Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Обласканный и зацелованный, Ерш выпил крыночку молока, прихватил пирожок с капустой и спросил о срочном деле. Тетка заволновалась:
— Не вздумал ли старый свести тебя с солисткой хора?
— К черту тихонь! — намекнул он притихшей тетке и решительно направился к калитке, полоща клешем на ветру.
За монастырской каменной оградой возвышались четыре белых храма. Вечерняя служба шла в большом соборе. На церковной паперти, где толпились нищие, матрос снял бескозырку и заработал широченными плечами.
Верующие оглядывались, ворчали, но пропускали его. Он пробивался к клиросу, к знаменитой древней иконе греческого происхождения. В храме он чувствовал себя, как на палубе крейсера. Его отец, сельский поп, заставлял сына с малых лет ходить в церковь. Но Гоша и в храме не расставался с мелом и углем: рисовал на полу и стенах рогатых чертей с хвостами. Батя драл его за уши, хлестал крапивой, и все тщетно. Попович признавал лишь одну «икону» — картину Айвазовского «Девятый вал». И когда отец отправил его в духовное училище, он сбежал на Черное море. А там жизнь, как известная одесская лестница, повела его по ступенькам: портовый грузчик, юнга, матрос, член партии анархистов, лихой участник боев и набегов. Однако и в те времена Ерш Анархист не расставался с карандашом и красками.
Вот почему и сейчас он остановился перед старинной иконой. Она вновь поразила его. И поразила не своими украшениями, хотя Ерш распрекрасно разбирался в драгоценных камнях. Богородица не позировала и не держала сына напоказ: «Полюбуйтесь, дескать, моим красавчиком». Нет, мальчик был хил, бледнолиц, но мать так бережно прижала его к своей груди, что без слов был понятен ее пристально-умоляющий взгляд: «Не троньте мое дитя».
Вдруг икону загородила плотная девушка с длинной черной косой. Она установила горящую свечу в высокий блестящий подсвечник, склонила голову и — ни с места. Ерш сердито дернул ее за косу.
Черноволосая на один миг оглянулась, плеснула чернотой своих глаз и кованым каблуком лягнула матроса. Удар пришелся по кости. От боли Ерш взвыл. К счастью, хор заглушил его выкрик. Он наклонился к ушибленной ноге.
А когда поднял голову — девки и след простыл. Напрасно он рыскал, искал ее: ни в храме, ни на дворе монастырском не нашел эту чернобровую с белым платком на плечах.
Зато встретил дядю Савелия. Старик, в темном сюртуке, распушив бороду на груди, с гордостью показал на большой новый собор, где шла служба:
— Воздвигнут в честь возвращения чудотворной иконы Старорусской божьей матери. Воздвигнут, между прочим, на мое пожертвование. — Он взял племянника под руку. — А теперь, чадо мое, взгляни еще на достопримечательности Спасо-Преображенского монастыря…
Ризница притаилась под колокольней. Стены как у крепости. Железные двери под тремя замками: один внутренний и два висячих. Связку ключей старик всегда носил при себе. А ночью, видимо, прятал под подушку.
Кладовая небольшая, но вся заставлена драгоценностями. На широких полках и узком столе все искрилось, блестело, вспыхивало звездочками. Вот тучное Евангелие, усыпанное рубинами и жемчугами. А рядом с ним золотые сосуды старинной чеканки — потир, дискос и звездица…
— Эх, золотяги столько пропадает! — Горящая свеча в руке Ерша задрожала, и тени запрыгали по белой стенке ризницы.
Старик закрыл дверь на задвижку и, осенив себя крестным знамением, поцеловал массивный золотой крест, украшенный бриллиантами.
— Выкладывай, дядя, что за дело срочное?
— Чадо мое, к нашей святыне тянется рука красного дракона. Верующие выставили охрану к чудотворной…
Ерш вновь вспомнил темноволосую девку с приметными бедрами: «Наверно, из охраны».
— А все ж против штыков и крест не защита. Отберут окаянные и копию не дадут снять. — Церковный староста положил руку на плечо племянника. — Бог освятил тебя талантом. Ты возглавлял иконописную мастерскую. Прими наш заказ. Сними копию с чудотворной…
— У вас же есть копия в Воскресенском соборе.
— И на ту поднимут руку безбожники. Так что нужны две иконы. Уважь нашу просьбу, а мы тебе на выбор любые дары. — Дядя Савелий перевел руку на самоцветные камни серебряной ризы: — Не все, что мы тут лицезреем, числится в описи, милейший кистетворец…
Положим, очистить эту ризницу Ерш сумеет и без кисти.
— Дядя Савелий, ты знаешь — я сам безбожник.
— Никто себя не знает, чадо мое. — Старик вскинул руку. — В час твоего рождения звезды сгруппировались в образ Георгия Победоносца. Всадник, конь, копье, змей-дракон — все просматривалось, как на фреске. Твой отец увидел знамение и нарек тебя Георгием. И быть тебе Победоносцем в храме искусства. Испытай свою судьбу, проверь гороскоп. Он, что наука, предсказывает сбыточно…
Староста многозначительно заглянул в глаза матроса:
— Какой хочешь дар?
— Девку хочу, ой как хочу!
— Господи помилуй, какую девку?
— Черноволоску, с косищей и бортами — во! Сейчас видел возле Машки Иисусовой…
— Груня, что ли? В белом платке и сапожках?
— Она самая!
— Знаю. Богозаступница. И лучшей жены не найти…
— Дай ее адрес!
— И только-то?
— Точка! Все сделаю! — заверил Ерш.
Из ризницы оба вышли просветленными.
«ЧЕРНЫЕ АНГЕЛЫ»Икону Старорусской богоматери охраняли в три смены. Вечерней дружиной командовал Пашка Соленый. Горбоносый детина, с впалой грудью и вислыми руками, он за свои тридцать лет уже трижды сидел за решеткой. И помощников подобрал себе достойных. Только одна Груня чиста перед властями.
Дочь лесничего за восемнадцать лет жизни в дремучем лесу не раз встречалась с волками, медведями и браконьерами. Ружьем и топором владела, как иголкой. Она сразу приглянулась Пашке. Разок он даже прижался к ней, да по зубам заработал.
О Груне Пашка рассказывал охотно, но с адресом ее вилял. Видать, задание Солеварова пришлось ему не по душе. Племянник старосты расспрашивал о Груне не без прицела. В Пашке заговорила ревность, хотя верил, что Груня отошьет рыжего матроса.
— Смотри, Соленый, — предупредил Анархист, шагая рядом с Пашкой, — ей ни слова обо мне. Зарубил?
Тот ответил неопределенным мычанием.
Возле Воскресенского собора, освещенного луной, Пашка перекрестился и предложил:
— Матрос, махнем в гарем?
— Рядом, что ли?
— Рдейская пустынь, — он рукой наметил направление вдоль реки, — женский монастырь. Там монашки свергли власть игуменьи, выбрали комитет и просят местную власть признать их коммуну. А у власти и без них делов по горло. Вот мы как представители земельного отдела и нагрянем. Займем две кельи. И «опросим» каждую в отдельности…
Соблазн велик, но Ерш смекнул, что Пашка не хочет вести его к своей квартирантке.
— Другой раз, братишка. Шагай!
Напротив городской больницы Соленый опять задержался:
— А хошь, в очко сразимся? Тут, в Чертовом переулке, проживают мои дружинники — ангелы-хранители. Ась?
— Завтра, — отмахнулся Ерш. — Топай!
Они пересекли Соборную сторону. Пашка жил в собственном доме, недалеко от Солеваренного завода. Совсем недавно, в годы гражданской войны, эта солеварня сильно помогла Красной Армии. Пашка, работая на градирне, избежал фронта. А главное, соль нужна была не только бойцам…
И Пашка не терялся: теперь у него лодка, корова, свинья, сад и дом с мезонином. Нижний этаж занимал сам хозяин с матерью, а верхний сдавался квартирантам. Сейчас в мезонине осели Орловы: Груня и ее брат Вадим.
— Груня ищет работу, а брат заведует продовольственным складом, — сообщил Пашка и бесшумно открыл калитку: — Проходи, гостем будешь…
Рыжий матрос вскинул ладошку к бескозырке и неожиданно отчеканил:
— До завтра, братишка!
Он придет сюда, когда Груня будет одна, без брата.
Луна помогла рассмотреть Пашку. Тот остался стоять с разинутым ртом…
Ерш проснулся от жадного поцелуя. Замотал головой. Перед ним, возле подушки, на коленях размякла тетка Вера. Вдруг она что-то вспомнила, напружинилась:
— Признавайся! Что затеял с Орлихой?
— На работу пристроить.
— Куда?
— В наш с тобой магазин.
Тетка схватила племянника за горло:
— Задушу!
Ерш отвел теткину руку и, довольный, подмигнул:
— Дура! Для отвода глаз! Твой старбень пока что умом не слаб.
— И слушать не хочу! — не сдавалась тетка. — У меня нет лишних денег!
Он приподнялся, снял со спинки кровати тяжелый бушлат и стал разгружать его:
— Во!.. На два года вперед!
Она дрожащими руками разложила драгоценности, выбрала обручальное кольцо и опять вспыхнула:
— Задумал обвенчаться с Грунькой?
— В глаза не видел ее!
— Перекрестись!
— Дура! Я же анархист!
