Борис Изюмский - Чужая боль
И потом — это неправда, будто в действительности он думает о своем отце как об отчиме. Уже давным-давно так не думает. И вот — на тебе! Теперь, наверно, Василий ему ближе. Тот не скажет: «Ты — отчим!».
…Есть хотелось все больше. Сережа порылся в карманах пальто и, к своей радости, в самом низу его обнаружил провалившиеся в дырочку семь копеек. Капитал!
Он по уже знакомой лестнице спустился с чердака и, провожаемый подозрительным взглядом какой то женщины с кошелкой, направился к троллейбусной остановке. Возле нее был хлебный магазин, и Сережа купил себе на все деньги черного хлеба. До чего же вкусным он ему показался, никогда не думал, что можно получить такое удовольствие, вгрызаясь в краюху хлеба. Захотелось даже поурчать немного.
Как-то мама, довольная его неразборчивостью в еде, сказала:
— Солдатская каша тебя не испугает…
— Я буду неплохим солдатом, — убежденно ответил он.
— Куда там! Забывчив, неряшлив.
— Вот посмотришь!
— С чего бы это!
— По традиции, — усмехнулся он, имея в виду отца. И вообще Сережа теперь любил, браво сказав отцу «есть!», точно все сделать, как тот велел.
Он помрачнел: «Наверно, отец вовсе не будет со мной разговаривать».
…К центру города Сережа возвращался пешком, решив все же зайти к Платоше, но на углу Красноармейской улицы встретил Варю. На ней было мохнатое зеленовато-серое пальто, такая же шапочка, в руках Варя держала черную, на длинном шнуре, папку для нот.
— Здравствуй, — обрадовалась Варя, и в самых уголках ее губ заиграли ямочки. — Мама вчера, когда пришла с собрания, рассказала мне о тебе, а я говорю: «Он сам не мог полезть драться, это на него напали». Правда!
Варя смотрела своими чистыми, бесхитростными глазами и показалась ему сейчас еще в миллион раз лучше прежней.
— Правда, — стесненно подтвердил он и подумал, что если бы Варя оказалась случайной свидетельницей вчерашней дикой сцены дома, она его не оправдала. Все же сын есть сын, и как бы несправедливы ни были родители, надо запасаться терпением и не распускать себя.
— Ты куда идешь! — спросил Сережа.
— В музыкальную…
— Можно я немного с тобой!..
— Пошли скорее, а то я опаздываю. А ты куда!
Он помедлил с ответом.
— По семейным обстоятельствам…
Варя понимающе кивнула головой.
— Представляешь, мне химичка за четверть тройку выставила! — пожаловалась она. — Было три четверки, последняя тройка. И вот — пожалуйста!
— Педагогическое воздействие, — усмехнулся Сережа. — Борьба за равномерность ритма.
* * *Кирсановы звонили с работы на свою квартиру через каждый час.
Наконец, уже во втором часу, когда Раиса Ивановна совсем обессилела от тревоги, в трубке раздался голос Сережи:
— Вас слушают…
Ах ты ж негодник — он слушает! Интонация у него точно такая, как у Виталия Андреевича, когда тот поднимает трубку. Но, будто ничего и не было, Раиса Ивановна спросила:
— Сереженька, ты позавтракал!
Произошла заминка, похожая на замешательство, и раздалось тихое:
— Спасибо…
— Мы сегодня придем, как всегда, в начале шестого.
— Хорошо.
Глаза десятаяКороткие порывы мартовского ветра сметают с крыш суховатый снег. Он весело искрится в лучах негреющего солнца.
Воздух еще не весенний, но уже и не зимний; улица Энгельса запружена народом. Люди идут кто в теплых пальто, кто в легких куртках нараспашку.
У многих в руках желтые метелки мимоз, комочки фиалок, похожие на сиреневых цыплят.
По-весеннему поет песенку прошлого века рожок керосинщика. Возле здания банка с его каменными львами затеяли веселый базар воробьи на акациях.
И с Дона тянет весной: там уже посинел лед, в его пролежнях проступила вода, и не каждый смельчак решается теперь перейти на другой берег.
Сережа стянул с головы берет и сунул его в карман пальто.
В школе сегодня были легкие уроки: физика, математика, физкультура. Прошли они вполне благополучно — из пятнадцати возможных он набрал четырнадцать и сейчас возвращался домой в приподнятом настроении, представляя, как вечером будет рапортовать родителям о своих дневных победах. Он был уверен, что спросят по истории (в журнале против его фамилии стояла точка, а это значит — жди вызова), но почему-то проехало. Напрасно зубрил даты.
Школу свою Сережа любил. Она походила скорее на голубятенку — помещалась в старом здании, не могла идти ни в какое сравнение с теми многоэтажными дворцами, что возвели для школ за последние годы, а все равно Сережа любил именно ее: допотопную лестницу, выложенную из какого-то древнего дуба, маленький уютный спортивный зал, низкий потолок канцелярии с широким окном почти на уровне пола, небольшой двор. Здесь все было домашним, обжитым, и даже Ромка Кукарекин больше не задирал его, обходил стороной.
Вчера на контрольной по химии им дали задачи и — вот чудачка! — Варя прислала ему шпаргалку. Решила, что он не знает. А он просто замечтался, потому и сидел, ничего не писал.
…Сережа пересек мостовую и вошел в парк имени Горького. Нет, определенно пришла весна, потому что на лице Вари, он это заметил сегодня в классе, выступили веснушки.
Сережа свернул влево, в аллею, где вечно толклись футбольные болельщики. Несмотря на то что было часа два, казалось бы, самый разгар рабочего дня, здесь собралось мужчин шестьдесят разных возрастов.
Засунув руки в карманы курток, расстегнув пальто, лихорадочно дымя, они возбужденно обсуждали удары Олега Копаева, скорость Валерия Бурова, угловые подачи Геннадия Матвеева, прогнозы грядущего года, промашки прошедшего и уж, конечно, прочили СКА медали.
Покрутившись среди болельщиков, Сережа двинулся домой.
Он уже заворачивал на старенькую улицу Шаумяна, когда величаво проплывающая мимо светло-шоколадная «волга» остановилась у тротуара. Из ее окошка высунулось еще более раздобревшее, даже расплывшееся лицо Станислава Илларионовича.
— Привет представителю династии Лепихиных! — весело произнес он и кивнул на машину: — Вот купил… Сам из Москвы пригнал… Садись, прокачу с ветерком.
Сереже не понравилось ни это приветствие, ни эта похвальба, и, хотя он был совершенно свободен, а на завтра не задали почти никаких уроков, он вежливо сказал:
— Здравствуйте. Спасибо, я спешу, — этим обращением на «вы», сразу и решительно отгораживаясь от Лепихина, как от чужого и не интересного ему человека.
Станислав Илларионович вышел из машины. На нем — пыжиковая шапка, короткое пальто, туфли на рубчатой подошве, в руках он держит тонкие кожаные перчатки. Холеный, представительный, на фоне новенькой машины, он, казалось, сошел со страницы какого-то заморского журнала.
— Как живешь, Станиславович! — посмотрел он с любопытством и удивлением, потому что не встречал Сергея после давней, крайне неприятной беседы ни разу. «Взрослый человек, — подивился он. — И, черт возьми, абсолютная моя копия в этом же щенячьем возрасте».
У него сохранилась фотография тех лет: рядом с матерью стоит мальчишка с удлиненным неулыбчивым лицом, серьезным взглядом серых глаз, аккуратным зачесом волос набок.
— Хорошо живу, — все так же сдержанно ответил Сережа.
— Между прочим, у тебя появился брат, зашел бы посмотреть.
— Думаю, что это ни к чему, — все так же вежливо, но еще отчужденней ответил Сережа.
Станислав Илларионович недобро сузил глаза:
— Вот как! Но все же ты — мой сын.
— Почему? — прямо в глаза ему посмотрел Сережа, и вдруг до мельчайших подробностей вспомнил тот страшный разговор, что все выжег из его сердца. Когда он услышал тогда; «Я бы всеми фибрами души, но, понимаешь, твоё появление в доме сейчас, даже ненадолго, очень нежелательно, невозможно», — ему стало предельно ясно, что отца у него нет. Не было и нет.
Станислав Илларионович молчал.
— Все же, как ни крути, а ты — Станиславович, — наконец произнес он. — От этого никуда не денешься.
Сережа усмехнулся, и Станислав Илларионович опять, но на этот раз с острой неприязнью подумал: «Взрослый человек. Это определенно Райка его, паршивца, так настроила».
— У меня есть настоящий отец, я буду носить его фамилию.
Лицо Станислава Илларионовича перекосилось.
— Ни за что не дам такое дурацкое согласие! Небось, мамочка надоумила!
— Я теперь никогда не назову… вас отцом… потому что это будет предательством, — твердо сказал Сережа.
«А-а-а, печется о том… Иаков, звереныш! Совершенно чужой мне человек», — с негодованием подумал Станислав Илларионович и, не попрощавшись, сел в машину, рванул ее с места.
Уже проехав несколько кварталов, решил; «Черт с тобой! Называйся как хочешь».
* * *Перед сном Сережа зашел в комнату Виталия Андреевича. Тот был один, лежа на диване, читал газету. Сережа присел на край дивана.
