Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Тоник толкает стеклянную вращающуюся дверь, пропускает Ирэн вперед. Их засасывает внутрь, и свет дня, едва проникающий в холл нижнего этажа гостиницы «Астория», меркнет, сгущается до искусственного. Они направляются к лифту. Адмирал в черной с золотом униформе преграждает путь.
— Номеро́?!..
— Три девять три, — говорит Тоник совершенно спокойно.
— Нельзя!
Бела Будаи стремительно выбрасывает указательный палец в сторону Ирэн. Тоник сжимает зубы. Его бледные щеки слегка розовеют.
— Она со мной.
— Nem. Здесь не живет…
Бела Будаи тычет пальцем в Ирэн, в пол, в Тоника, расставляет акценты. Масленые глазки бесцеремонно скользят по тоненькой девичьей фигуре. Юнга Тоник сдерживается из последних сил. Юнга Тоник-Биль играет желваками. У юнги Биля стиснутые зубы, он видит берег сквозь морской туман…
— Убери руки, падла.
Юнга делает шаг вперед.
— Пошли, стронцо, выйдем, — тихо говорит юнга Тоник. — Потолкуем, каццо.
— Потолкуем?!..
Взгляд адмирала сразу становится бессмысленным, как у нахохлившейся птицы какаду.
— Поговорим, — коротко поясняет Тоник.
— О! Поговорим! Да? Пожалюста?!.
Он плохо понимает по-русски. Он вообще не понимает ни хрена.
— Подожди меня здесь, крошка, — кивает на красный диванчик у двери юнга Тоник. Я скоро вернусь.
Крошка Мэри-Ирэн остается на берегу. Она стоит в тумане голубом. А юнга Биль ей верит и не верит. И машет ей подаренным платком…
Они выходят через маленькую боковую, почти незаметную снаружи дверь рядом со стойкой рецепции. Юнга Биль и огромный боцман Боб. Боцман Боб по кличке Адмирал Бела Будаи.
— А ну-ка, Боб, поговорим короче, — говорит Тоник. — Как подобает старым морякам. Я опоздал всего лишь на две ночи, но эту ночь без боя не отдам…
Он только успел это сказать, как почувствовал легкий толчок в спину. Оглянулся. Перед носом закрылись двери лифта, автоматически захлопнулись, и кабину понесло наверх. Побежали, вспыхивая по цепочке, номера этажей.
— Ушел, каццо! — с досадой думает Тоник об этой суке боцмане. — Ушел, стронцо! Порка мадонна!
Тоник еще многое хотел бы сказать этой тесте ди каццо, этому дребанному адмиралу, но кабина замирает, щелкает контакт, двери открываются — тоже, конечно, автоматически — и Александр Григорьевич Фан, Саня Скаковцев, уже спешит по коридору ему навстречу.
— Тоник! Наконец! Ну что, разыскал красотку?
— Разыскал, — без всякого энтузиазма отвечает Тоник. — Она внизу. Этот каццо ее ко мне не пускает.
— Сейчас все уладим. Заходи! Господи ты боже мой!..
Они входят в кабинет.
— Ты, Сань, позвонил бы кому надо, что ли?
Александр Григорьевич радушно улыбается. Круглое лицо лоснится. От глаз разбегаются лучики.
— Не беспокойся. Она уже в номере.
— В каком номере?
— В твоем — триста девяносто третьем. В каком же еще!
— Порка мадонна! Ну спасибо, коли не шутишь.
Тоник дергает дверь.
— Сань, открой. Я пойду к ней.
Александр Григорьевич будто не слышит. Он думает о своем, морщит покатый лоб.
— К тебе загляну попозже. Слышь? А то Платон скоро вернется.
— Не скоро. У него ведь прием в «Матьяш пиллз».
Александр Григорьевич достает из кармана брюк брелок в виде буквы F, откупоривает бутылку емкостью 0,33 л с желтой шипучкой «фантой» — фирменным напитком Следственного Отдела, разливает в тяжелые хрустальные стаканы с утолщенными днищами.
— Вам не тесно вдвоем в одном номере?
— Нормально, — говорит Тоник. — Я ведь вроде его секретаря. Что называется, при нем…
— А разве не сам по себе? Не по своим звукооператорским делам приехал в Будапешт? Не по светотехническим?
Александр Григорьевич медленно глотает лопающиеся пузырьки.
— Вообще-то конечно, Сань. Если разобраться…
Тоник выпивает из своего стакана залпом. Мелкие пузырьки расслабляющим кипятком бегут по жилам.
— Да ты разденься, здесь жарко.
Сам Александр Григорьевич скидывает свой мышиного цвета пиджак, вешает на спинку рабочего кресла.
— Кондиционеры ни к черту…
Тоник распускает кожаный пояс, расстегивает пуговицы на кожаном пальто. «Да, — думает. — Ну и клевое у него оборудование! Одни эти ручки-штучки чего стоят. Что ты!.. Фирма́… Свистнуть бы, конечно, отвинтить…»
— Я, ты знаешь, могу Платона и у себя устроить.
— Где?
— Да прямо тут…
Александр Григорьевич опускает глаза, загадочно улыбается. А вот Тонику не нравится эта его кривая улыбочка. И то не нравится, что за глаза он называет Платона только по имени, без отчества. Писатель все-таки. Мог бы и повежливее.
— Ему-то это на хрена?
— У тебя ведь девушка…
— Оно конечно… — соглашается Тоник. — Но, с другой стороны, там, обратно же, душ, сортир, койки широкие. Все удобства.
— Ему тут тоже будет неплохо.
— На раскладушке?
И снова такая же странная, себе на уме улыбка.
— Все равно эта сука жизни не даст, — говорит Тоник. — Этот каццо. Этот стронцо…
Тоник прямо задыхается. Не хватает слов. Зла не хватает.
Александр Григорьевич подходит к столу со стороны рабочего кресла, щелкает рычажком и опять ловит себя на непростительной забывчивости. Зябко поеживаясь, будто замерз, хотя стало не то что прохладнее, а еще даже жарче, он надевает пиджак, снова щелкает рычажком, отворачивается, становится к Тонику спиной, наклоняется, бормочет вполголоса:
— Три девять три. Снять семнадцатого. С Бюро Проверки согласовано…
Что-то в столе опять начинает гудеть, урчать и вибрировать, потом стихает.
— Все в порядке. Бела Будаи больше не дежурит.
— Уволили? — спрашивает Тоник.
— Ну…
— Отпуск?
— Да. Долговременный… Знаешь, — вдруг говорит Саня Скаковцев, — он заболел.
— Грипп?
— Что-то вроде.
— Надолго?
— Навсегда.
— Сосиску тебе в рот!..
Тоника даже в жар бросает. Александр Григорьевич смеется Александр Григорьевич отмахивается: мол, не стоит благодарности. Такая, мол, мелочь. Сущие пустяки.
— Главное, чтобы у тебя с твоей девушкой… — И тон такой отеческий. — Чтобы у вас все было хорошо.
Тоник терпеть не может, когда с ним так разговаривают. С Платоном из-за этого вечно ругается.
— Нет, — исправляет ход его мысли Александр Григорьевич. — С Платоном как раз совсем не так…
— А что? — спрашивает Тоник несколько оторопело.
— Ну что?.. Убил жену — теперь льет крокодиловы слезы.
— Уби-ил?..
— Да ты ведь сам рассказывал.
— Что? Я?
— Ты, конечно.
— Когда это?
— Сейчас уточним.
Александр Григорьевич заглядывает в блокнот.
— Вот… Двадцать девятого ноября. В восемнадцать часов семь минут.
— Где это я рассказывал, каццо?
— У себя в клубе… Про то, как он ей изменял… И как довел…
— Так я же в другом смысле. Порка мадонна!
— Убивают только в одном смысле.
— Сосиску тебе в рот! Ты чё ему клеишь?
Улыбка постепенно сходит с лица Александра Григорьевича. Добродушие и благожелательность оставляют его.
— Не беспокойся, он получит свое. А ты очень скоро получишь отдельный номер.
— Кончай, стронцо! Платон — законный мужик. Ты его не тронь, каццо. Поня́л? Падлой буду! Лучше не тронь… — Тоник обводит кабинет взглядом, которого не различить под темными стеклами очков. — Я психованный. У меня справка есть… — но угроза звучит как-то очень уж неубедительно.
Александр Григорьевич внимает. Александр Григорьевич усмехается.
— Ну, если не его, то тебя…
— Дурак, что ли?
Александр Григорьевич прогуливается по кабинету. Александр Григорьевич показывает, сколь он умеет быть снисходительным и терпеливым.
— Твоя кандидатура согласована. Ты остаешься. Но если настаиваешь на замене, я готов. Исключительно из хорошего отношения. Хотя мне, конечно, лишняя морока. Придется переоформлять документацию.
Александр Григорьевич медленно проводит по столу пальцем. Александр Григорьевич словно бы проверяет, нет ли на столе пыли. Потом еще раз проводит, в перпендикулярном направлении. Получается крест.
— Профессора Петросяна знаешь?
— Баклажанью морду?
— Ну так вот: поручим ему.
— Что?!..
— То самое.
Александр Григорьевич в глубокой задумчивости рисует на несуществующей пыли еще один крест.
— К тому же у них на тебя зуб. Это я до сих пор не давал им. Скажи спасибо.
