Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая
В ограде, заслоняя деревья, стоял большой крестовый дом, сложенный из толстых бревен. Справа от него, прячась в зелени старых берез, — старообрядческая молельня. Хозяин был беспоповец, не признавал икон и новых церковных книг.
За оградой, на опушке леса, виднелось несколько ветхих избушек, где жили толстопятовские работники.
Дорофей встретил гостей радушно.
— Уж не обессудьте, — говорил он, поглаживая бороду. — Живем в степи, добрых людей видим редко, чем богаты, тем и рады. — Сергей с любопытством рассматривал потолок и стены, расписанные яркими красками каким-то проезжим маляром.
— Семья у меня небольшая, — продолжал хозяин, — сам да старуха, Агриппиной зовут, да дочка Феония. Только не дал бог ей счастья. Маленькую роняли с крыльца, теперь с горбом ходит, — вздохнул он, — да и, признаться, умишком-то не богата. — Дорофей побарабанил пальцами по столу и, заслышав скрип двери, оглянулся. — Да вот и она сама.
Из-за косяка выглянуло бледное с синими прожилками лицо горбуньи. Хихикнув, девушка скрылась. Вошла жена Дорофея, высокая, худая женщина с мрачным лицом. Молча поклонившись гостям, она стала собирать на стол.
— Хозяйство, слава те восподи, немалое. Одних работников держу осемнадцать человек. Из переселенцев, рассейские, всех обуть, одеть надо, а начнешь на работу посылать, — хлеба, говорят, дай. А где я им его напасусь. Ну и стряпают бабы с лебедой да с отрубями. Едят, слышь ты, — обрадованно закончил он. — Присаживайтесь к столу, — пригласил он гостей.
— С дорожки-то по маленькой выпить надо, — выбивая пробку, он хлопнул бутылкой о ладонь и налил рюмки.
Агриппина поставила пироги с капустой и свиное сало. Сергей после рюмки водки с аппетитом принялся за еду. Не отставал и Никодим.
— Добавь-ко, — мотнул Дорофей жене. Та вынесла из чулана большой, чуть розоватый кусок сала и, разрезав его на мелкие части, поставила на стол.
— А добренькое у тебя сало, Дорофей Петрович, — сказал Никодим хозяину.
— Боров был подходящий, пудов на шесть. Вот только заколоть пришлось не во-время.
— Почему?
— Парнишку у поселенки съел, — ответил спокойно Дорофей.
Никодим от изумления разинул рот и, выронив кусок сала из рук, спросил чуть слышно:
— Как так?
— Притча такая. Просто сам дивлюсь, — развел руками хозяин. — Дарьин-то парнишка, так зовут поселенку, ползунок был, не больше года. Ушла, значит, она на покос и оставила его со старшим братишкой. А Дарьина-то изба стояла рядом со свинарником. А свиней-то у меня, слава те восподи, штук тридцать, не считая поросят. Ну вот, ушла, значит, на покос, наказала старшему, штоб глядел за годовиком. А ейный-то парнишка, стало быть, уснул, а маленький-то, лешак его возьми, несмышленыш-то, выполз из избы, да и пополз к свинарнику. Добрался, значит, до жердей, потянулся ручонками и кувырк в загон.
А свиньи што, известно, сгрудились вокруг него и давай катать. Взрослых-то никого не было. Я со старухой отдыхал в сенках. А боров-то у меня был чисто зверюга, людей близко к себе не допускал. Ну, стало быть, кинулся на мальчонку и разорвал. Я, значит, сплю, прибегает Дарья, вся раскосматилась, глаза дикие, завыла: «Будь вы прокляты! Дитя мое съели». Я ей говорю, не вой. Пудовки две хлеба отсыплю, борова заколю, мясца исшо дам. Друг ты мой, — покачал головой Дорофей, — што она тут делала. Билась о землю головой, рвала волосы, а остатки сынишкиной-то рубашонки прижала, слышь, к груди, да так это дико завыла, што у меня мороз по коже пробежал. А борова-то пришлось все-таки зарезать, на людей стал кидаться, — вздохнул с сожалением Дорофей. — Давайте исшо по рюмочке, — предложил он гостям.
Сергей почувствовал тошноту и вышел из-за стола. Подняв изумленные глаза на хозяина, Никодим спросил с трудом: — Ну, а Дарья что?
— А что Дарья? Известно, повыла да и перестала. Куда ей деться? У кого найдет лучше? Только вот стал я примечать, — понизил голос Дорофей, — с умишком-то у ней неладно что-то стало. Как бы не свихнулась баба совсем, а хлебом-то она у меня забралась до рождества. Убыток, — вздохнул он. — Может, еще покушаешь? — подвинул ему Дорофей сало.
— Спасибо, — ответил сухо Никодим, — сыт по горло.
Молодой Фирсов вышел на крыльцо и, навалившись грудью на перила, мрачно посмотрел на вечерний закат.
«Людоеды мы», — подумал Сергей и спустился с крыльца.
Стоял теплый вечер. Юноша вышел за ограду в степь.
Чем дальше он удалялся от жилья, тем сильнее им овладевало прошлое. Вспомнил Устинью, с которой он встречался украдкой, тихие ночи в переулке ее дома, и, отдавшись думам о любимой девушке, он не заметил, как ушел далеко в степь. Показались звезды. За курганом поднималась луна, заливая своим мерцающим светом равнину. Пахло полынью, пряным запахом богородской травы и кипреем, которым так богаты степи Южного Зауралья.
Сергей возвратился к заимке, когда стояла уже глухая ночь. Его потянуло в Марамыш. С заимки выехали на рассвете.
Глава 12
Расстрига запил. Случилось это накануне именин Агнии. Никиты Захаровича в тот день дома не было. Сергей ушел на охоту. Василиса Терентьевна уехала с дочерью к Дарье Видинеевой, которая жила на даче в в трех верстах от города.
В доме оставалась одна лишь работница Мария. Никодим явился в полдень и, закрыв на ключ свою комнату, вынул из-за пазухи бутылку водки.
С тяжелым вздохом Никодим налил стакан, посмотрел на свет жидкость и с жадностью ее выпил. Налил второй и так же молча опрокинул его в рот. Он обвел мрачным взглядом стены, потолок и, опираясь рукой о стол, поднялся со стула.
Комната наполнилась печальным гудением:
— Милая Стеша, мать дьяконица, подруга дней моей молодости. Спишь в земле. А я вот бодрствую и не могу найти покоя.
Расстрига тяжелым шагом подошел к висевшей в углу иконе и опустился на колени.
— Да вознесется молитва моя, как фимиам перед лицом твоим, — произнес он глухо…
В комнате послышался звук, похожий на рыдание. Закрыв лицо руками, Никодим прошептал молитвенно:
— Господи, владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия, празднословия, не даждь ми…
Огромное тело Елеонского было распростерто на полу. Стукнувшись лбом об пол, расстрига поднялся на ноги, подошел к столику и, взяв бутылку, с жадностью припал к ее горлышку. Через несколько минут он, прищелкивая пальцами, весело горланил, искажая арию герцога из «Риголетто»:
…Если красавица,
В объятия кидается,
Будь осторожен… —
и, промычав концовку, он раскрыл в пьяной улыбке широкий рот.
Дня через два расстрига явился в дом Фирсова в рваной рубахе и в старых галошах на босую ногу. Он хотел было проскользнуть незаметно в свою комнату, но неожиданно столкнулся в коридоре с Никитой.
— Как погулял, добрый молодец? — спросил тот ехидно и, сделав строгое лицо, добавил: — Следуй за мной.
Закрыв дверь, Фирсов подошел к Никодиму и, не спуская с него ястребиных глаз, жестко сказал: — Если ты не умеешь держать себя в моем доме, можешь итти на все четыре стороны. Понял?
— Хорошо, — хмуро ответил тот и повернулся к выходу. — Я уйду, но без меня тебе будет плохо, жалеть будешь, ибо одна у нас с тобой дорога — в геенну огненную, а итти туда тебе одному как-то скучновато, — усмехнулся он.
— Убирайся вон! Кутейник! — затрясся от злобы Фирсов. — Кто из нас угодит к сатане, будет видно. Но пьяницам туда дорога верная.
Никодим выпрямился.
— Сколопендра ты рода человеческого, — язвительно сказал он и, хлопнув дверью, вышел.
Оставшись один, Никита забегал по комнате.
«У меня ли ему не житье? Обут, одет, при деньгах, что еще надо?» Успокоившись, Фирсов сел к столу и забарабанил пальцами. «Пожалуй, зря его выгнал, — подумал он с раскаянием, — пригодится еще. С интендантством хлопот много. Сергей молод, а на того ученого надеяться нечего», — вспомнил он про старшего сына.
Сергей вернулся с охоты под вечер. Узнав от отца, что он прогнал Никодима, забеспокоился.
— Надо его найти и привести домой, — заявил он решительно отцу. — Никодим честный человек.
— Не вижу.
— Если вы не хотите видеть, так я знаю. Его нужно найти сегодня же, — заявил твердо Сергей.
— Ну, пошли работника по кабакам, раз он так уж тебе нужен, — сердито произнес Никита.
В это время пьяный расстрига спал в харчевне.
Проснулся Елеонский от ощущения, что его кто-то сильно толкает в плечо. Открыв отяжелевшие веки, он равнодушно посмотрел на запачканные стены трактира, на стоявшего перед ним Сергея.
— Пойдем, Никодим Федорович, домой, — сказал тот мягко.
— Милое чадо! Нет у меня пристанища на земле, ибо я уподоблен древнему Иову и валяюсь где попало. Сир и наг и деньги все пропиты.
— Пойдем, я дома достану.
