Адриан Романовский - Верность
Наконец мелководье осталось позади, волнение сразу прекратилось, и катер пошел почти вплотную к галечной косе, борясь со встречным течением, которое здесь стало ещё сильнее.
— А в отлив, товарищ Беловеский, ваш катер справится с течением? — спросил Якум, выбираясь из-под фордека.
— Может и не выгресть, Александр Семенович. Да и переходить бар в отлив — безумие: катер обязательно зальет.
— И он утонет?
— Нет, зачем же. Катер спасательный, он непотопляем. Но после такого купания кое-кого можно и недосчитаться.
— Да, здесь нужны прочные закрытые катера с сильными машинами, — вмешался инспектор рыбнадзора, — на открытом катере, как ваш, переходить бар всегда опасно: можно сбиться с фарватера, и тогда конец… Смотрите, сколько здесь нерп. Они жрут не только рыбу…
Когда все вылезли на деревянную пристань, Беловеский тщательно осмотрел корпус катера. Не обнаружив повреждений, он сказал старшине:
— Посмотрю городок, поищу знакомых. Обратно пойдем вечером, когда начнется прилив.
— Товарищ штурман, а нам как? Можно тоже отлучиться? — спросили матросы.
— Можно. Только чтобы на катере всё время был дневальный. Слышите, Орлов? За это вы отвечаете!
— Не сомневайтесь, товарищ штурман. Пусть идут. Я здесь останусь с Губановым, — кивнул старшина на моториста. — Надо для команды свежей рыбой запастись.
Два матроса, Казаков и Шейнин, пошли по тропинке, кравшейся среди кустов тальника, вслед за разбитным парнем в замшевой куртке и высоких канадских мокасинах на шнурках. Их новый знакомый обещал показать город и познакомить с товарищами, два года назад приехавшими сюда из Сибири. Все они в восторге от Камчатки. Скалистые горы, вечный снег, ледники и вулканы. Зеркальная гладь озер, подпруженных потоками застывшей лавы. В многочисленных теплых ключах без огня можно варить яйца и картошку. На зазубренных хребтах маячат снежные бараны, несущиеся вниз порожистые реки изобилуют крупной форелью. А растительность какая! По долинам густые заросли шеломайника, рядом леса каменной березы, а вверх по склонам сопок — непроходимый вечнозеленый ковер кедрового стланика. А звери! И медведи, и песец, и чернобурка, и соболь, и выдра… Всё, что только душа желает. Свободная жизнь, свободная торговля. Власти, по существу, нет. Никто не мешает носить оружие, охотиться, жить в свое удовольствие. Казаков слушал краснобая с восторженным вниманием, Шейнин — с недоверчивой улыбкой.
Солнце золотило струи быстрой широкой реки. Сверкая серебром чешуи, на стрежне плескалась рыба. Спасаясь от хищников, рыбная мелочь прыскала во все стороны. Местами на прибрежной гальке белели выброшенные течением тушки. Около них суетились чайки, наедаясь досыта без хлопот.
— Эх, и ловить тут рыбку не нужно: сама на берег лезет! — удивился Казаков.
— Это, ребята, ещё что! Вот скоро нерест будет. Тогда в реках полным полно и кеты, и горбуши, и кижуча. Валом прет, на брюхе ползет, через камни прыгает, — пояснил разбитной парень, бодро шагавший впереди.
19
На окраине деревянного городка в большой брезентовой палатке собралась вся компания. Расселись среди ящиков, мешков, оружия, посуды, одеял. В ведре варили на костре уху. Речной водой разбавляли спирт. Охотники все молодые, бородатые, загорелые. От них пахло черемшой, сыромятной кожей. Сразу установилась непринужденная, приятельская атмосфера. Матросов расспрашивали о жизни во Владивостоке, о морской службе. Вспоминали, как были студентами. Давно это было, как время летит! Из вскрытого ящика угощали их сушеными калифорнийскими абрикосами. Из отборной канадской муки пекли на свином сале пышущие жаром оладьи. Ели их как хлеб и как пирожное, в последнем случае смазывая консервированными сливками. Генка, их атаман, распаковал какой-то сверток и вынул оттуда два ножа в кожаных ножнах и с застежкой на кнопке.
— Это вам, ребята, на память в нашей встрече, — сказал он с улыбкой на бородатом лице, — охотнику и матросу никак нельзя без ножа.
А Казаков не мог расстаться с великолепным семизарядным винчестером и всё щелкал диковинным затвором. «Эх, пожить бы так, без боцмана, без побудок и надоевших вахт, без страха проснуться на белогвардейском корабле. Ведь может такое случиться!» — думал он, пока охотники пели.
Голоса у них были сильные, задушевные. У атамана сочный бас. Хорошо спели под гитару: «Далеко в стране иркутской, между скал, высоких гор». Потом другую: «Звонит звонок насчет поверки, Ланцов задумал убежать…» и ещё из сибирского тюремного репертуара, бывшего в почете у этой вольницы.
Во время пения разбитной парень, которого все звали Санькой, подсел к матросам и стал их уговаривать:
— Ну что, матросы? Хорошо у нас? Неужели пойдете обратно на ваш шип слушать боцманскую дудку? Тем более сами говорите, чарка теперь отменена. Плюньте вы на всю эту чепуху, и махнем вверх по речке на двух лодках с подвесными моторами. Видали ведь какие? Пушнину будем собирать, охотиться.
— А у кого пушнину собирать? — поинтересовался Шейнин.
— Собираем у камчадалов. Сдаем Свенсону или Гудзонбаю, кто больше даст. Ну и себя, конечно, не забываем. Видали, как живем?.. Так вот, ребята, решайте! Генка вас с удовольствием возьмет…
Казаков колебался. Шейнин тоже задумался: «Дело неспроста. Прямо вербует нас этот Санька. А Серега и уши развесил. Боится, видно, что во Владивостоке опять к белякам попадем. Но и тут дело темное: не нашенская это компания». Незаметно пролетело время, близился вечер.
— Ну, Серега, пора на катер. Собирайся! — шепнул Шейнин захмелевшему Казакову. Тот печально на него посмотрел и промолчал. Прошло ещё около пятнадцати минут.
«Ну как это так? Остаться, бросить катер. Что команда про нас подумает?.. Нет, это не по-флотски. Пойду один», — решил Шейнин.
Прощаться он не стал. Будут отговаривать, а то и силком оставят. Видать, отчаянные ребята, и Серега к ним прибился… Выйдя на тропинку, Шейнин быстро зашагал навстречу рокоту прибоя, а отойдя немного, бросился бежать. Подходя к катеру, он думал, что поступил правильно. Но не следует выдавать и товарища. Сейчас время такое: каждый за себя решает. А скажет — начнут искать, ловить. Накажут, а то ещё под суд отдадут. Лучше сделать вид, что он ничего не знает.
— А где Казаков? — спросил старшина катера.
— Да сейчас подойдет. Пошел с ребятами в магазин нож покупать. Вот такой же, — отвечая Шейнин, протягивая Орлову нож.
Тот попробовал лезвие большим пальцем:
— Да, нож знатный. Такого во Владивостоке не купишь… Только не опоздал бы Казаков.
Шейнин промолчал. Прошло полчаса, Казакова не было. Наконец показались пассажиры, штурман и провожающие.
— Собирайте всех, Орлов. Сейчас отваливаем, — распорядился штурман.
Все были в сборе, а Казакова всё не было.
— Я пойду поищу его, и мы вернемся на заводском катере, а вы отваливайте, — предложил комиссар,
— Обязательно найдите, товарищ Павловский. Наверное, хватил лишнего, — сказал Якум, садясь в катер.
— Тогда уж и Шейнина возьмите, товарищ комиссар, — посоветовал штурман, — он вам покажет, где его оставил.
— Да не надо! Где он его оставил, там его уже нет. Я видел, куда они ходили. Тут новый человек, а тем более в матросской робе, у всех на виду.
— Ну, вам виднее. Губанов! Заводите мотор. Прошу всех по местам! — И катер отвалил…
Павловский вернулся только ночью, когда погода начала портиться. Вернулся один: Казакова нигде не было, и никто о нём ничего не знал. Комиссар был в отчаянии: «Как это я не заметил настроения Казакова, не придал значения его желанию не возвращаться во Владивосток. Вовремя с ним не побеседовал, не сумел к нему подойти. Вот он и принял самостоятельное решение. Нет, обязательно нужно с рассветом организовать поиски и вернуть его на корабль».
Командир в присутствии комиссара и штурмана учинил Шейнину строгий допрос. Припертый к стене матрос рассказал всё и, получив серьезное внушение, был отпущен.
Клюсс сурово взглянул на комиссара:
— Теперь всё ясно, Бронислав Казимирович. Проморгали вы со штурманом нашего единственного комендора. Надо было вам обоим сразу идти туда вместе с Шейниным. А теперь Казакова спрятали и искать его бесполезно. Да и не можем мы здесь задерживаться из-за дезертира. Таких нам не надо. Все за одного и один за всех. Вот это и надо внушать команде на примере Казакова. А сейчас ложитесь спать. В четыре снимаемся.
Комиссар хмурился и вставать с дивана не собирался, «Хочет что-то сказать командиру», — решил Беловеский, поклонился Клюссу, взял фуражку и вышел на палубу.
С моря полз туман, дул холодный ветер. Вершина Ключевской сопки спряталась в шапке темно-серых облаков. Временами на них играли красные отблески вулкана. Гремели лебедки на пришедшем вечером японском пароходе, разгружали соль. Вдали ухал прибой и кричали курибаны.[7]
