Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут
Вот, казалось бы, и весь сказ. Да нет. Уже перед концом войны я вдруг опять повстречал Баядерку. Иду однажды по одной из улиц приморского города, смотрю: какой-то солдат бочку воды на кляче везет, едва-едва плетется. Всматриваюсь: она, как есть она. Задрожал весь от радости и слез, кричу:
— Баядерка!
Лошадь встрепенулась, настороженно уставила на меня глаза.
— Неужто не узнаешь, Баядерка!
Радость мелькнула в ее глазах. Подхожу. Лошадь уткнулась в мое плечо. Вынул я кусок сахару — был как раз у меня, — протянул его Баядерке. Ждал минуту, две. Не взяла Баядерка сахар, не захотела. Видно, навсегда осталась верной своему Петру Михайловичу Воротынову. Ему одному...
Усатый человек смолк. Ребята тоже молчали. Никому из них уже не хотелось продолжать давешний спор.
КОЛДУН
Случилось это, когда я был еще юнцом. Как-то летом уехал я отдыхать к деду Федору, прославленному на Черном море бригадиру рыболовецкой артели. С дедом я был знаком не первый год. с ним мы не раз охотились в горах, дневали и ночевали на рыбалке, вместе переживали свои рыбацкие неудачи, вместе радовались, когда улов был хорош, — бывало, что налавливали почти полную лодку ставриды.
Приехал я к деду вечером, а рано утром мы уже были на берегу моря. Широко расставив ноги, дед долго молча смотрел с берега вдаль. А потом мрачно сказал:
— Колдун в море сидит.
Я ничего не понял, а по лицу деда — оно почернело и нахмурилось — догадался: тут что-то неладно.
Молча стал я готовить лодку, уложил снасти, завел мотор.
Дед закурил, хмуро бросил в мою сторону:
— Напрасно, хлопче, усердствуешь — рыбы не будет. Месяц наша бригада бьется, а рыбы и на понюшку табаку нет. Бывало, ставриду тоннами брали, а теперь что ни день, то хуже улов. В чем причина? И сам не пойму. Поворачивай-ка лучше до дому. Будем пироги с малиной есть.
— Снасть-то какую я привез! Хоть акулу лови — выдержит, —похвастал я.
— «Акулу»! — передразнил дед. — Тут кефальки плохонькой нет, а тебе акулу подавай.
— Вчера не было, а сегодня, может, появится, — настаивал я. — Сердце чует. Авось что-нибудь попадется. Едемте...
Обветренные губы деда дрогнули в насмешливой улыбке:
— Эх, ты, авоська!.. Слушай-ка лучше, что старшие говорят.
— Рыбаки и охотники, люди сказывают, одним миром мазаны: их только слушай — сорок коробов тебе наговорят,— попробовал было пошутить я, но дед обиделся:
— Тебе, конечно, не охотнику, виднее. Поезжай, гляди, кита поймаешь, — и зашагал от берега, сутуля спину.
Одному мне не очень-то хотелось выходить в море, но и отступать было уже поздно. И я решил во что бы то ни стало, вопреки предсказаниям деда Федора, возвратиться с уловом. Не может того быть, чтобы в море, да еще в Черном, не было ставриды. Смешно! Будет рыба!
Я отчалил от берега. Воздух был нежен и чист. Лодка легко и быстро скользила по застывшей глади воды, далеко разносился стук мотора. Отплыв километров пять, я остановился, разложил снасти. Огорчение, навеянное дедом, как-то внезапно исчезло. Я верил в удачу. Правда, вокруг, куда только мог достать глаз, не было видно ни одной лодки, а обычно, когда идет рыба, любителей-рыболовов хоть пруд пруди.
— Ну, это мы еще посмотрим, — самоуверенно сказал я.
Запустил самолов в море, леска тотчас вздрогнула, чиркнула по воде и натянулась. Затаив дыхание, я быстро стал сбрасывать леску в лодку и вскоре вытащил большую красавицу ставриду.
— Вот она вам, рыба! — во весь голос загорланил я, радуясь и торжествуя.
Но на этом все и кончилось. Будто кто заколдовал: шли минуты, часы — рыбы больше не было. Я менял место, отплывал в глубь моря. Все напрасно — ни клева, ни лова.
«Рано обрадовался», — подумал я.
Солнце выкатилось на середину неба. Я успел переменить десятки мест, избороздил километров двадцать и вынужден был с горечью признать правоту деда Федора. Ко всему еще в баке кончался бензин.
Добирался я к берегу уже на веслах, усталый, голодный и злой. Пойманную утром ставриду нацепил на крючок самолова с металлическим тросиком на конце и бросил подальше в море. Вначале она где-то далеко, в глубине, живо металась на привязи, затем замерла, ослабила леску.
Море мне уж не казалось таким красивым и приветливым, как в предрассветную рань. Оно как-то посерело, давило своей безбрежной громадой. Хотелось есть.
Но вдруг лодку мою что-то рвануло. Леска со ставридой соскочила с закрепа и, разматываясь, понеслась куда-то в морскую глубину. Скорее машинально, чем сознательно, я схватил ее на лету, стал придерживать. Она бежала так быстро, что обожгла ладонь. Я вскочил на ноги. Леска остановилась, по ней покатились янтарные капельки воды, и вдруг опять рванулась вперед. Я не дал ей ходу. И тогда что-то сильное стремительно повело ее в сторону. Я попробовал медленно сматывать леску. Она пружинила, шла неохотно. Я очень боялся, что леска не выдержит, лопнет: она натянулась до предела, будто струна. На лбу у меня выступил пот, мускулы на руках онемели, но я продолжал вести к себе из-под воды что-то непомерно большое и сильное. Оно упрямилось, сопротивлялось. Леска почти совсем застыла на месте. Минута... вторая... затем под водой что-то вздрогнуло и изо всех сил метнулось кверху. Это произошло так внезапно, что я отлетел назад и со всего размаху грохнулся на спину, едва не вывалился из лодки. Рядом взбурлила вода, и вдруг... вдруг в двух метрах от себя я увидел голову... акулы.
Багровые, налитые свинцом глаза враждебно и неподвижно смотрели на лодку. У меня по спине пробежал мороз. Но акула вильнула хвостом и скрылась.
Я не выпускал из рук леску. На всякий случай снял с уключины весло и опять поднялся на ноги. Я понял, что произошло. Акула глубоко заглотнула ставриду с крючком и оказалась на самолове, как на привязи.
Теперь, чуя опасность, она повела себя хитрее. Она уходила далеко под воду, сохраняла силы. Сквозь толщу воды я видел силуэт ее огромного тела, передвигающегося под взмахи хвоста то в одну, то в другую сторону. Но и я стал хитрее. Я не давал акуле отдохнуть. Опять, но уже осторожно, стал тянуть хищника к себе. Он растопырил плавники, нырнул в глубину.
Я попустил леску, а потом рывком остановил акулу. Тросик самолова больно врезался в руку. Акула рассвирепела, стала бросаться вверх, вниз неокончательно выведенная из себя, поджав плавники, стрелой полетела навстречу. Я невольно подался назад. Почти у самой поверхности акула несколько раз перевернулась, мотну ла, как лошадь, головой и высунулась из воды. Я перехватил весло и со всего размаху ударил ее по черепу. Акула, вздрогнув, отскочила и тяжело перевалилась набок.
Это был полутораметровой длины хищник с темно-серой спиной и плоским, ослепительно белым животом. Сильные, большие, точно крылья птицы, плавники обтянуты слизистой прозрачной кожей. Хвост — будто две огромные, соединенные ладони. Голова — остромордая, с красноватыми, хищными глазами; в нижней части опрокинутым полумесяцем зияла раскрытая пасть.
Я потянул леску, и она внезапно лопнула. Но акула уйти уже не могла. Я еще раз ударил ее ребром весла, потом с огромным усилием втащил в лодку.
На берег я вернулся к вечеру. Подплывая, издали увидел деда Федора. Он стоял в кругу рыбаков, курил, поглядывая в мою сторону.
— Акулу поймал! Акулу!–крикнул я, выпрыгивая из лодки.
— Может, кашалота? — отозвался кто-то.
Рыбаки окружили лодку. Я смотрел на них торжествующими глазами. Дед Федор насмешливо фыркнул:
— Это такая же акула, как я жар-птица.
Рыбаки дружно захохотали.
— Катрана поймал и думает, чудо-юдо стряслось,— продолжал дед Федор. — Гляди, ребята, он и на самом деле себя героем возомнил.
— Катран...
— Он самый...
— Окаянный...
— Один-то он не ходит. Поди, черными стаями налетел сюда, — слышал я со всех сторон.
Я стоял, ничего не понимая. Что это за зверь такой, катран? Стал допытываться. Наконец один из рыбаков объяснил мне, что катран тоже из семейства акул, но до настоящей акулы ему так же далеко, как кукушке до ястреба. Безобиден он, катран этот самый. Но там, где появляются его стаи, не жди промысловой рыбы — всю разгонит.
Когда шум немного поутих, опять заговорил дед Федор:
— Теперь все понятно. Пришел, бестия. Как же, соскучились... Лет десять, как катран последний раз в этих местах был, потом к турецким берегам укатил. — Дед раздавил каблуком брошенный окурок, оглядел рыбаков. — Готовьтесь, хлопцы, на рассвете выйдем в море. Эту шайку прогнать надо или выловить, — и, пренебрежительно пнув катрана носком сапога, повернулся ко мне:—А ты, парень, не падай духом. Доброе дело сделал: первый загадку разгадал, почему ставрида не ловится.
