Лев Кассиль - Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние
– Воздух!
– Есть! Завтрак подан. Сегодня завтрак дадут горячий. Укрывайтесь! – проговорил Поночевный, оглядывая небо.
Небо загудело над нами. Двадцать четыре «Юнкерса» и несколько маленьких «Мессершмиттов» летели прямо на батарею. За скалами громко, торопясь, застучали наши зенитки. Потом тонко заверещал воздух. Мы не успели добраться до укрытия – земля охнула, высокая скала недалеко от нас раскололась, и камни завизжали над нашими головами. Твердый воздух ушиб меня и повалил на землю. Я залез под нависшую скалу и прижался к камню. Я чувствовал, как ходит подо мной каменный берег.
Грубый ветер взрывов толкался мне в уши и волок из-под скалы. Цепляясь за землю, я что есть силы зажмурил глаза.
От одного сильного и близкого взрыва глаза у меня сами раскрылись, как раскрываются окна в доме при землетрясении. Я уж было собрался опять зажмуриться, как вдруг увидел, что справа от меня, совсем близко, в тени под большим камнем, шевелится что-то белое, маленькое, продолговатое. И при каждом ударе бомбы это маленькое, белое, продолговатое смешно дрыгалось и снова замирало. Меня так разобрало любопытство, что я уже не думал об опасности, не слышал взрывов. Мне только хотелось узнать, что за странная штука дрыгается там под камнем. Я подобрался ближе, заглянул под камень и рассмотрел белый заячий хвостишко. Я подивился: откуда он здесь? Мне известно было, что зайцы тут не водятся.
Грохнул близкий разрыв, хвостишко судорожно задергался, а я поглубже втиснулся в расщелину скалы. Я очень сочувствовал хвостику. Самого зайца мне не было видно. Но я догадывался, что бедняге тоже не по себе, как и мне.
Раздался сигнал отбоя. И тотчас я увидел, как из-под камня медленно, задом выбирается крупный заяц-русак. Он вылез, поставил торчком одно ухо, затем поднял другое, прислушался. Потом заяц вдруг сухо, дробно, коротко пробил лапами по земле, словно сыграл отбой на барабане, и запрыгал к батарее, сердито прядая ушами.
Батарейцы собрались около командира. Сообщали результаты зенитного огня. Оказывается, пока я там изучал зайкин хвост, зенитчики сбили два немецких бомбардировщика. Оба упали в море. А еще два самолета задымили и сразу повернули домой. У нас на батарее бомбами повредило одно орудие и осколком легко ранило двух бойцов. И тут я опять увидел косого. Заяц, часто подергивая кончиком своего горбатого носа, обнюхал камни, потом заглянул в капонир, где укрывалось тяжелое орудие, присел столбиком, сложив на животике передние лапы, осмотрелся и, словно заметив нас, прямехонько направился к Поночевному. Командир сидел на камне. Заяц подскочил к нему, забрался на колени, уперся передними лапками в грудь Поночевного, дотянулся и стал усатой мордочкой тереться о подбородок командира. А командир обеими руками гладил его уши, прижатые к спинке, пропускал их через ладони… Никогда в жизни не видел я, чтоб заяц держался так вольно с человеком. Случалось встречать мне совсем ручных заек, но стоило коснуться ладонью их спины, и они замирали от ужаса, припадая к земле. А этот держался с командиром запанибрата.
– Ах ты, Зай-Заич! – говорил Поночевный, внимательно осматривая своего приятеля. – Ах ты, нахальный зверюга… не покорябало тебя? Не знакомы с нашим Зай-Заичем? – спросил он меня. – Это мне подарочек разведчики с Большой земли привезли. Паршивенький был, малокровный такой с виду, а у нас отъелся. И привык ко мне, зайчина, прямо ходу не дает. Так и бегает за мной. Куда я – туда и он. Обстановка у нас, конечно, для заячьей натуры не очень подходящая. Сами могли убедиться – шумно живем. Ну, ничего, наш Зай-Заич теперь уже малый обстрелянный. Даже ранение имел, сквозное.
Поночевный взял осторожно левое ухо зайца, расправил его, и я увидел зарубцевавшуюся дырочку в лоснящейся плюшевой, розоватой изнутри кожице.
– Осколочком прошибло. Ничего. Теперь зато в совершенстве изучил правила ПВО. Чуть налетят – он уже мигом где-нибудь укроется. А один раз вышло, так без Зай-Заича была бы нам полная труба. Честное слово! Долбили нас часов тридцать кряду. День полярный, солнце на вахте круглые сутки бессменно торчит, ну вот немцы и пользовались. Как это в опере поется: «Ни сна, ни отдыха измученной душе». Так вот, стало быть, отбомбили они наконец, ушли. Небо в тучах, но видимость приличная. Огляделись мы: ничего как будто не предвидится. Решили отдохнуть. Сигнальщики наши тоже притомились, ну и проморгали. Только смотрим: Зай-Заич тревожится что-то. Уши наставил и передними лапами чечзтку бьет. Что такое? Нигде ничего не видно. Но знаете, какой у зайца слух? Что же вы думаете, не ошибся зайчина! Все звукоуловители опередил. Сигнальщики наши только через три минуты обнаружили самолет противника. Но я уже успел на всякий случай команду дать заранее. Приготовились, в общем, к сроку. С того дня уже знаем: если Зай-Заич ухо наставил, чечетку бьет, – следи за небом.
Я поглядел на Зай-Заича. Задрав хвостишко, он резво прыгал на коленях у Поночевного, искоса и с достоинством, как-то совсем не по-заячьи, озирал стоявших вокруг нас артиллеристов. И я подумал: «Какие же смельчаки, наверное, эти люди, если даже заяц, немного пожив с ними, сам перестал быть трусом!»
Вторая половинка песни
Если бы я придумал этот рассказ, я бы назвал его именно так: «Вторая половинка песни». Но попадись мне чужой подобный рассказ, я бы решил, что автор сочинил всю эту историю. Так в жизни никогда не бывает… А вот, оказывается, иной раз и так бывает! Придумать такую историю – дело не очень хитрое, самое интересное как раз в том, что я тут ничего не придумал. Все это правда.
Шел к нам осенью 1942 года из Америки и из Англии большой караван судов. Вместе с кораблями союзников плыли и наши торговые суда. Когда караван приблизился к нашим северным берегам, фашисты послали на него тучу бомбардировщиков и воздушных торпедоносцев.
Пламя взметнулось выше мачт над одним из больших пароходов союзников. Огненные вспышки раздернули нависавший туман. И тут все увидели, как матросы горевшего корабля стали тушить пожар. Через полчаса пожар был потушен. И пароход благополучно пришел в один из наших северных портов.
Не участвовал в тушении пожара на своем пароходе лишь один человек. Это был электрик Джордж Р. Взрывом его выбросило в море. Бедняга уже захлебывался, когда его заметили с одного из наших кораблей. Джорджа спасли. Лютая вода Баренцева моря, двадцать минут державшая парня в своей ледяной хватке, чуть было не заморозила его насмерть. С большим трудом отходили его наши моряки. Джорджу пришлось долго отлеживаться в госпитале на берегу. Потом он поправился и стал прогуливаться по городу. Я познакомился с ним. Это был невысокий светлоглазый паренек. Он носил коричневую куртку из замши, которая немножко покоробилась от долгого пребывания в морской воде. Ходил он без шапки, подставив полярному ветру широкий лоб и белокурые, мягко вьющиеся волосы. На поясе хлопчатобумажных синих, грубо сшитых брюк с большими карманами висел матросский нож.
В те дни по дощатым тротуарам нашего северного города прогуливалось много гостей, приплывавших с заморских берегов. Встречались широкогрудые, рослые канадцы, мелозубые курчавые негры, круглобородые ирландцы, загорелые ковбои из Оклахомы, расторопные нью-йоркцы, смуглые остролицые таитяне… Каких только языков и наречий не наслышались мы! По вечерам все собирались в Интернациональном клубе моряков. Люди с разных берегов океана встречались здесь за шахматной доской, спорили о военных делах у большой карты, расспрашивали наших моряков о законах и обычаях Советской страны, танцевали под радиолу и пели незнакомые нам песни. Задумали устроить вечер самодеятельности. Среди иностранных гостей оказалось немало певцов, музыкантов и танцоров. Стали просить и Джорджа выступить на вечере.
– О, Джордж у нас такой замечательный певец! Он обязательно должен спеть песенку про «Ферму дядюшки Дикки». Как это там поется? «Были на ферме дядюшки Дикки три теленка, три гусенка, три поросенка… му-му-му, га-га-га, хрю-хрю-хрю…»
Но Джордж печально посмотрел на товарищей своими светлыми глазами и сказал, что он не может петь эту песню один.
– Я привык петь ее только с братом Биллем, – грустно проговорил он, – а я не знаю, где сейчас Билль, жив ли он, бедняга?… Мы с ним близнецы. Я опередил его при рождении всего лишь на пятнадцать минут. Мы с ним всегда пели эту песню вместе у себя на ферме, в штате Виргиния. И играли на банджо… А теперь у меня банджо сгорело при взрыве.
– Мы достанем тебе другое банджо, – сказал боцман с английского парохода.
– Да, но вы не достанете мне другого Билля, – отвечал Джордж. – Билль еще раньше меня ушел в дальний рейс. Но я не знаю куда. Ведь об этом не говорят. Сейчас на море все приходится держать в тайне, чтоб эти проклятые «джерри» (так Джордж называл германских фашистов) не пронюхали, куда идут корабли. Наверно, его потопили. А без моего Билля песня – полпесни, а сам я – только половинка человека, не больше.
