Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)
Притом он слыл отменным работягой! Окно в райкомовском кабинете светилось иногда за полночь. Не было такой цифры по району, которой он не знал бы наизусть. Однажды он подал молодому агроному такой точный и квалифицированный совет, что все поразились. Голова у него на плечах имелась — это бесспорно. Памятью обладал выдающейся; цитаты можно было за ним не проверять. Говорил сухо, без эмоций, но в логике не откажешь.
Так кем же он был в итоге? Балластом партии или ее верным исполнителем?
Однажды ко мне пришел взволнованный старый врач: «Записался на прием к товарищу Латифзаде, прошу помочь, а он отвечает: райком этим не занимается!» Вспомнилась другая жалоба. В одном доме обвалился балкон; подпоры сгнили, того гляди рухнут на головы прохожих. Райсовет отмахнулся: улица не входит в план реконструкции нынешнего года. Домохозяин написал в райком. Латифзаде ответил в том же духе: не наше дело.
Он был депутатом райсовета от небольшого селеньица. Жители его мучились без воды, хотя уже три года, как колхозом были выделены средства для артезианского колодца. Получив несколько отчаянных писем, я положил их перед Латифзаде. Тот равнодушно пожал плечами:
— Каждый должен заниматься своим делом. И отвечать за него. В данном случае колодец в ведении председателя колхоза.
17
В один из выходных дней Билал пригласил нас с матерью в свою новую квартиру. Они с Халимой недавно перебрались в районный центр.
Мать ворчала: в этих каменных коробках не сразу определишь, в какой стороне Мекка, все закрыто, нет даже дворика. Пусть лучше Бояз-ханум навестит нас. «К тому же, — добавляла мать, — я не выношу запаха бензина. Помнишь, когда поехали в мае в горную долину, бедняга водитель то и дело останавливался, пока я отдышусь? По мне гнедой конь, запряженный в повозку, куда лучше!»
— Дались тебе эти допотопные кони! — воскликнул я.
— Нет, ты не прав, — вмешался Билал. — Лошади, как все живое, прекрасны!
— Ай, Замин, не цепляйся к словам. Старую мать поздно переучивать. Живу тем, что повидала на своем веку. Вы видите больше — вот и стали умнее. — Она прикрыла глаза, произнесла напевно:
Снежные вершины
Не хранят следов.
Башмачков не видно,
Не слыхать подков…
Ну, а в женском сердце,
У коня, у пса —
Существует верность?
Есть ли прямота?
Билал обнял мою мать:
— Я-то ломал голову: откуда в Замине бьет родничок поэзии?
— Нене! Женщины тебе не простят такого отзыва. Измени слова.
— Не могу, сынок. Из песни слова не выкинешь. Да ведь это все про давние времена! Может, женщины тогда были другие? Про теперешних слагайте сами. Лучше меня знаете, чем ваши жены хороши, чем плохи… Старые люди говорили: «Если в колодце нет воды, то, сколько ни лей, не будет».
Мать, конечно, отправилась к Билалу на новоселье. И там продолжала вести свои мудрые речи не без лукавства:
— Знаете, кто поселяет распрю между свекровью и невесткой? Да наши же собственные сыновья! Им приходится поневоле успевать в обе стороны. Пока мой младшенький Амиль был холостяком, уж как мать баловал! То подарит мне туфли на высоких каблуках, то посадит в самолет, повезет Москву показывать. А нынче месяцами его не вижу. Вспоминает о матери, когда с женой ссорится. Ну, у меня разговор короткий: везу его обратно. Поживу у них день-другой и непременно найду повод замутить воду, повздорить с невесткой. Чтобы взять надо мною верх, она спешно мирится с мужем. Все средства хороши, лишь бы свекровь спровадить! А я в душе посмеиваюсь: что, детки, наладила вам семейное согласие хитрая Зохра?
Халима и тетушка Бояз, слушая ее прибаутки, начинали улыбаться, поглядывать друг на друга с виноватостью. Бояз называла мою мать сестрицей. Халима не отходила от нее ни на шаг.
— Знаешь, Билал, — сказал я, — когда был маленьким, думал, что половина селения нам родня, а все женщины мне тетки. Иначе как сестрой мою мать никто не кликал…
— Э, не обо мне речь, — прервала мать. — Лучше скажи, давно ли ты навещал своего прежнего учителя, отца нашей невестушки Халимы? А если тебе все недосуг, то напиши ему, чтобы не ждал понапрасну, раз дружбе вашей пришел конец.
— Что вы, мама! — вступилась Халима. — Отец знает, как Замин ему предан. Он на него не в обиде.
Мать полуобняла Халиму и незаметно застегнула пуговицу на ее оттопыренном животе. В пальто, на улице, беременность не бросалась в глаза, но теперь я взглянул повнимательней. Из-под слоя пудры на лице выступали темные пятна. Глаза по-особому блестели. Она много и охотно смеялась.
«Слава аллаху, — подумалось мне, — под этим кровом, кажется, прочно поселился мир. Билал спокоен, работа у него идет успешно. Халима старается ладить со свекровью, страхи ее прошли…»
Звонок в прихожей прервал мои размышления. Соседка привела черноглазого мальчугана, одетого щеголевато, с большим бантом у ворота.
— Это мой первый ученик, — сказала Халима с гордостью. — У малыша абсолютный слух.
Моя мать ласково склонилась над маленьким музыкантом:
— Угости меня черным виноградом, чтобы мои глаза стали такими же темными, как у тебя, внучек!
— А разве у тебя нет своего винограда? — серьезно спросил ребенок.
Халима усадила его во главе стола: пусть будет за обедом почетным гостем.
Билал бросил на жену иронический взгляд.
— Ну, ну, приучай руководить с малых лет. Ему это положено по чину.
— О чем ты? — с удивлением спросил я.
— А ты не знаешь? Перед тобою внук Латифзаде. Его родители наши соседи.
Я посадил малыша к себе на колени, внимательно вгляделся в его черты. Выпуклый лобик, иссиня-черные волосы, смелые глаза. Нет, не похож.
— Дед до сих пор не полюбопытствовал даже взглянуть на внука, — резко бросила Халима. — Женитьба сына пришлась ему не по нраву.
— Это и к лучшему. По крайней мере, с пеленок растет среди добрых людей, — добавил Билал.
Ребенок сидел за столом, подперев кулачком щеку. Казалось, он не слышал разговоров вокруг. Но погруженность в себя была мнимой. Он жадно впитывал малопонятные намеки, и неискушенный ум уже готов был обрушить на взрослых целый ворох вопросов, не таких безобидных и забавных, как прежние: «Почему молоко белое, а речка жидкая?»
— Как с точки зрения закона наследственности, — вполголоса спросил я у Билала, когда тот протягивал мне стакан крепкого чаю. — Внук неизбежно повторит в чем-то деда?
Билал с видимым удовольствием пустился в рассуждения о числе хромосом и о будущем генной инженерии. Увлекшись, он перескочил на любимого конька — на растения.
— Можно создать путем подбора куст табака высотою с дерево! — воскликнул он.
— Неужто? — изумился я.
— Даю тебе слово. Через пару лет выращу помидор величиною с арбуз! Его хватит на обед целой семье.
— Меня больше интересуют скороспелые сорта, — я попытался вернуть друга на землю, к насущным проблемам района. — Например, картофеля.
— Об этом тоже не забываю. Недавно беседовал с нашим академиком. Он у меня спросил, кстати, о тебе: какое образование, кто ты по специальности? Не дипломат ли?
— Почему же дипломат? — я был искренне удивлен.
— Он сознался, что двумя-тремя вопросами ты загнал его в угол. В результате он сам стал просить тебя о том, чего ты, в сущности, добивался: чтобы опытная станция смелее осваивала новые регионы под овощные культуры. Например, выискивала горные поляны, где не так жарко, как в долинах, и дольше задерживается влага.
Помнится, он сам привел мне пример: на американском континенте у диких видов картофеля полноценные клубни завязываются даже высоко над уровнем моря.
Мне вспомнилось, что под конец нашего разговора маститый старец вздохнул:
— Будь моя воля, немедленно переселился бы к вам. Работа интересная, воздух чистый. Недалеко то время, — пошутил он, — когда прописка станет ограничена не в городах, а в сельской местности. Каждому захочется дотянуть до ста лет!
— Ловлю вас на слове и приглашаю в наш район! Если возьмете лично шефство над опытной станцией, то что прикажете, то и сделаем. Ваши идеи — наша организация!
Вскоре академик действительно пожаловал с целой свитой. Когда мы остались наедине, он сказал:
— У вас были, видно, хорошие учителя, товарищ секретарь?
— Когда ученик туп, наставника не упрекают.
— Я совершенно серьезно. Вопросами селекции увлекались, вероятно, еще сидя за партой?
— Увы, в школьные годы меня тянуло стихотворчество.
— Вы пишете стихи? Это прекрасно! Великий Вергилий во времена древнего Рима тоже воспевал труды земледельца. У него есть несколько ценных рекомендаций по растениеводству.
