Степан Сухачевский - У Белого Яра
Искаженное злобой лицо Силантия чем-то напоминало хищную морду зверя, не смирившегося даже при издыхании...
Старики ждали Пичугина. Они проводили его на другую сторону опушки, где у молоденькой сосенки стояла привязанная лошадь; у ног ее спал, свернувшись клубочком, мальчик.
— Эй, сторож! — сердито буркнул дед, но Дмитрий не разрешил будить ребенка.
— Пусть поспит, утренний сон сладок, — ласково потрепал Дмитрий лохматую головку веснушчатого мальчика, чему-то улыбавшегося во сне, и легко вскочил в седло. — Дорогу я сам найду...
Простившись со стариками, он тронул коня и выехал на узкую лесную тропинку.
В бледнеющем небе, над высокими макушками сосен, медленно плыли тяжелые облака, будто боялись расплескать драгоценную влагу, которой давно жаждала земля. На востоке облака были нежно-розовые: там, у горизонта, разгорался невидимый пока гигантский светильник восходящего солнца. Будет дождь!..
Дул свежий ветерок. Пичугин вздохнул полной грудью.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗАГОВОР
В старину до Кургана добирались на почтарских перекладных.
Но вот в 95-м году состоялась торжественная церемония «освящения места будущего вокзала». Спустя год через Курган прошел первый паровоз-«кукушка», а с весны 1897 года началось пассажирское движение.
Сибирская железная дорога внесла заметное оживление в застойную жизнь города. Сюда, словно на богатую золотоносную жилу, устремились представители заграничных фирм. Концессионеры строили предприятия, перерабатывающие почти даровое сельскохозяйственное сырье.
Не отставали и местные купеческие династии, чье родословное древо взросло ни тучной почве курганских ярмарок. На городской окраине появилась кричащая вывеска: «Машиностроительный завод инженера Балакшина». Купец первой гильдии Смолин, известный на всю Сибирь хлебопромышленник и спиртозаводчик, оборудовал заграничной аппаратурой винокуренный завод, купцы Бакланов и Дунаев построили паровые вальцовые мельницы.
Своего капиталистического «расцвета» Курган достиг в годы империалистической войны. «Союз сибирских маслодельных артелей» не скупился на рекламу, выпускал собственную газету. «Курган! О, это же кухня Лондона! — раболепствуя перед заграницей, пишут петербургские «Биржевые ведомости». — Вы понимаете? Англичане-то, оказывается, решительно предпочитают курганское масло другому. В лондонских ресторанах только на нем и жарят».
«Масляная горячка» захватывает всех, В маслоделие, очертя голову, бросаются купцы и чиновники, сельские торгаши, священники, кулаки. Большинство разоряется. Зато баснословно богатеют воротилы из «Союза» во главе с курганским купцом Балакшиным. Дешевое сибирское масло явилось источником алчной наживы, чудовищных махинаций и жестокой эксплуатации крестьян — владельцев беспородных буренок. Раньше молоко перерабатывалось на кустарных деревенских «молоканках» в топленое масло, которое в бочонках зимней норой «гужом» доставлялось на Урал и дальше в центральную Россию. Теперь же, с проведением железной дороги, в каждой волости появились заводы, и стали они вырабатывать сливочное масло, пользующееся большим спросом в Англии и Дании.
Балакшин в Кургане стал видным человеком, с которым приходилось считаться всем торговым людям. Среди местных купцов, открыто бахвалившихся своим невежеством (смотрите, мол, какие мы, с грехом пополам расписываемся, а ворочаем тысячами!), он слыл человеком образованным, чуть ли не ученым. Когда-то в молодости Балакшин окончил коммерческое училище в Петербурге, жил одно время в Москве, побывал за границей. Но в сущности он остался обыкновенным купчишкой, отменно буйным во хмелю. Доставалось особенно жене, «Квашне», как втихомолку звала ее прислуга, женщине чудовищно толстой, почти квадратной, затягивавшейся в корсет; кажется, расшнуруйся он, и рыхлое тело купчихи расплывется.
О Балакшине в городе ходили недобрые слухи. Самые верные его приказчики открыто поговаривали, что ради приумножения богатства он обманет отца родного. Купцы, однако, прикусили языки, как только Балакшин стал во главе миллионного дела. В центре города, на Троицкой, в двухэтажном каменном особняке, обосновалось «Правление и контора Союза сибирских маслодельных артелей». Это не какая-нибудь там конторка лабазника, тесная и грязная, а огромный каменный особняк, со швейцаром у парадных дверей и приемной для посетителей. Здесь, среди ковров и массивной дубовой мебели, все выглядело внушительно, начиная от самого хозяина, дородного старика с пышной седой бородой.
Балакшин знал, что в городе у него много сильных врагов и самый опасный из них Мартин Тегерсен, совладелец консервного завода. Тегерсен вместе со своим компаньоном Брюлем появился в Кургане вскоре после создания маслодельного «Союза». На пустыре, у линии железной дороги, предприимчивые датчане открыли небольшой колбасный цех с бойней и холодильником. Они скупали по дешевке у крестьян скот, особенно свиней, делали колбасы; с годами расширили предприятие, приносившее большую прибыль, и стали выпускать мясные консервы и бекон.
Первое время продукция шла исключительно на экспорт, но с начала войны Брюль и Тегерсен заключили выгодный контракт с русским военным интендантством на поставку мясных продуктов для армии. Фирма стала самой могущественной в Кургане. Настоящим хозяином ее был Тегерсен, еще не старый мужчина с нездоровым лицом, хранившим на себе следы бурной молодости: дряблые мешочки под глазами, густая сетка морщин на одутловатых щеках. Нескладная сухопарая фигура датчанина все чаще стала появляться в уезде. Доверенные люди Балакшина доносили: «немец» строит маслодельные заводы. Между всесильным «Союзом» и датской фирмой началась упорная скрытая борьба, целью которой было полное разорение противника.
Внешне, однако, Балакшин и Тегерсен поддерживали хорошие отношения: их всегда можно было видеть рядом на банкетах, время от времени устраиваемых биржевым комитетом; они наведывались друг к другу в конторы для деловых свиданий. Балакшин на людях старался держаться «демократом» — этаким разбогатевшим мужичком: при хорошей погоде на службу шел пешком, носил устаревшей моды длиннополый сюртук, плисовые шаровары, заправленные в лакированные сапоги с высокими негнущимися голенищами. Зато Тегерсен любил во всем показать шик. Одевался он в черный фрак, из-под которого виднелась ослепительной белизны манишка, на улицах появлялся не иначе, как в тарантасе с кучером на высоких козлах; обедал в ресторане Дворянского собрания и хотя жил холостяком, но в доме держал полный штат прислуга.
Завидев на улице своего противника, медленно шагавшего по пыльному тротуару, Тегерсен приказывал кучеру на полном скаку осадить орловского рысака.
— Променаж совершайт? — коверкая русскую речь, приветствовал «купчишку-мужика» Тегерсен, кончиком пальцев приподнимая мягкую велюровую шляпу.
— Не гуляем, а на службу идем, — любезно отзывался Балакшин.
— Не хотит ли составит мне компаний?
— Благодарствую... я лучше пешочком. А уж коли придет охота проехаться, прикажу заложить тройку с бубенцами.
— Русский тройка с бубенец! О!
Тегерсен вскидывал белобрысые брови, чопорно раскланивался.
В революцию предприятия иностранцев-концессионеров и курганского купца стали народным достоянием. Брюль, сумевший вовремя перевести свои сбережения за границу, уехал на родину, оставив своему компаньону обесцененные акции в банке, где хранились ценные бумаги фирмы. Тегерсен же остался в России, но из Кургана исчез, скрывался, по слухам, в Омске под чужой фамилией.
Но после белочешского мятежа Тегерсен снова появился в городе, стал опять хозяином консервного завода.
Мстя за пережитые страхи и выплаченную контрибуцию, курганские фабриканты и заводчики установили на предприятиях порядки, существовавшие при царизме: был отменен рабочий контроль на производстве, разогнаны профсоюзы, введена система штрафов, рабочий день с восьми часов увеличен до двенадцати. Из подвалов были вытащены старые припрятанные вывески и торжественно водружены на фасадах учреждений. На Береговой улице, над двухэтажным зданием городской управы опять распростерся хищный силуэт двуглавого орла. Над старинным городком надоедливо плыл перезвон церковных колоколов; на улицах звучала иностранная речь; по булыжным мостовым цокали копыта рысаков, несущих в экипажах дородных барынь; в ресторанах шли пьяные ночные оргии господ офицеров...
Балакшин встретил в конторе маслодельного «Союза» своего врага с подчеркнутой любезностью: самолично помог выйти из кареты, подобострастно поддерживая его расслабленную фигуру, пока тот взбирался на высокое каменное крыльцо, провел его в кабинет и усадил в старинное кресло с плюшевыми подлокотниками.
— Да вы, Мартин Иванович, все такой же молодец! — принимая из костлявых рук гостя модный макинтош, воскликнул Балакшин.
