки и смело шли навстречу невзгодам, выпавшим на их долю — на долю активистов рабочего движения в Венгрии, где господствовали графы Тиса, бароны Банфи, реакционные правители, подобные Кальману Селлу. Но, увы, когда борцы, подобные Виттиху, оказывались вне опасной зоны, с ними зачастую происходила метаморфоза. Добившись материальных благ и мещанского благополучия, эти преуспевшие в жизни и сделавшие карьеру люди устраивали разнос молодым, называя их «забубенными головушками», «безусыми юнцами, у которых-де не обсохло молоко на губах». Но, сидя за накрытым столом в тесном дружеском кругу, они не упускали случая рассказать о своем славном прошлом, похвастаться былой своей революционностью, возможно, смутно сознавая при этом, что именно прошлое — самая счастливая пора их жизни.
