Антти Тимонен - Мы карелы
Укрывшись за деревом, Васселей долго осматривал берега и, убедившись, что они пустынны, стал соображать, как переправиться через речку. В обход идти он не мог. Да и устал он так, что боялся даже сесть и передохнуть. Знал: стоило ему опуститься на землю — он сразу бы заснул. А останавливаться здесь на берегу было опасно. Васселей только что перешел границу, если можно было называть границей невидимую линию между занятым финнами Ребольским уездом и остальной Карелией. Если при переходе границы его заметили и за ним направлена погоня, то место для отдыха надо выбирать где-то подальше, на той стороне реки.
Васселей побрел вдоль берега, надеясь найти что-нибудь, из чего можно соорудить плот. Он буквально валился с ног от усталости, но ему придавало силы сознание того, что цель уже близка. Хотя цель и была смутной, неопределенной, но она влекла его вперед. Домой! Этот путь должен привести его к дому. Правда, прямо домой он не пойдет, он пойдет к лесной избушке, в которой они с отцом когда-то хоронились во время похода Малма.
Васселею послышался какой-то шорох, и он застыл на месте, словно охотник, подкрадывающийся к токующему глухарю. Нет, ему только показалось. Вокруг было тихо, лишь щебетали птицы и где-то вдали слабо поскрипывало дерево. Можно продолжать поиски. Наконец Васселей нашел прибившиеся к камням два скрепленных вместе бревна — когда-то бревен было четыре и они составляли плот. Бревна, наверное, давно находились в воде, они настолько отяжелели, что переправляться через реку на них было рискованно. Но Васселей набросал поверх бревен хвороста, лег на них ничком и, загребая руками, поплыл через реку. Течение в этом месте было несильное, потому что река здесь разлилась шире, чем в других местах.
Бревна ушли в воду, и выступившая сквозь хворост холодная вода сразу же впиталась в одежду. Только спина и рюкзак на спине оставались сухими. Усталость сковывала все тело, и Васселею хотелось бросить грести и заснуть прямо на плоту: пусть несет, где-нибудь да прибьет к берегу. Но какая-то внутренняя сила заставляла его двигать закоченевшими руками. Время от времени он поднимал голову, чтобы убедиться, что противоположный берег хоть медленно, но верно приближается. И опустив голову на хворост, он опять упорно греб руками…
— Ну давай, бедняжка, давай! — сказал кто-то по-русски. Васселей хотел вскочить, выхватить револьвер, но было уже поздно: две пары крепких рук держали его за кисти. Третий красноармеец стоял неподалеку в воде, наставив винтовку на Васселея. С Васселея тотчас же сняли рюкзак и отобрали револьвер.
— О, да это же не простая птичка! — воскликнул один из красноармейцев, рассматривая найденную в кармане Васселея карту. На краю карты шли колонкой какие-то загадочные цифры. — А эти что значат?
— Я не знаю, — ответил Васселей по-русски.
Он и в самом деле не знал ключа к этому шифру. Он знал только то, что карту и пакет, приложенный к ней, он должен был оставить в тайнике в лесу, неподалеку от деревни Койвуниеми. Человек, для которого предназначалась эта тайнопись, находился в Тунгуде, его имя Васселею было неведомо, и они даже не должны были встречаться. Да и вообще доставить карту и пакет Васселей должен был, так сказать, по пути, а задание у него было другое, более ответственное.
— Ничего, мы поможем тебе все вспомнить! — Красноармеец со зловещим смешком похлопал по карте.
— А я вправду не знаю, — простодушно сказал Васселей.
— Из каких ты будешь, что умеешь по-русски говорить?
— Я карел. Служил в царской армии.
Васселей решил честно отвечать на все вопросы.
Молодой красноармеец спросил его имя и откуда он, записал в блокнот. Красноармеец постарше махнул Васселею револьвером:
— Пошли. Там разберемся, кто ты и зачем. А вы оставайтесь здесь, — сказал он красноармейцам.
— Михаил Петрович, ты один поведешь его?
— Одного шпиона уж как-нибудь доведу до места и один.
— Дайте мне хоть полчаса отдохнуть, — взмолился Васселей. — Меня ноги уже не держат.
— Ишь, отдохнуть захотел! — усмехнулся Михаил Петрович. — Еще чего угодно вашей милости, господин шпион? А ну пошли!
После утренней росы ягельник был мягким, как ковер. Дул легкий ветерок, грело солнце, в сухом сосновом бору остро пахло смолой. Каждый шаг давался Васселею с трудом. Ему вдруг захотелось броситься на землю, в мягкий мох, и лежать не двигаясь. «Пусть убивает!» Пусть застрелит из своей винтовки или же из его, Васселея, револьвера. Все равно… Все равно убьют… В том, что его убьют, Васселей не сомневался. Но даже в самом безнадежном положении человек стремится жить, продлить жизнь хоть на минуту, на секунду. Хотелось еще и еще раз вдохнуть смолистый воздух карельского леса, сделать еще шаг по родной земле, по этому мягкому ягелю…
— Так ты говоришь, служил в царской армии. Ты на каком фронте, воевал? — послышался сзади, голос конвоира.
— В Галиции.
— Выходит, мы с тобой на одном фронте были. А в какой дивизии? Впрочем, теперь уже все равно. Солдаты бывшие и армия бывшая.
— Кто знает, может, в одном полку служили. — Васселей немного ожил. — Кого у нас только не было. И русские, и карелы, и малороссы, и кавказцы…
— Да, всякий народ был, — откликнулся конвоир. — Да не у всех так дороги разошлись, как у нас с тобой.
— Слушай, служивый, а что ты сделаешь со своим однополчанином, если он тягу даст? Неужто стрелять будешь? — спросил Васселей.
— А ты попробуй. Тоже мне, однополчанин нашелся… — и красноармеец выматерился.
— Не буду пробовать. Так поверю.
— Так-то и лучше будет.
Намокшая одежда подсыхала, и тело под ней начало зудеть. Сунув руку под рубаху, Васселей вдруг обнаружил, что красноармейцы не догадались отнять у него спрятанный под брючным поясом финский нож.
— Погоди, — послышалось позади.
Васселей оглянулся. Конвоир стоял, свертывая козью ножку. Револьвер неуклюже торчал под мышкой, а винтовка висела на ремне. Свернув цигарку, красноармеец сел на камень и закурил. Васселею он махнул рукой: садись, мол…
— Гляжу я на тебя, паря, и никак в толк не возьму. — Голос красноармейца стал мягче. — Вот ты карел, а шпионить пришел в Карелию. И чего ради? Мы с тобой, паря, вместе воевали, германца били. Потом супротив нас мировой империализм попер. А ты, выходит, шкуру продал? За что — не пойму. За деньги, что ли? Неужели солдат может продаться за деньги? На буржуя ты вроде не похож…
— А я хотел жить в мире.
— Верю, паря, верю, — красноармеец засмеялся. — Попался — и мира сразу захотелось.
— Что со мной будет, как полагаешь? — спросил, помолчав, Васселей.
— Это ты серьезно спрашиваешь? — Красноармеец испытующе взглянул на Васселея. — Ну ежели я скажу, мол, тебя пожурим чуток, дескать, нехорошо, паря, шпионить, а потом отпустим с миром, — ты ведь не по веришь?
— Не поверю.
— То-то и оно.
Это «то-то и оно» — прозвучало как приговор.
— Дай закурить, — хриплым голосом попросил Васселей.
Красноармеец протянул кисет. Васселей поднялся и подошел к нему. Конвоир дал прикурить. Хотя и не было ветра, но прикурить никак не удавалось. И тут-то подобно вспышке пламени мелькнула мысль у Васселея, что если у него и есть еще возможность спастись, то только сейчас. Красноармеец не заметил, как сверкнул нож. Выронив кисет и револьвер, он схватился двумя руками за грудь, опаленную нестерпимой болью, и рухнул навзничь на мокрый мох. Васселей схватил свой рюкзак, револьвер, винтовку конвоира и бросился бежать.
Усталость, только что валившая его с ног, сменилась бешеным приливом сил. Васселей пробежал через бор и, не замечая, как сучья царапают лицо и рвут одежду, начал продираться через густой ельник. Потом он бежал по болоту, потом по острым камням. Он бежал, словно человек, которого он ударил ножом, гнался за ним по пятам. Винтовка мешала бежать, и он бросил ее в болото. Нет, его гнал не страх перед преследователями. Ведь у него же был револьвер, и если кто-то погнался бы за ним, он бы не растерялся. Он бежал от самого себя, от того, что он сделал. Человек, с которым он воевал на одном фронте, протянул ему свой кисет, а он убил его… Убил! Васселей бежал до тех пор, пока не споткнулся и не упал. Подняться он уже был не в силах.
Очнулся он от холода. Солнце скрылось за лесом, наступала ночь. Васселей схватил револьвер, осмотрел рюкзак. Его дорожные припасы: карта, пакет — все на месте. Все было опять при нем, как и утром. А может быть, ему только приснился дурной сон? Может, ничего и не было? Ох, если бы это был сон. Но на лезвии ножа осталась засохшая кровь.
Васселей поднялся и побрел вперед. Он даже забыл поесть. Он шел и шел, не думая, куда идет. Здесь, в глухой чаще, не было никаких дорог, но Васселей был словно на перепутье. Три дороги лежали перед ним. Какую из них выбрать? Пойти ли на восток, в Тунгуду, или на север, домой. А может, повернуть обратно на запад, в Финляндию?..
