Борис Изюмский - Чужая боль
К завтраку приехала бабушка, привезла коврижку — любимое лакомство внука.
Совершенно незамеченным прошло, что «тот отец» не прислал даже поздравления.
Перед самым уходом родителей на работу Сережа сказал, зная, чем можно их порадовать:
— Сегодня возьму анкету, буду в комсомол вступать. Да, кто из вас пойдет на родительское собрание! В восемнадцать тридцать.
Виталий Андреевич и Раиса Ивановна переглянулись.
— Вместе пойдем, — сказала мама.
— О-го-го! Это уж слишком!
— Ничего, пусть отец приобщается.
* * *«Приобщение» оказалось не из приятных.
Кирсановы зашли в Сережин класс, когда там уже сидели почти все родители. Виталий Андреевич и Раиса Ивановна тоже втиснулись за парту у задней стены.
Раиса Ивановна здесь многих уже знала: вот у окна — отец Платоши, подтянутый, с зоркими глазами — полная противоположность сыну. Но что-то было в них и общее: может быть, доброе выражение лица, немного застенчивая улыбка!
Справа, у входной двери, — Варина мама. Раиса Ивановна недавно узнала, что ее фамилия — Тельпугова. Каштановые волосы Тельпуговой подстрижены коротко, уложены по-модному, взгляд синих глаз умен, насмешлив и спокоен. Лицо ее не назовешь красивым; глаза слишком маленькие, нос длинноват и приподнят мысиком. И все же оставалось впечатление обаятельности, естественности. Интересно, похожа ли на нее дочка!
Классная руководительница Сережи — добрейшая Таисия Самсоновна, — сжав пухлые пальцы маленьких рук, начала рассказывать о делах своих подопечных: у кого какие оценки за четверть, кто и как участвует в общественной жизни школы.
— Родителей Сережи я должна огорчить, — сказала Таисия Самсоновна, и на ее лице отразилось искреннее огорчение. — У него в четверти по поведению четверка.
— Как!! — чуть ли не выкрикнула Раиса Ивановна и даже привстала.
— Да… весьма прискорбно… Но таково решение педсовета… Сережу недавно привел в учительскую милиционер… Ваш сын затеял возле школы кровавое побоище…
И без — того круглые глаза Таисии Самсоновны округлились еще больше.
— …и потом упорно отказывался объяснить, с кем и из-за чего дрался.
Раиса Ивановна обессиленно опустилась.
Худой сутуловатый мужчина, сидевший за партой прямо против классной руководительницы, повернул к Кирсановым негодующее лицо.
Глаза у мужчины маленькие, а черные брови огромны, и кажется, что именно они «съели глаза».
— Плохо что вы об этом узнаете только здесь, — произнес он осуждающе и, уже обращаясь к Таисии Самсоновне, добавил: — Правильно, что снизили отметку! За драки из школы гнать надо! Бандитов растим! Проходу от них нет хорошим ребятам…
Озабоченно поглядела на Раису Ивановну Тельпугова, с сочувствием и недоумением — отец Платоши.
— Но позвольте, — возразил Виталий Андреевич, — почему же нас не известили сразу!
— Я вам звонила и не дозвонилась, — сказала Таисия Самсоновна, но как-то не очень уверенно.
Виталий Андреевич, сжав руку жены, тихо попросил:
— Успокойся, во всем надо разобраться.
* * *А дело было так: с неделю назад вышел Сережа под вечер из школы, когда почти все уже разошлись, — мастерил в физическом кабинете динамик.
Сережа был еще в темном туннеле ворот, когда увидел, что у обочины, подпирая плечом дерево и засунув руки в карманы брюк, стоит его давний недруг — Ромка Кукарекни из девятого «В». Ромка весь желтый — волосы, куртка, туфли, даже… глаза. В них только темные крапинки злобы.
В школе Ромку не любили многие. Был он коварен, драчлив, труслив, в общем, как правильно сказал Венька, «нерукоподаваем».
Над теми, кто послабее, он издевался как мог: отнимал деньги, завтраки, пинал ногой.
Если же нарывался на более сильного, начинал гундосить:
— Ну чё ты, чё!.. Я чё тебе сделал!..
В одну из таких минут одноклассник Ромки Ваган Сааков крикнул ему:
— Прекрати гунд!
И с тех пор все в школе Ромку называли не иначе, как Гунд.
Сейчас Гунд явно поджидал Сережу свести счеты: тот недавно заступился за жертву Ромки.
Сереже можно было, конечно, нырнуть обратно, в темный проем школьных ворот, и переждать, но это было бы трусостью. Отец же не раз говорил ему: опасности следует идти навстречу. И Сережа шагнул на тротуар. Гунд встрепенулся:
— Эй, Лепиха! Удираешь, как куцый заяц!!
Сережа остановился, спросил спокойно:
— А кого мне бояться!
Гунд подошел близко, продолжая держать руки в карманах брюк, растянул губы в деланной улыбке:
— Некого!
И вдруг рывком, словно выдирая правый карман, выпростал из него кулак, ударил Сережу в нос так, что сразу брызнула кровь.
Сережа не крикнул, не стал вытирать кровь, только почувствовал, как волна гнева захлестывает его, а в такие минуты он один мог пойти на десятерых.
В классе знали, что Сережа не терпел оскорблений и, вообще-то обладая характером покладистым, становился просто невменяемым, если на него поднимали руку.
Мгновенно, вспышкой, возник в памяти проверенный прием. Сережа наступил на ногу Гунда, ударил головой ниже ключицы…
И Гунд уже корчится на земле.
Но тут раздался свисток милиционера, спешащего через дорогу. Гунд успел вскочить на ноги и юркнуть в темный туннель школьного двора. Там он, конечно, перемахнет через забор и очутится на другой улице.
Сережа не собирается бежать от милиционера, и тот кладет тяжелую руку на его плечо.
— Совсем озверели! До ножей дойдете! Ты чего затеял! — сурово спрашивает пожилой милиционер, в упор рассматривая измазанное кровью лицо задержанного.
— Это наше дело… — высвобождая плечо, ответил Сережа.
— Нож есть! — вдруг рассвирепев, гаркнул милиционер, и Сережа, холодея, вспомнил, что в кармане у него действительно лежит перочинный нож.
— Есть, — признался он честно.
— Давай сюда.
Сережа протянул нож.
— Пойдем в школу, — сердито приказал милиционер. — Я тебе покажу, чье это дело.
В учительской оказался завуч Федор Федорович, с которым ученики предпочитали встречаться как можно реже. Он был неумолимо строг и не склонен разбираться в душевных нюансах драчунов.
Милиционер привел с улицы окровавленного ученика, который не отрицал, что с кем-то дрался и даже повалил того на землю. Фамилию поверженного он назвать отказался, а самому милиционеру грубил.
К тому же тот положил на стол завуча вещественное доказательство — нож. Явное свидетельство вопиющей недисциплинированности семиклассника, потому что Федор Федорович категорически запретил приносить какие бы то ни было ножи в школу.
Завуч укоризненно склонил над вещественным доказательством седой ежик волос.
Федор Федорович однажды внушал уже этому Лепехину, что вспыльчивость до добра его не доведет. Сколько можно!
Поблагодарив милиционера, заверив его, что дело так оставлено не будет, Федор Федорович, когда дверь за стражем законности закрылась, обрушил на Лепихина град упреков:
— Школу позоришь!! Драки затеваешь!! Ножи таскаешь!! Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!
Если бы Федор Федорович поговорил участливо, Поинтересовался, что же Именно произошло на улице, Сережа все правдиво рассказал бы, возможно, и не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил о происшествии маме не рассказывать. Зачем попусту расстраивать! Да, чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он — виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме все можно смягчить…
Но Сережа не признавал ложь даже «во спасение».
…Через неделю Сережа начисто забыл о происшествии в школе, только Платоше как-то во всех подробностях рассказал о стычке с Гундом. Но потом они к этому не возвращались — были дела поважнее: в «Звездном городке» запускали новую ракету.
* * *— Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше некуда, — гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.
И хотя Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но с обидой думал о Сереже: «Вот тебе откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим».
Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе. Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать стала срывать с себя пальто и платок. Потом, повернувшись к сыну, посмотрела с презрением:
— Докатился! Четверка в четверти по поведению — за драку на улице.
«Значит, Федор Федорович свое сделал, — с горечью подумал Сережа. — Вот не ожидал, что все так погано обернется».
— Что же ты молчал, нас обманывал!
— Неправду! — возмутился Сережа. — Оценка снижена несправедливо. Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.
— Какой чуткий! Только ты знаешь, что справедливо, а что нет! — Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. — Наказание мое! У других — сыновья как сыновья, а этот — олух царя небесного.
