Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
И опять, в паузе между двумя песнями: «Наверно, я тоже люблю тебя, но дай мне разобраться, что такое — любить тебя. Это ведь совсем не одно и то же, что любить Тутошкина или Володю Гришечкина. Наверно, это значит — любить мир, в котором ты живешь, мир твоих теоретических выкладок, замысловатых конструкций, головокружительных расчетов. Знаешь, меня это привлекает. Ведь кто я такая? Только оператор на заводе СК. Жаль, что ты не можешь рассказать мне о своем деле так же запросто, как я могу поведать тебе о синтетическом каучуке. Мне хотелось бы помогать тебе, ассистировать, что ли. Тогда я все понимала бы. Что такое быть спутником твоей жизни? Я, конечно, смогу худо–бедно варить тебе кашу, но ведь спутник — это гораздо значительнее, чем только каша или стирка рубашек?! Знаешь, я, наверно, плохо буду стирать рубашки. И невкусно варить. Может, прав Тутошкин — я этому научусь».
Вот как. Подобно Вольфу Мессингу, я могу читать мысли на расстоянии. Мне кажется, что я могу их читать. И читать в том виде, в каком они меня больше устраивают.
Костер мало–помалу затухает, и мало–помалу шумными ватагами расходимся мы по палаткам.
Но я еще долго сижу у припорошенных перхотью золы углей. Становится все темней. Почему–то нет луны. Луна за горами. И они — пик Инэ, Джугутурлючата, Софруджу — сейчас зловещи, обескровлены, сухи до звона. Перекатываются по их острым ребрам громы камнепадов. От них исходит первобытный мрак, напластовываясь повсюду тенями, зла. В долине, окруженной такими горами, должны происходить жуткие вещи, чудеса первородные, колдовские ритуалы.
Да, да! Но вот вспыхивают в девичьих коттеджах живые огоньки. Как в пантомиме, в окнах кружатся и мелькают шаловливые силуэты. Ничего жуткого. Тут везде люди. А где люди, тьма исчезает.
Ага, вот и луна! Выбравшись из–за тучи, она повисает ослепительным диском на тонкой нитке, протянутой между шпильками звезд.
Начинается сказка.
Я человек взрослый, кандидат наук, и не даю разыгрываться воображению. Сказки для меня — пройденный этап. Но, правда, иногда я об этом грущу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
На завтрак — манная каша. В альплагерях ею злоупотребляют больше, чем горохом. Видимо, она полезна не только детям.
Тутошкин быстренько очистил миску и уже поет:
— Каша манная да ночь туманная, да ты ушла от меня, окаянная…
С нами сидит, новый инструктор Алим — «такой щебетун, рот большой, зубы большие, а вообще почему–то симпатичный».
— Каша манная — это вещь, — говорит он, тщательно облизывая ложку. — Вот, помню, спускались мы однажды вниз и, как часто водится, опаздывали к контрольному сроку. А опаздывали потому, что, где другие обошлись бы сухомяткой, мы разводили варево. Вот и в тот раз сварили на последнем биваке огромную кастрюлю манки, всю осилить в один присест не смогли и тащили впереди поочередно, как барабан. Доедали на ходу. Старший не вытерпел, приказал выбросить к черту, а мы на такое кощунство не осмелились, выскребли ее до донышка уже у ограды лагеря. Восхождение нам, правда, засчитали, мы возвратились почти в срок. Но она же нам и сил придала!
Алим говорит почти без акцента, но очень быстро. Масляно–черные его глаза смеются. Он ужасно к себе располагает. Чувствуется, что с ним мы заживем душа в душу.
С шутками и прибаутками идем получать трехкилограммовые палатки–памирки и прочее снаряжение: готовимся к Софруджу.
— Софруджу — это что, — сверкает большими зубами Алим, — мы ее раскусим в два счета.
— Ну да, оно и видно, — недоверчиво тянет Володя Гришечкин, глядя на ее сияющий пик.
Алим хлопает его по плечу.
— Во–во! Насчет этого у альпинистов уже анекдот сложен. Приезжают в лагерь новички — и глаза у них круглые: «Вот это и есть вершина?! О–го–го!! А это рюкзак?! Ну и горб! А это инструктор?!. Однако рожа!» Приезжают значкисты: «Как, эта горка?.. Подумаешь, добежим! Гм, этот рюкзачок?.. Пустяки!» И наконец, мастера: «Это стенка? Что это за стенка! Да мы по потолкам ходили!»
Смеемся вместе с Алимом.
Но «мадам» Персикова не дает нам развлекаться — того и гляди подсунет какой–нибудь брак. Дело в том, что она, вероятно, уже отходила свое «по потолкам» и теперь предпочитает более спокойное занятие — работает в альплагере кладовщицей. Все–таки горы, чистый воздух, можно бегать по лагерю только в шортах и майке, демонстрируя незаурядную для женщины мускулатуру. Да и к мужу поближе, а то ведь бродят тут вокруг да около разные ольги семеновны.
На лекцию «Опасности в горах» опаздываю — бегал в почтовый киоск дома отдыха «Солнечная поляна» за свежими газетами и журналами.
Лектор отчитывает меня за недисциплинированность и сразу же использует в качестве иллюстрации к очередному тезису:
— Вот вы и есть самая доподлинная ходячая опасность! С вашей разболтанностью…
С этим я согласиться не могу, но помалкиваю: лучше не дразнить собак…
Другими опасностями — пожалуй, с большим основанием — он считает камнепады, снежно–фирновые лавины (сухие, влажные и мокрые), солнце в любом случае, даже если туман (оно способно прежде всего вызвать ожог сетчатой оболочки глаз), оледенение скал, дождь и вообще любую погоду… В горах даже безобидный зверь может быть грозен для альпиниста. Например, туры в поисках соли охотятся по склонам гор за консервными банками, которых тут множество, это Кавказ, а не Восточный Саян, и лижут их, и могут вызвать камнепад даже там, где его обычно не ждешь.
Здесь, кроме того, есть такие горы, куда лучше не ходить, хотя с виду они, может, и безобидны. Например, Эрцог. Ее альпинисты избегают. Тогда как везде может быть хорошая погода, над Эрцогом любое легкое облачко способно извергнуть громы и молнии, из ледорубов буквально «течет» электричество.
Лектор долго еще распространяется на эту тему и, наконец, заканчивает свое выступление двумя анекдотами — что называется, «на массу сработал».
Вскользь рассказав об Эрцоге, он дает толчок воспоминаниям, а вспомнить мне есть что… Но только не вслух. Хотя, конечно, даже новички, с которыми я нынче хожу, — народ не слабонервный. Считая и девушек.
*
Вспомнилось, какая у нас в одном из восхождений — лет этак шесть–семь назад — подобралась неунывающая, прямо сказать, боевая группа. Вспомнил Тосика. Чем–то он напоминал Алима, тоже был страшный говорун, что–то даже во сне рассказывал, и всегда смешные вещи…
Когда однажды мы попали в грозу и спустились от греха на одну из углубленных скальных полочек, а потом еще дальше от себя спустили на веревке все ледорубы, кастрюльки и прочее, а сами сидели мокрые и стучали зубами, этот самый Тосик для полной безопасности предложил спустить и ботинки, ведь они с триконями.
Мы послушались его — смерть хоть кому не мила, зачем дразнить ее, лучше немного померзнуть. Потом глядь через полчаса, а Тосик, оказывается, только спровоцировал нас, сам же как ни в чем не бывало сидит себе в ботинках.
Мы возмутились, и кто–то намекнул кстати, что у Тосика во рту металлические зубы: «Слушай, дорогой, а ты не боишься, что тебя молнией по зубам долбанет?»
Мы ему отомстили! Он выпучил глаза, наглухо прикрыл рукой рот и сидел так битый час, не проронив ни слова. Даже смотреть было жалко.
Но в другой раз, когда мы снова попали в грозу, было уже не до смеха. В той группе, правда, не было Тосика — не скажу, как он повел бы себя.
Ну, опять все свое железо подвесили пониже, затем растянули палатку…
Ни за какие коврижки не хотелось бы оказаться еще раз в том месте во время грозы. Молнии барабанили вокруг палатки точно град (потом мы видели гребень, сплошь оплавленный электрическими разрядами). Иногда они шипели, как головки отсыревших спичек. Волосы топорщились. Почему–то казалось мне, что даже очки мои неприятно щиплются.
У одного из ребят подкачала психика, в нервном расстройстве он распорол ножом палатку, выскочил наружу — и стал (этакий неуравновешенный столб!) мишенью для первой же молнии. И она ударила в него — вход обозначился розовой точкой на лбу, а рваный выход был на бедре. Удивительно, что он остался жив, — мы сделали для этого все, что могли. Обожгло тогда и нас: к контрольному сроку не пришли и спустились вниз через четверо суток благодаря помощи спасателей.
Потом я еще раз видел, как в человека ударяет молния: он лежал ниц, на нем тлела одежда и совершенно обуглились ботинки. Он тоже остался жив!
Но молнии нередко бьют насмерть. Лучше этого не видеть. Лучше не видеть, как вокруг товарища летает особо изощренная смерть — шаровая молния. Она жужжит вокруг твоего спутника, точно рассерженный шмель, и у него волосы становятся седыми в считанные секунды. А потом, смотришь, позабавится эта бестия и куда–то улетит, исчезнет с глаз долой.
