Михаил Аношкин - Покоя не будет
— Давай, Олег Павлович, как на духу, — начал Антон Матвеевич, и Ивин понял — это о главном. — Рассказывай о своем письме в обком и о своей просьбе. Люди мы партийные, ответственные — давай прямо, без зигзагов. И учти: читал я то письмо, или не читал — значения не имеет. Считай, что не читал, я его в самом деле не читал.
— Я не скрываю, что писал, — обиделся Олег Павлович.
Грайский мельком, но пронзительно глянул на него и снова отвел взгляд, принялся изучать свои тонкие, изящные, как у пианиста, пальцы.
— Ах ты — обиделся! — Качнул седой головой Ярин. — Ты в бутылку не лезь, давай спокойнее.
— Сначала о просьбе. В прошлую осень просил вас отпустить меня в совхоз. Вы отказали. Зимой, в январе, кажется, был у нас Петр Иванович, я о том разговоре ему рассказал и повторил просьбу. Петр Иванович обещал помочь.
— Я обещал при случае замолвить слово, — уточнил Грайский.
— Правильно. Готов ехать в любой совхоз, в любой район.
— Деятель! — воскликнул Ярин. — Как не можешь понять — ты же партийный работник! А существует партийная дисциплина, этика, наконец! На бюро заявление подавал?
— Нет. Но я говорил с вами.
— Решаю не я. Решает бюро. Значит, решил действовать через голову бюро?
— Я считаю, что в совхозе принесу больше пользы, чем здесь. Вы отказались меня слушать, и я решил обратиться в обком.
— Красиво получается! Сколько лет в партии?
— Какое это имеет значение?
— Самое прямое.
В глазах Ярина клокотало негодование. Так бы и испепелил Ивина. Чего захотел! В совхоз! Думаешь, в совхозе малина будет? Но переборол себя, не накричал. Откинувшись на стуле, сварливо проговорил:
— С такими работничками и инфаркт недолго схватить.
— С какими? — встрепенулся Олег Павлович. Грайский мягко, но властно сказал:
— Вы спокойнее, товарищ Ивин.
— Мне трудно разговаривать, Петр Иванович. Я же не мальчишка. Раз затеяли разговор, давайте вести его по существу.
— Хорошо, хорошо.
— А в письме я писал, что при перестройке не все учтено. Район наш небольшой, восемь совхозов, да один откормочный. На каждого директора приходится по 6—7 руководящих лиц. Да из области часто наезжают. Другой раз директору работать некогда — с начальством водится. Не много ли опекунов? Нормально ли это? Вы же, наверно, читали письмо, Петр Иванович?
— Нет, оно у первого секретаря. Пока, — уточнил Грайский.
— И еще непонятно мне. Как же планируется, что, к примеру, Медведевскому совхозу невыгодно производить мясо. Парадокс получается: чем больше совхоз произведет мяса, тем больший будет у него убыток.
— Понятно, — проговорил Грайский.
— А я, Ивин, хочу подчеркнуть, — вмешался Ярин, — по-партизански ты действовал.
— Наперед знал, что вы скажете: неужели, мол, наверху люди глупее меня. Так?
— Так! И больше могу спросить: ты что, не согласен с решением ноябрьского Пленума, не согласен с линией партии?
Олег Павлович с силой выдохнул воздух. Разговор обострился. Ярин сразу к этому повел, пользуясь присутствием Грайского. Петр Иванович занял неясную позицию — он и Ярина оборвать не хочет, и Ивина не поддерживает, какой-то неясный нейтралитет. Олег Павлович рывком поднялся, запальчиво возразил:
— Извините, но это демагогия! В такой обстановке я разговаривать не буду. Хотите знать мое мнение — выслушайте. Если оно вас не интересует и вызвали вы меня, чтоб проработать, — увольте, я уйду. И вообще могу уйти, совсем, по собственному желанию. Заявление напишу хоть сейчас.
— Пиши, пиши, — усмехнулся Ярин. — Мы сначала на бюро тебе всыплем, а потом отпустим. Не рад будешь, храбрец!
Ивин решительно двинулся к выходу. Шагал и втайне надеялся, что Грайский остановит его, поправит Ярина, выговорит ему, что нельзя разговаривать со своими работниками таким тоном, нельзя, не подумав, бросать им серьезные политические обвинения.
Ярин спорил нечестно, применил запрещенный прием. В конце концов, хотя я и рядовой работник, но свое мнение могу иметь, имею право его высказать. Я солдат партии, буду выполнять любые ее решения, но никто не запретит высказать все то, что меня волнует, с чем я не согласен. Это мое право, и нечего пришивать мне такие обвинения.
Но Грайский не остановил его. Ивин окончательно убедился, что дела его плохие, что самым разумным в создавшейся ситуации действительно написать заявление об уходе. Работу подыщет — поступит преподавателем в школу, а то в совхоз пойдет, на ферму — не зря же в техникуме учился, правда, основательно позабыл, но ничего — вспомнит! Или махнет в город. Поработает на заводе, комнатушкой обзаведется, мать перевезет. Не пропадет! Не хуже будет, а, возможно, и лучше. Холостяжничество обернулось привлекательной стороной. Один! Никакого хвоста! Взял чемодан и на все четыре: хоть в Сибирь, хоть в Арктику. Максимка поможет устроиться в Магнитогорске.
В своей комнате Ивин сел писать заявление и не отвечал на назойливые приставания Домашнева — что да как было у Ярина. Отмахнулся, как от надоедливой мухи:
— Иди-ка ты подальше, не до тебя!
— Бешеный, — проворчал Домашнев, но с вопросами больше не приставал.
Ярин хочет пешку из меня сделать, чтоб я не смел самостоятельно думать, чтоб я жил его мыслями, а своих иметь не смел. Не выйдет, товарищ Ярин.
Заявление об уходе отнес помощнику секретаря. У того и очки на лоб полезли.
— С ума спятил!
— Не твоя забота, — отрезал Олег Павлович: — Твоя забота — заявлению дать ход.
Дождь лил и лил, но уже не так споро. Олег Павлович моментально, как с ним не раз случалось, принял решение ехать в Медведевку. Из парткома уйдет, дело решенное. Но с тем «ЧП», будь оно неладное, доведет до завершения, чтоб потом, когда будут обсуждать на бюро, не попрекнули: мол, никудышный ты работник, не хватило принципиальности поставить вопрос ребром. Некоторые могут съехидничать: если бы с какой другой дояркой случилось, то Ивин проявил бы и прыть и принципиальность, а то случилось с Тоней Зыбкиной. Олег Павлович не мог дать гарантии, что о его тайных чувствах к Тоне не знает Ярин. Знает, у него все новости в кармане.
Олег Павлович уже вышел на крыльцо, когда вспомнил, что Иван Михайлович просил позвонить военкому. Может спросить: звонил или нет?
Ивин вернулся, вызвал по телефону военкома. Майора Вострикова Олег Павлович знал хорошо, зря Иван Михайлович обозвал его бурбоном. Никакой не бурбон, милый компанейский человек, но его понять надо. Будет хлопотать о дезертире, начальство может выговор сделать. Когда майор взял трубку, Олег Павлович поздоровался.
— Салют, Николай Иванович, Ивин приветствует. С наступающим!
— И тебя тоже. На охоту поедем?
— Какая там охота!
— А то составляй компанию.
— Нет, спасибо. Дело есть.
— Давай.
— Был такой солдат Григорий Медведев…
— А! — перебил Востриков. — Можешь не продолжать. В курсе. Иван Михайлович говорил? Он или нет?
— Он, а что?
— Бурбоном меня называл?
— Называл, — улыбнулся Ивин.
— Узнаю Ивана Михайловича. Последователен. Опоздали оба с Иваном Михайловичем. Запрос послан. Ответ будет не сегодня — завтра.
— Спасибо!
— Очень хочу, чтоб тот Медведев, о котором писала «Пионерка», был нашим.
Ивин положил трубку и облегченно вздохнул. Какой же молодец этот Николай Иванович!
Мать, узнав, что сын снова уезжает, печально вздохнула и произнесла:
— Ох, горемыка горемычная. Да неужто нельзя на после праздника оставить? Горит, что ли?
— Горит, мама. Пылает!
— Коли горит, езжай. К празднику вернешься?
— Обязательно! Не волнуйся, вернусь!
— Вернись, не то наплачусь в праздник одна-то, без тебя, — и она захлюпала носом, вот-вот расплачется. Он обнял ее за плечо, улыбнулся:
— Опять слезы. Не надо, мама!
— Не буду, не буду.
Олег Павлович заспешил на автобус, торопливо обходя большие лужи и перепрыгивая через маленькие.
ДЕВОЧКА С РОМАШКОВОЙ ПОЛЯНЫ
Ивин трясся в автобусе и заново переживал спор с Яриным. Хотя Грайский ничем не выдавал своего отношения к предмету спора, тем не менее, молчание его казалось более опасным, нежели угроза Ярина дать нахлобучку на бюро. Ясное дело, что секретарь обкома встанет на сторону секретаря парткома, не будет же он защищать инструктора. К тому же инструктор слишком далеко замахнулся — написал письмо первому секретарю.
Ничего, обойдется. Если потребуется, сам поедет в обком, в ЦК, там-то выслушают, поймут, там поумнее Ярина работают люди и не все такие равнодушные и дипломатичные, как Грайский. Не старые времена, когда заставляли ходить по струнке. Боже упаси, высказаться критически или вдумчиво о том, что дано сверху. Ивин помнил те времена, учился в техникуме, в комсомол тогда вступил. Если, бывало, тот, которого знали великим и гениальным, скажет какое-нибудь слово, пусть даже ничего не значащее, то об этом трубят и в газетах и по радио — мол, это самое гениальное из того, что было сказано им же. Веришь в эту гениальность или нет — дело десятое, но прославляй. И прославляли.
