Илья Лавров - Галя Ворожеева
— Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, — улыбалась Надежда Ивановна. — А ты, Галя, как? Обуздала свой трактор? Слушается он тебя?
— Она сейчас ударилась в философию, — Виктор улыбчиво смотрел прямо в глаза Гале. — Мы с ней о добре и зле толкуем.
— Да ну тебя! — отмахнулась Галя.
Но разговор уже повернулся в эту сторону, и Гале все-таки пришлось отвечать на вопрос Виктора:
— Так все-таки что такое доброта, по-твоему?
Галя сразу стала серьезной и даже какой-то хмурой. Надежда Ивановна смотрела на нее с интересом, ждала ответа, и Галя заговорила только из-за нее.
— Я не умею объяснить, — сказала Галя. — В общем, по-моему, добрый человек — это который смотрит на жизнь светло, видит в ней много хорошего, радуется ей и еще — доверяет людям… Ну, я не знаю, как вам сказать об этом! Одним словом, добрый — это значит светлый человек.
— Человек может быть светлым и в то же время бесполезным, — заспорила Маша.
— А ты добрая? — вдруг спросила Галю Надежда Ивановна.
— Нет. Я не добрая, я еще только учусь быть доброй.
— Тут Маша права. Доброта — это прежде всего, пожалуй, дело. Дело, полезное людям, — неторопливо заговорил Сараев. — Хотите, я вам расскажу одну байку о дяде Троше? Жил в нашем селе Никифор Ложкин. И жили переселенцы с Украины. Вот на одной украинке — Оксане — и женился этот самый Никифор. Пожили они ладно с полгода, а потом Никифор начал дурить, попивать. Парень он был видный, с гармошкой не расставался. Стал он на сторону побегивагь, с женой, конечно, пошли нелады. Иногда Никифор и кулаки пускал в ход. Смотрел, смотрел на их жизнь Троша, да однажды ночью возьми и постучись к ним в окошко. Слышит Никифор спросонья, кто-то этак сладко тянет по хохлацки за окном: «Оксана! Выдь, голубонька! Выдь до менэ, коханая!» Эх, и взвился тут Никифор! Деревянную лопату схватил да прямо в кальсонах, босой и вылетел из избы.
Все слушавшие захохотали.
— А Троша давай бог ноги! Он в проулок — Никифор за ним, он по огородам — Никифор за ним. Гонял его, гонял в темноте по деревне, у Троши уже и дух иссяк, ну, думает, сейчас зашибет. Наконец пригнал его Никифор на берег озера. Куда податься? И шмыгнул Троша в камыши, аж по горло залез в воду и затаился. А была осень. Льдинки уже у берегов появлялись. Ну, побегал, побегал Никифор у озера, никого не нашел, да и дунул домой.
И что вы думаете? Ведь наладилась у него жизнь с Оксаной. Присмотрелся Никифор к своей жене и увидел, что может потерять ее. И с тех пор не отходил от нее, ко всем ревновал. Прямо влюбился в нее снова. Только для нее и играл на своей гармошке.
Вот так дядя Троша и делал добро людям. По-своему, конечно, озорно и весело. Но это значения не имеет.
— Забавный, умный старик, — проговорила Надежда Ивановна. — Я еще застала его чудачества, когда приехала сюда учительствовать. Его все считали сказочником. Он, бывало, все рассказывал колхозникам какие-то истории. Что, думаю, за истории он рассказывает? Подсела как-то к его компании и вдруг слышу: дядя Троша «Хаджи Мурата» рассказывает. Вы подумайте! А другой раз «Муму» рассказывал. Он оказался большим любителем книг. Брал их в библиотеке, прочитывал, а потом пересказывал дружкам. А старики считали, что это он сам сочинял всякие истории.
Славно прошел вечер, светло было на душе у Гали, когда она уходила.
— Приходите, девочки, — приглашала Надежда Ивановна, — приходите за книгами и просто так приходите.
— И просто так приходи, — шепнул Виктор Гале и пожал ее локоть в темноте сеней. Галя бросилась в дверь, чуть не упала, запнувшись о порог.
12Галя и Виктор боронили недалеко от полевого стана. Высоко сияла луна и светила так ярко, что Гале видны были все дальние березняки и даже ползающий трактор Виктора на другой стороне поля. Впереди и сзади трактора двигались по земле пятна света от фар.
Галя в спортивной куртке, в брюках, в сапожках походила на подростка. Ее небольшие, но сильные, перепачканные солидолом руки уверенно передвигали рычаги. В заднее окошко она видела, как, освещенные луной и фарой, быстро бежали за трактором бороны. Их было двенадцать штук. Зубья борон рыхлили корку, затянувшую зябь, они как бы причесывали землю, оставляя после себя ровное, исчерченное длиннейшими бороздами, красивое поле. Оно было таким ровным, что по нему не хотелось ходить, чтобы не мять его. Бегущие бороны вздрагивали, подпрыгивали и казались живыми существами, которые копошились, упорно рылись в земле, как будто отыскивая что-то зарытое. Над ними поднималась легкая пыль. Вот одна из борон начала прыгать особенно сильно, точно кто-то схватил ее за зубья, и она принялась рваться, дыбиться. Галя заглушила мотор и, захватив палку, выпрыгнула из кабины. Ну, так и есть! Зубья обмотала солома, забил всякий мусор, вот борона и начала скакать и уросить. Галя палкой очистила ее.
Вернувшись к трактору, Галя остановилась и замерла на мгновенье, чтобы почувствовать эту лунную майскую ночь, которая пахла взрыхленной землей и березняками. На луну порой набегали облачка, затемнив ее на миг, они затем уносились бог весть куда. Там, в высоте, был сильный ветер, а здесь, на земле, и травинка не шевелилась. Среди просторного поля дремали две раскидистые березы. За ними ползали огни — это боронил Виктор. О чем он сейчас думает? О чем? О ком? А ночь! Какая светлая ночь! И как ее любила Галя! И эти две березы любила, и эти дальние, блуждающие огни Виктора любила, и поле, празднично причесанное, озаренное луной, и запах сырой земли, и манящую, загадочную даль, в которую так хотелось уйти…
А о чем сейчас думает Виктор? О ком?.. И хотелось объездить весь белый свет, хотелось все увидеть, все узнать, все перечувствовать… Огни Виктора скользили, блуждали, двигались… И хотелось работать во всю силу, работать день и ночь, чтобы эта хорошая земля стала еще лучше. Никогда она, Галя, не разлучится со всем этим. Она никогда не состарится, не умрет. Она будет вечно жить. Она будет вечно молодой. Она была сейчас уверена в этом. И хоть ум ее знал, что это невозможно, но все ее тело, ее душа, ее сердце, вся ее сильная молодость отчаянно верили, что им не будет конца… А о чем сейчас думает он?..
Галя забралась в кабину, и трактор ее ожил, залязгал, зарычал, вспыхнули фары, и снова бороны заволновались, как трава под ветром, снова принялись прибирать и украшать землю.
Лучи фар освещали перед Галей комковатое поле с торчащими былинками. Оно словно уплывало под трактор. В призрачном лунном свете проступал вдали домик на полевом стане. Костер там погас, должно быть, дневная смена спала или уехала домой. И вдруг там, возле дома, взвился столб пламени, а вокруг него заметался какой-то огонь поменьше. Будто костер бегал. Что такое? Что случилось? Вот этот костер повалился, исчез. Пылал только большой огонь, освещая мечущихся людей.
Галя остановила трактор, встала на гусеницу, всматривалась, «Что-то неладное там. Не беда ли какая?»
Подбегая к стану, Галя услыхала возбужденные голоса и увидела на земле человека. Он лежал на одеяле в одних трусах. В стороне валялись дымящиеся обрывки комбинезона и рубахи.
Оказалось, что Стеблю не спалось и он решил посидеть у костра, разогреть чай, попить. Разводя костер, он в темноте вместо солярки плеснул на дрова бензин и, не заметив, облил свой комбинезон. И, когда зажег спичку, вспыхнули не только дрова, но и сам он. Стебель закричал, начал кататься по земле, пытаясь сбить пламя. Выскочившие Шурка и Кузьма Петрович накрыли его брезентовым дождевиком, задавили пламя. Стебель дымился, будто головешка. Шурка сорвал с него тлеющие лохмотья…
Сейчас Стебель стонал, иногда этот стон переходил в крик. Валерка то карябал пальцами по разостланному одеялу, то начинал бить по нему кулаками, крича:
— Больно! Больно! Помогите же, сделайте что-нибудь!
Глаза его одичали, губы пересохли, потемнели. Едва ли он что-нибудь видел. Разве что пылающий костер. И, наверное, вид огня доставлял ему еще большие страдания.
Галя смотрела на него, судорожно сжав ладонями щеки.
Глухо замычав, Валерка перевернулся на живот, вцепился руками в одеяло, стал рвать его из-под себя и, совсем уже теряя сознание, впился в одеяло зубами.
Испуганная Галя поняла, что Валерку после нервного потрясения поразил сильный шок. Кажется, так это называется? Она опустилась на колени, приговаривая:
— Потерпи, Валерка, потерпи, дорогой! Сейчас мы что-нибудь сделаем. Сейчас мы тебя увезем в больницу.
— Горит все! Пить! Дайте же пить, черт вас возьми! — И он перевернулся снова на спину, раскинул руки и тут же бросил их себе на грудь, громко шлепнув о нее ладонями. — Облейте же меня водой! Холодной облейте!
— Сейчас, сейчас, — сказала Галя и крикнула растерявшемуся Шурке: — Воды!
