Всеволод Иванов - Кремль. У
— Это я упустил. Молча? Действительно, что расскажешь, если молча? К молчанию у меня нету подхода, да и баба у меня ревнивая.
Он отошел от меня. Гости прибывали. Черпанов крутился вьюном, наливал «встречные» рюмки; помогал резать хлеб; соорудил детям, которых отправили спать, по бумажному пароходишку и голубю, рассказав им сказку о медведе, который в лесу объелся брусники и пришел в город лечиться и как его замучили бюрократы. Прах его знает, откуда появилась у него эта сказка, но он ее повторил и взрослым; затем устремился «обрабатывать» каждого в отдельности. Я нашел его возле чрезвычайно просто одетого человека в черной рубашке и черном, но каком-то странно опрятном пиджаке, возле полки с книгами.
— Из рабочих? — причалил к нему Черпанов.
— Здесь все из рабочих. А вы разве нет?
— Я незаконнорожденный. Но, лаконично говоря, мог бы быть и рабочим.
— Почему нет? — черный взял еще книгу, полистал и положил обратно.
— Приятно, небось, поселиться в новенькой квартире, а? Особенно для рабочего важна ванна! Пришел, устал, двинул газ, залез, вылез. И вот, пожалуйста! — Он дернул за рукав черного. — Чистое белье. Небось, теперь с радости и не вылазишь. И правильно. Моя ванна, хочу — сижу, хочу — плюю. Баня? Баня, брат, отвратительное зрелище. Грязь, миазмы, стой в очереди.
— Чего ж, у хорошей бани приятна и очередь, — сказал черный.
— Не скажи. Придешь ты с работы грязный, вонючий, за версту от тебя пахнет…
Черный крепко побагровел и захлопнул книгу:
— Почему вонючий?
— Потому что гадкая, грязная работа. Не на Урале же ты работаешь?
— Не на Урале.
— И не в лаборатории?
— Нет, не в лаборатории.
— Чего ж нос задирать? Выжимки у вас, брат, а не заводы в Москве. Вот, к примеру, где ты работаешь?
— Я не московский.
— Из провинции?
— Не очень.
— Откуда? Не юли, брат!
— Чего мне юлить. Я торгпред… — И черный назвал один из крупнейших городов Европы.
Вместо смущения Черпанов, наоборот, — словно выкинул тут последние остатки робости. Да, ему надобно дать первый толчок, а после того он мог возделывать любую почву, обезболенно вести любые операции! Он пощупал лацкан черного пиджака, рассматривая, видимо, предыдущий разговор как начало наступления:
— Костюмчик-то у вас не отеребки. Есть у меня к вам вопрос еще из данной области. Хороши ли американские одежды?
— Не покупаем, — кратко ответил черный. — Но передают, есть хорошие.
— Второй вопрос: драгоценности американцы любят? И что же, разводят у себя их или пренебрегают? Какие драгоценности? Ну там золото, камни в оправе или что монументальное на голову. Так, чтобы которое потверже на ощупь.
— Любят.
— И подвоз любят?
— И подвоз и привоз.
— Приятно, приятно. А насчет ванны я тебя, брат, разыграл.
Черпанов подхватил меня под руку. Я хотя и занят был своими мыслями, все же предупредил его, чтобы он не очень надеялся встретить здесь таких жидких и поддающихся обольщению людей, вроде Жаворонкова.
Черпанов попробовал посидеть на одном из приглянувшихся ему стульев. Покатался, потрогал ножки — и пересел:
— Милый Егор Егорыч, папаша у меня был преподаватель логики, а это такое искусство, где обладание языком играет главную и решающую роль.
Черпанов сорвался и подскочил к гостю в сером костюме впроседь, с лицом главаря и указующими глазами:
— Ну, как дела?
— Дела отмечаем.
— В каком виде мы за границей обозначены?
— Смотря кем, — вожаковствующим голосом ответили указующие глаза.
— Вы с ними, небось, больше на коммерческой ноге. Прирожденный вы бунтарь, а приходится быть мнимым купцом. Понимаю, ожидаете. Противно, понимаю. И костюм заграничный одели, и значок ЦИКа сняли, и вид отшлифованный, — а все-таки рабочие чаяния из глаз не уничтожить.
Он смахнул с плеча указующую соринку.
— Костюм-то? — спросил тот, важно оглядывая себя, видимо, очень довольный костюмом. — Да нет, костюм нашей выработки.
— Скажите! Поражен! Здорово вырабатываем. Отличная шерсть.
Черпанов, стараясь быть спокойным соразмерно вожаковствующему, но весь как-то внутренно сопя, пощупал костюм — и руки свои отнял с таким усилием, словно надсадился на этом ощупывании.
— Банкометная шерсть, а по родине, небось, тоскуешь?
— Чего мне тосковать, если по смыслу вдуматься?
— Действительно, раз у пролетария нету родины, то есть социалистическое беспокойство.
Вожак обозначил на лице своем легкое недоумение.
— Ты, брат, насчет Гамбурга.
— Это тоже кооператив?
Теперь подошла очередь Черпанову заводить на лице своем порядок. — Какой кооператив? — спросил он, все-таки важностью своей идя наперегонки с указующим. — Откуда кооператив встрял, недоумеваю.
— Жилкооператив, что ли?
— Да ты скажи мне ясно, кто? Почему кооператив вправляешь?
— Я здешний управдом.
Черпанов впился глазами в костюм, но — пораскинув, должно быть, что управдом живет избыточно, «сполна», — засопел еще сильнее, и глаза его отползли.
— В меру костюмчик, — проговорил он. — Тоже из рабочих? Ты, то есть?
— Тоже, — ответил указующий.
— А я тебя, по крайней мере, за полпреда вполне. Обознался. Думаю: непременно это Сашка Смоленский.
— Да я и есть Сашка Смоленский.
— И не узнаешь, Саша?
— Впотьмах.
— Черпанов, Леон. Из Шадринска.
Указующие глаза задумались. Черпанов переменил шесть стульев, пока тот не заговорил.
— Впору башке лопнуть, а не помню Черпанова.
— Зазнался. А я слышал, тебя в Гамбург назначили.
— Брата, брата назначили. Его тоже Сашкой зовут. Брат у тебя, Черпанов, в примете.
Черпанов с напряжением потер свои глаза:
— С одной стороны, брата твоего видел в проблесках революционных молний, а с другой, — глаза слабы, газами ослеплен.
Указующий важно захохотал:
— Да ты шутник, Черпанов. На гражданской войне и газов не применяли, а для империалистической рановато, даже и для побегушек, тебя мобилизовать, а добровольцев моложе восьми лет не пробовали…
— С одной стороны, Смоленский, существовали беженцы, где детей травили почем зря, а с другой — я отравлен в Германии, на баррикадах в Гамбурге.
— А, там! — И указующий важно замолчал. Не знаю, взял ли его Черпанов впрорезь или сам попался, но вожаковствующий отвратил от нас указующие глаза. Лицо у Черпанова по-прежнему было строгое, держал он себя круто, все же я заметил, что он говорил с усилием и пересаживался с напряжением. Мы двигались к хозяину, Мише Некрасову. Он стоял с женой и конструктором, которого называли Супчиком, пропуская гостей в столовую возле кресла, обитого зеленым плюшем, истертым и неистребимо пыльным. Они щупали кресло и, должно быть, обсуждали, стоит ли его здесь оставить — или порубить: очень уж досыта полон был этим креслом хозяин. Черпанов, перед самым носом хозяина, плюхнулся в кресло, — и задрал одну ногу на другую.
— Хорошее изобретение — кресло! — Он протянул к хозяйке голову, до крайности благожелательную. Хозяйка улыбнулась ему со всей добротой, переполнявшей ее. Черпанов с нежностью похлопал толстые ручки и спинку кресла. — Хорошо полежать вечерком, когда вернешься с манифестации из головы колонны. Хорошо также встретиться с ним при пароксизме скуки. Да, могу сказать, что пришел обещанный срок, когда рабочий получил право на кресло. Ведь откроют же такую удивительную вещь, как мягкое кресло.
И он впритруску начал дотрагиваться до всех частей кресла. Хозяин с хозяйкой переглянулись, — согласие густо лежало в их синеватых глазах, согласие и любовь, — взялись за руки. Даже Супчик взглянул по-иному, не спросонья, как всегда.
— Тебе нравится кресло? — спросил хозяин.
— Очень. С удовольствием бы купил.
— Так я продам, — сказал хозяин, опять беря жену за руки. — Оно у меня от деда еще. Гадость, пыль, клопы еще заведутся. Уступлю я тебе его, Черпанов.
Черпанов снялся с кресла:
— Куда я с ним потащусь?
— Никто не берет, — грустно сказал хозяин. — Всегда так…
— Я взял бы; человек, видишь, бедный я…
— Мы в рассрочку.
Жена подхватила:
— Да чего в рассрочку, лучше уж даром, раз человеку понравилось.
— Даром лучше, — прикасаясь к креслу, но все еще не опамятовавшись от погружения в свои размышления, сказал Супчик. Хозяин его уважал. Он забрал руки Черпанова и усадил его обратно:
— Бери даром, Черпанов. Дарю!
Черпанов выскочил; попробовал приподнять кресло — и еле оторвал его от полу:
— Да оно песком набито, что ли? И жесткое. В нем, брат, будучи впроголодь, трудно лежать. — Он оттолкнул кресло. Он приметно желал вернуться к главному направлению, насквозь пронизывающему его. — Однако, о кресле достаточно. Все собрались? Более или менее? Двоих не хватает. Ну, мы, брат, не в порошке, а вот пока еще за стол не уселись, разреши мне хватить доклад. Здесь все рабочие? Слушай, Некрасов, у меня ведь почти секретное сообщение…
