Всеволод Иванов - Кремль. У
— Да мы приблизительно одного роста.
— Где ж одного, когда вы, Леон Ионыч, головой выше.
— Это кажется от моих умственных способностей. Кроме того, если он заграничный, то сядет. Заграничный костюм подходящ для каждого.
Жаворонков еще более очерствел, заосторожничал, замялся.
— А ну, пройдитесь, — сказал он.
Черпанов сделал два-три шага.
— Присядь.
Черпанов присел.
— Да, будет годен.
— А цвет какой? — спросил я, вспомнив о зеленой поддевке.
— Да цвет такой, скромный, вполне для ваших секретарских лет. Еще раз встаньте. Вполне подходит, верьте мне. И длина, и ширина, и замечательная заграничная материя.
— Ну вот, мы его и купим.
— Отлично, Егор Егорыч.
— Посмотреть бы лично, Кузьма Георгич.
— Отчего не посмотреть, Егор Егорыч.
Он осторожненько вздохнул — и мысленно огляделся. Так же как и вся комната.
— А сколько же вы даете, граждане, комиссионных?
— Позвольте. Мы же у вас костюм покупаем, и вам же комиссионные!
— Кабы у меня, Егор Егорыч, я б его, возможно, даром подарил. Продал я его. Вышло здесь одно испуганное обстоятельство: разгорячился я клеветой доктора, думая также, что Сусанна насчет алиментов запускает, и двинул его смертельно. Милиция, думаю, обыск. Скажут, откуда заграничные вещи? Продал. Задарма продал.
Черпанов подряд пересел со стула на стул — этак стульев шесть.
— Фу ты, какой растяпа! Кому ж вы продали?
— Фамилию назвать пустяковое дело, Леон Ионыч. Только он вам все равно не продаст. Он тоже встревожен. Вот вы меня успокоили своим приглашением, я чувствую себя человеком, мне жаль костюма. Вот ведь до чего доводит несдержанный характер. В божьем заступничестве начал сомневаться, а теперь, похоже, опять вернулся к лону…
— А черт с ним, с лоном! Кому продали? — сдвигая стулья в одну линию, сказал Черпанов. Он шумом стульев как бы повышал свой голос.
— Случайно продал. Пришел он узнать, так как у меня произошел скандал, а он метил устроить вечеринку — с картами. Предлагает мне пятидюймовые плахи, а от меня костюм, так как гость его любит играть на вещи, а не на деньги. А узнать он хотел — как я бил: для милиции или для себя. Опять же костюм биллиард ему напомнил.
Я осторожно, желая выведать хоть бы цвет, спросил:
— Чем же биллиард?
Жаворонков дерзко щелкнул меня пальцем по плечу:
— Гладкостью.
Черпанов придвинул к стульям скамейку:
— Экая глупость!
— А мы привыкли жить осторожно. Баба говорит — по новой системе лечит. То есть доктор. А я думаю, черт его знает, не ложный ли свидетель по части алиментов? 10 % могу рассчитывать комиссионных, граждане?
— Десять процентов с чего, Кузьма Георгич?
— С общей суммы костюма.
— Но ведь костюм-то ваш?
— Опять то — на то. Зачем мой? Я его снова куплю.
Черпанов сдержанно, но достаточно раздраженно проскрипел:
— С нас комиссионные? Ты с ума сошел, Жаворонков?
— Как угодно, — дерзко глядя в глаза Черпанова, ответил Жаворонков.
Мы помолчали.
— Ты нам скажи, — начал опять Черпанов, — кому ты его продал?
— Леон Ионыч! Богом клянусь, делом нашим клянусь, не продаст он нам костюма.
— Как его фамилия?
— Фамилия?
— Жаворонков, брось шутки!
Жаворонков вытер о штаны вспотевшие кулаки и, сдерживая злобу, проурчал:
— Сколько заплатите? Дайте, Леон Ионыч, хоть сорок рублей.
— Пять!
— Ну, давайте пять!
Он, скомкав деньги, сунул их в карман.
— Фамилию? — повторил строго Черпанов.
— Фамилия у него знаменитая. Шулер и подлейшая личность. Владел скрытыми притонами, но теперь замазал. Сообщал я о нем в милицию, но рука есть там, что ли, словом, по-прежнему — через день вечеринки с играми.
— Фамилию!
— Стыдно и произносить его фамилию. Пакостит дом его фамилия.
Черпанов застегнул карманы:
— Гривенника к пятерке не прибавлю, Жаворонков.
— Трошин его фамилия. Тереша Трошин. Ныне в винодельческом тресте служит. Раньше…
— Плевать мне на всякие «раньше»!
— Обманет, он вместо заграничного костюма такую непролазную дрянь всучит, годы будете жалеть. При моем комиссионерстве оплошность отпадает, так как я соображаю…
Черпанов одернул синюю блузу, встал:
— Пора, Егор Егорыч. А ты, Жаворонков, насчет шестисот двадцати обмозгуй, список составь, разбей по группам — и пусть готовятся. Квартирные и суточные после представления списков на третий день, прогонные — немедленно. Наживай брюхо, Жаворонков!
Жаворонков обалдел и чуть ли не сделал руки по швам.
Мы покинули его комнатки — степенно и торжественно.
Лестница показалась мне широкой — и менее крутой.
Мы слезли в той части столицы, которую некогда именовали «окраиной». Здесь более чем где-либо, — если даже и не стараться оставить позади мучающее вас беспокойство, так как оно мучило меня, — вы заметите напор того иного, которое достойно всяческой похвалы. Вместо дряхлых домишек, пред которыми и наш № 42 мог показаться дворцом, перед вами белые пятиэтажные улицы, мурава скверов, дворы озеленились, плотные серые заводы утеряли былую приниженность; тощие лица, хилые тела сменились озадистыми, широкими в крестце. Распалялись глаза, глядя на все это! Отлично бы чувствовал я себя, озаренно бы даже, кабы не постоянная оглядка на Черпанова, кабы не стремление усвоить его теперешнее состояние. А он был сух и длинен — и больше ничего. По лестнице — такой светлой, словно архитекторы боялись, что обитатели постоянно теряют иголки или заботились они о бюрократах, которые приспособят здесь столы для натиска анкет, — мы поднялись на третий этаж. Едва мы открыли дверь, напор радио заставил нас придвинуться друг к другу. Хозяин, Миша Некрасов, принял наше движение за похвалу. Он крутил перед нами черный ящик вроде сковородки с перехваченным зрачком, откуда чей-то унылый голос требовал признания. Углубленный человек в пиджаке с отвислыми карманами, вроде тот, которого Черпанов называл Супчиком, безмятежно стоял подле ящика, погрузившись, видимо, в пропасть своих размышлений. «Заграницу ловим!» — прокричал нам хозяин.
— Прекрасное радио! — закричал Черпанов, перекрывая все голоса. — Впервые встречаю подобное радио. Удивительное радио, призываю свидетелей.
То ли крик достался ему дорого, то ли он волновался, то ли желал изобразить волнение, то ли желал начать обычное обсиживание всей мебели, Черпанов плюхнулся на стул, обитый клеенкой, плеснул из графина в стакан — хозяин взглянул на него оробело, — глотнул… и опять я склонен возвратиться к нашим классикам: «глаза его выскочили на лоб», сказали бы они. На лоб не на лоб — я думаю, что ни при каких обстоятельствах глаза Черпанова не могут выскочить на лоб, не потому, что там места нет, а оттого, что он всегда сумеет сдержать себя, — но под лоб они укатились. Он даже слегка побледнел:
— Послушайте, товарищ, — сказал он, наконец, хозяину, — правда, я поднимался по лестнице, задохнулся также и от умиротворения радио, но почему в графинчике, который стоит мирно в стороне на водяном подносике, вместо освежающего я саданул водку?
Хозяйка, — в ней вы бы прочли математически выраженное скопление доброты и мягкости, — всполошилась. Хозяин обозначил руками недоумение.
— Миша, ты же дал торжественное обещание не пить. И для гостей хотел одного вина.
— Как водка, да здесь вода, Надя. Бьюсь об заклад.
Он поднял графин, понюхал:
— Действительно, водка. Кто-то подшутил. Придется вылить.
Водке всегда найдутся защитники. Кто знает, не в расчете ли на защитника и доброту хозяйки появился графин? Ясно, что первым внес изменения в беседу о водке Черпанов:
— Зачем выливать, то есть выливать в раковину, лучше в себя. Водка способствует душевности разговора, товарищи.
Миша Некрасов пятился с графином:
— Удивительно, но каждый раз в графине вместо воды водка.
— Чрезвычайно однообразная шутка, — вставил Черпанов, — пора одуматься.
А главное, попробуй обнаружить виновника. Все хохочут.
И точно, все захохотали. Хозяйка откатила назад, в кухню за угощеньями. Водка протиснулась к своему месту. Хозяин обратился к Черпанову:
— Хорошо, брат, что пришел. Изобретатель — народ забывчивый.
— Забывчивый, когда ему не нужно командиров.
— Командиров?
— Можно начинать, Миша?
— Водку?
— Нет, доклад мой об Урале и о воздухоплавании, а также воздушной обороне.
— Обожди. Еще ребята подойдут.
Черпанов озабоченно начал буравить вздутые свои карманы. Хозяин благоговейно отошел от него.
— Восхищайтесь, — сухо, словно поджигая, прошептал мне Черпанов.
— Чем мне восхищаться?
— А известно вам, что в американском путеводителе по СССР рекомендовано, первоочередно, всем увиденным восхищаться.
