Василий Дюбин - Анка
Сашка и Евгенушка подхватили ее под руки, но она оттолкнула их и сказала:
— Дайте мне поцеловать родную землю, — из ее глаз брызнули слезы радости, и она припала лицом к горячему песку.
Панюхай нагнулся над ней, взял ее за плечи.
— Успокойся, Татьянка. Не надо так сердце тревожить. Встань и скажи людям, что мы с тобой в Москве секундом видались. Не верят мне. Давай я помогу тебе на ногах утвердиться.
Таня встала и первым на берегу расцеловала деда Панюхая, потом молча ткнулась головой в грудь Акимовне.
— Касаточка ты моя… — ласкала ее Акимовна, глотая слезы.
Анка знакомила Ирину с Евгенушкой, Дарьей, Акимовной, со всеми бронзокосцами, а потом, будто очнувшись от забытья, крикнула стоявшему поодаль с Кавуном мужу:
— Яшенька! Ты что же это, не рад приезду Ирины, что ли?
— Рад, Аня, рад, — смущенно заулыбался Орлов.
— А чего же вы с Юхимом Тарасовичем в сторонке торчите?
— Ждем своей очереди.
— Иди, иди сюда, увалень.
Орлов подошел к Ирине.
— Здравствуйте, сестрица, — и пожал ей руку.
Анка строго посмотрела на него:
— Хорош братец, нечего сказать. Ты что же, Яшенька, ждешь, когда девушка первой раскроет перед тобой свои объятья? Целуй, неблагодарный, она спасла тебе жизнь.
Орлов крепко обнял Ирину и поцеловал.
— А теперь, Яша, веди гостью домой, — сказала Анка и взяла Таню под руку. — Пошли, товарищи.
Берег пустел. Бронзокосцы расходились по домам. Последними покидали берег Анка и Таня. Когда они поднялись по тропинке наверх, Анка придержала Таню, спросила:
— Виталий писал Евгенушке, что ты будто видала Пашку, когда вас освободили из лагеря наши солдаты. Правда это?
Таня вздернула плечами.
— Не знаю, право… Наверно, обозналась.
— Может и так быть. Однако в марте море выбросило вон там, показала Анка рукой вниз, — атаманские шмутки.
— Что ты говоришь… — удивилась Таня.
— То, что слышишь. Мундир и шаровары с лампасами.
— Да как же это… — недоумевала Таня.
— А вот так: барахлишко всплыло, а его и косточек нет.
— Чудеса…
— Всякие бывают на белом свете чудеса, Танюша, Но ты об этом забудь. Идем…
XIХата Тани Зотовой, построенная за год до войны, встретила хозяйку своим сиротским унылым видом. Окна с перекошенными рамами и выбитыми стеклами уже давно, с того дня, когда Павел отправил Таню в фашистскую Германию, не отражали веселого блеска солнечных лучей и мертво зияли пустыми глазницами. Известка на стенах местами потемнела, местами была смыта дождями, и рыжеватая глина осыпалась, обнажая неровную кладку бутовых камней. Камышовая крыша была взъерошена буйными морскими ветрами, и кое-где виднелись стропила каркаса.
Таня с болью в сердце смотрела на свое обшарпанное жилище, и глаза ее наполнялись печалью. Ведь совсем недавно, четыре года тому назад, хата Дмитрия и Татьяны Зотовых, блистая белоснежными стенами, была опрятной и приметной, в ней царили уют и светлая радость. А теперь она стояла всеми забытая, скорбная и мрачная.
— Идем, Танюша, — сказала Евгенушка.
— Погоди…
Таня взялась за скобу, потянула на себя. Дверь скрипнула и тоскливо завизжала на ржавых петлях. Таня переступила порог и отшатнулась, прислонившись спиной к дверному косяку. В лицо ей пахнуло холодной пустотой. По углам и на потолке висела запыленная паутина. Полицаи ничего не оставили в хате, даже стекла в окнах выбили…
— Идем, — повторила Евгенушка. — Вернется Митя, все наживете. Не надо печалиться. Пока будешь жить у меня, а там посмотрим. Согласна?
— Спасибо, подруга. У тебя я буду чувствовать себя как дома.
— Вот и хорошо, Танюшенька, — обрадовалась Евгенушка. — Жить будешь у меня, а работать с Анкой в сельсовете, она берет тебя к себе секретарем. Пошли домой…
Ирину поместили при медпункте в чистенькой светлой комнате, в которой когда-то проживал покойный фельдшер Душин. Когда Ирина, съездив в район за медикаментами, приступила к исполнению своих обязанностей, явилась Дарья и сказала:
— Да будет вам известно, милая Иринушка, что я при Душине тут, на Косе, и на том берегу, в Кумушкином Раю, до самой его смерти была его помощницей.
— У вас есть медицинское образование? — живо заинтересовалась Ирина.
Дарья улыбнулась, и на ее пухлых румяных щеках образовались ямочки:
— Для того, чтобы стирать простыни, наволочки, марлевые занавески и мыть полы, медицинского образования не требуется.
И они обе рассмеялись.
— К тому же, я очень выгодная помощница: никакой платы не требую.
— Однако всякий труд должен оплачиваться, — заметила Ирина. — Санитарка, например, или уборщица, прачка…
— Если она, — перебила Дарья Ирину, — всегда находится на медпункте. Это понятно. А я не могу. Война обезлюдила наш колхоз, и нам, женщинам, тоже приходится выходить в море добывать рыбу. С какими же глазами я буду брать плату, если помогаю по своей доброй воле?
Ирина пожала плечами:
— Все же труд есть труд… Я думаю, что этот вопрос надо разрешить на правлении колхоза.
— Милая девушка, мой Гришенька председатель колхоза, и меж нами этот вопрос давно улажен. Давайте-ка тряпку, ведро. Я немного полы протру.
Великодушие и бескорыстие Дарьи тронули чуткое сердце Ирины. Она ласково посмотрела на рыбачку и сказала:
— Ведро и тряпка в кладовой. Да, кажется, там. А полы мыть не надо, они чистые.
Дарья с хитринкой посмотрела на Ирину.
— Пускай будет по-вашему, — в ее глазах засветились лукавые огоньки, и она засмеялась.
— Чему это вы смеетесь?
— Не догадаетесь… Да ведь это я перед вашим приездом навела тут шик-блеск.
— Ах, вот вы какая хитрючая! — засмеялась и Ирина, шутливо погрозив пальцем.
— Милая девушка, моя хитрость безвредная.
— Верю, Дарьюшка, верю. У вас добрая, открытая душа.
Ирина с первых же дней так привыкла к этой бойкой, расторопной женщине, что, если Дарья по какой-либо причине не приходила на медпункт, она скучала по ней. У Ирины уже выработалась потребность каждый день чувствовать возле себя свою помощницу и наслаждаться ее мягким певучим голосом.
Как-то, в разговоре, Дарья заметила, что медпункт — дело хорошее, а было бы куда лучше, если бы в колхозе открыли родильное отделение.
— А то бывает так, милая моя, что покуда довезут до района роженицу, да порастрясут ее в дороге, намучают, а в роддоме-то и места свободного не окажется. Хоть под плетень садись и рожай себе в муках мученических. А не то поворачивай оглобли домой и бабку-повитуху кличь.
— Нет, Дарьюшка, — возразила Ирина, — обойдемся без повитух. Ведь я окончила перед войной фельдшерско-акушерский техникум и работала в родильном доме.
— Вот радость-то какая! — всплеснула руками Дарья.
— И в район возить рожениц не надо. Наш медпункт располагает отдельной комнатой с двумя койками.
— Это мне давно ведомо, Иринушка, но я не знала, что вы акушерскому ремеслу обучены. Нынче же приведу сюда роженицу, а то ее завтра утром хотят в район везти. Она соседка моя. Вчера у нее были такие колотья, такие схватки…
— Веди, веди, — поторопила ее Ирина.
И Дарья привела соседку. Три дня и три ночи Ирина и Дарья посменно дежурили у постели роженицы. На четвертый день соседка Дарьи родила. Роды прошли благополучно. Довольный и счастливый муж роженицы, не зная, чем отблагодарить Ирину, принес ей жирного вяленого леща.
— Вот… примите… от всея души… — взволнованно бормотал рыбак. — Чебачок, что золото…
— Нет, нет, что вы! — отмахнулась Ирина. — Никаких приношений. Этим вы причиняете мне только неприятность.
Дарья строго посмотрела на соседа, кивнула через плечо. Рыбак извинился и смущенно попятился к двери.
Не было дня, чтобы возле медпункта не толпились бронзокосцы. В течение месяца Ирина завоевала их всеобщую любовь и признание. Одним Ирина оказывала медпомощь на месте, других, с более серьезным диагнозом, направляла в район.
— Ирина Петровна — наша исцелительница, — так уважительно отзывались рыбаки и рыбачки о ласковой и чуткой фельдшерице-акушерке.
Убедился в этом и дед Фиён. Он пришел на медпункт с больной рукой, обмотанной тряпкой. Ирина сняла тряпку, бросила ее в таз. У старика между пальцами был гнойный нарыв.
— Отчего это у вас? — спросила Ирина.
— Да так… — простодушно ответил Фиён.
— Так не может быть.
— Ну… как вам сказать?.. Рыбьим плавником накололся.
— Почему сразу не обратились ко мне?
— Думал, пройдет… засохнет.
Ирина укоризненно покачала головой и обратилась к Дарье:
— Горячей воды.
Она вымыла кисть, взяла скальпель, вскрыла нарыв. Потом промыла ранку, залила йодом, забинтовала.
— Завтра придете. Бинт не снимайте.
