Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
После нескольких вопросов сержант убедился в том, что задержанный не собирался взорвать мост. Просто господин Болер, как он себя назвал, не имея другого пристанища в этом городе, решил переночевать на берегу. Встреча с комендантским патрулём немало испугала его. И потому, вероятно, все объяснения незнакомца показались сержанту не очень вразумительными. Он решил отвести его к дежурному.
И без того бледное лицо господина Болера сейчас выражало крайнюю степень растерянности.
Потом он немного успокоился и всё твердил о каких-то книжках. Но так как сержант Кривонос именно эту часть объяснений никак не мог взять в толк, го господин Болер в конце концов замолчал и понуро брёл за сержантом, уже не ожидая для себя ничего хорошего.
Для лейтенанта Дробота, дежурившего в ту ночь, не существовало больших и малых дел. Все дела лейтенант считал серьёзными и важными. Ещё на войне он убедился в том, что упущенная мелочь иной раз может привести к крупным неудачам. И потому, когда удручённый, сгорбившийся Болер в сопровождении Кривоноса и Гончарова появился в комендатуре, Дробот отнёсся к задержанному со всем вниманием.
— Болер, Болер… — Лейтенант пристально разглядывал паспорт немца.
Эту фамилию ему определённо уже приходилось слышать. Дробот был уверен в этом. Он рылся в памяти, но так и не мог ничего припомнить.
— Я был когда-то писателем, писал книжки, — пояснил Болер.
Так вот в чём дело! Никогда в жизни не сопоставил бы лейтенант Дробот фамилию известного писателя с этим измождённым человеком. Ведь Дробот читал его книги.
Открытие представлялось чрезвычайно интересным, и, несмотря на поздний час, лейтенант позвонил капитану Соколову. Тот явился немедленно и был крайне поражён, узнав, при каких обстоятельствах сержант Кривонос обнаружил в Дорнау известного немецкого писателя Болера.
Один Кривонос остался верен себе. Услышав, кого он задержал, сержант, покачав головой, заметил:
— Нашли место где ночевать…
Произнеся эти слова, сержант напомнил о своём присутствии и, конечно, тем самым совершил большую ошибку: комендантский патруль тут же вынужден был снова отправиться в город. Это помешало Кривоносу узнать, как развивались дальнейшие события в комендатуре.
А капитан Соколов, убедившись в достоверности объяснений задержанного и в подлинности его паспорта, распорядился немедленно проводить господина Болера в гостиницу, предоставить ему номер, хорошенько накормить его, а назавтра пригласил писателя в комендатуру для беседы.
Близорукие серые глаза Болера выражали предельное удивление. Он приготовился к самым большим неприятностям, а вместо этого — приветливые улыбки, искреннее уважение, неподдельная забота о нём.
В последние годы Болеру жилось очень тяжело. Он был уже стар, стремился к покою и уединению. Не торопясь он работал над мемуарами, перелистывал любимые книги да бродил по саду, с улыбкой вспоминая свои юношеские увлечения и первые повести, увидевшие свет ещё в конце прошлого столетия. Он много думал о прошедших годах, о своих произведениях, о встреченных людях, и ему не в чём было упрекнуть себя. Но покоя не было… Чем объяснить всё это?
Всю жизнь писатель Болер ненавидел войну. Ему довелось много путешествовать на своём веку. Он видел войну в Африке и в Америке, он видел сражение под Верденом в 1916 году и, наконец, стал свидетелем ожесточённых бомбёжек Берлина. Он знал страдания простых людей, он понимал, как наживаются на войнах владельцы концернов, министры и целые правительства, и ненависть к войне давно уже стала основным мотивом его творчества. Вот почему Болер был куда более известен за границей, чем у себя на родине, где так горячо пропагандировалась идея реванша.
Когда Гитлер пришёл к власти, большинство книг Болера было запрещено. Писатель замолк совершенно. Он поселился в маленьком домике под Берлином и стал вести уединённую жизнь, не привлекая ничьего внимания.
У него было достаточно времени для раздумий. Особенно много размышлял он о России, стараясь постигнуть, что же произошло там в 1917 году. Ведь революция казалась ему тоже войной. Но было в этой непонятной ему стране что-то совсем новое и притягательное.
Когда Гитлер устремился на восток, Болер почувствовал, что это — начало конца нацистского режима. В жизни его появилась надежда. Но когда советские войска перешли в наступление по всему фронту, мысль о том, что русские могут прийти в Берлин, стала вызывать у писателя тревогу. Ничего хорошего от их появления он не ожидал. По его понятиям, было бы совершенно закономерно, если бы русские задались целью отомстить населению Германии за страшные разрушения и злодеяния, совершённые гитлеровцами в Советской стране.
Незадолго до окончания войны маленький домик писателя сгорел от зажигательной бомбы. Болер очутился на улице. Он направился в Дорнау, где у него когда-то жили знакомые и родственники. Однако ни тех, ни других писатель здесь уже не нашёл. И вот, побоявшись обратиться в комендатуру за разрешением на ночлег, он решил переночевать на берегу реки, под мостом.
Долго не мог уснуть Болер в эту ночь. Он лежал на кровати в номере гостиницы «Цур пост» и всё старался понять, что же случилось. Правда, когда-то его книги переводились на русский язык. Но если родина, если Германия забыла Болера, то чего же требовать от России?
Многое передумал тогда старый писатель. Заснул он уже на рассвете, в тот час, когда истекло время патрулирования и сержант Кривонос доложил лейтенанту Дроботу, что за минувшую ночь никаких событий в городе не произошло.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
По шоссе, протянувшемуся среди невысоких, поросших редким лесом холмов, оставляя позади старинные саксонские городки, быстро шла машина. Ваня, бессменный шофёр полковника Чайки, с небрежной уверенностью сидел за рулём: дорога была ему хорошо знакома.
На заднем сиденье негромко переговаривались полковник Чайка и капитан Соколов. Уже не впёр&ые приходилось им за это время совершать путешествие в Дрезден. Там помещалось Управление Советской Военной Администрации земли Саксония, непосредственно руководившее всеми здешними комендатурами. Чайка ехал туда с докладом, Соколов — представляться новому начальству.
У капитана Соколова поездки к начальству всегда вызывали чувство насторожённости. Первым долгом он начинал мысленно проверять, всё ли им выполнено из того, о чём говорилось в директивах, и, конечно, находил множество недоделок. Нечего греха таить, на первых порах Соколов чувствовал себя в роли работника комендатуры не слишком уверенно. Однако полковник как-то уже отметил, что капитан всё реже и реже обращается к нему по незначительным поводам. Соколов правильно решал возникавшие перед ним вопросы и быстро привыкал к своим новым обязанностям.
Полковник Чайка внимательно присматривался к своим офицерам, стараясь изучить как возможности, так и склонности каждого. Он уже не сомневался, что капитану Соколову, несмотря на свойственную ему некоторую горячность, можно поручить не только политическую работу среди населения, но и любое другое задание. Так, например, пока должность помощника коменданта по экономическим вопросам оставалась вакантной, Соколову пришлось заниматься и местной промышленностью. Иногда ему приходилось также выезжать в окрестные деревни. Чайка нарочно знакомил каждого офицера со всеми сторонами деятельности комендатуры. Кто знает, может быть, кому-нибудь из них придётся заменить полконника.
Соколов работал все эти дни так, как привык работать всегда, то есть в полную силу, с большим увлечением. В организационной деятельности он не чувствовал себя новичком. Когда-то, задолго до войны, Соколов окончил исторический факультет, но сразу после окончания университета был избран секретарём райкома комсомола в небольшом городке недалеко от Москвы. Действительную службу в танковых войсках он отбыл ещё до университета.
На фронт политрук Соколов прибыл в первые же дни. Два раза ему пришлось подолгу отлёживаться в госпиталях, но, в общем, война закончилась для него довольно благополучно, если не считать широких рубцов от ран, оставшихся на груди и на руке.
Теперь эго был тридцатидвухлетний стройный офицер, располагающий к себе собеседника проницательным взглядом больших тёмных глаз и уверенными, точными движениями. Слегка выдающиеся скулы и удивительно пушистые брови и ресницы делали его лицо выразительным и запоминающимся.
За стеклом машины промелькнула последняя деревушка. Ещё несколько минут — и машина оказалась на окраине Дрездена. Перед офицерами открылся вид на мутную Эльбу, и Соколову невольно вспомнился Днепр в том месте, где пришлось его форсировать, берега, поросшие лесом, и широкая, почти необозримая гладь воды.
