Леонид Ливак - Собрание сочинений. Том I
С. 355. .. «Пренебрежение к пошлости есть дело, достойное всякого мыслящего человека, но Лермонтов доводил это до adsurdum». – Из воспоминаний Н. М. Сатина, в которых описывается история знакомства Белинского с Лермонтовым: «Тщетно я уверял его, что Белинский замечательно умный человек; он передразнивал Белинского и утверждал, что это недоучившийся фанфарон, который, прочитав несколько страниц Вольтера, воображает, что проглотил всю премудрость. Белинский, с своей стороны, иначе не называл Лермонтова, как пошляком, и когда я ему напоминал стихотворение Лермонтова “На смерть Пушкина”, он отвечал: “Вот важность – написать несколько удачных стихов! От этого еще не сделаешься поэтом и не перестанешь быть пошляком”. На впечатлительную натуру Белинского встреча с Лермонтовым произвела такое сильное влияние, что в первом же письме из Москвы он писал ко мне: “Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожалуйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лермонтов”. Так встретились и разошлись в первый раз эти две замечательных личности. <…> Белинский, как рассказывает Панаев, имел хотя раз случай слышать в ордонанс-гаузе серьезный разговор Лермонтова о Вальтер Скотте и Купере. Мне – признаюсь, несмотря на мое продолжительное знакомство с ним, – не случалось этого. Этот человек постоянно шутил и подтрунивал. Ложно понятый байронизм сбил его с обычной дороги. Пренебрежение к пошлости есть дело достойное всякого мыслящего человека, но Лермонтов доводил это до absurdum, не признавая в окружающем его обществе ничего достойного его внимания» ( Щеголев. Лермонтов. С. 284, 293).
С. 355. …один из друзей Лермонтова по-видимому знал больше, утверждая, что он «пошлости, к которой был необыкновенно чуток, не терпел, а с людьми простыми и искренними был прост и ласков». – Цитата из рассказа Н. П. Раевского о дуэли Лермонтова (Щеголев. Лермонтов. С. 481).
С. 356. ..провинциально-наивный отзыв Белинского о Лермонтове: «Он в образовании то подальше Пушкина»… – Цитата из письма В. Г. Белинского к В. П. Боткину (16 апреля 1840): «Хоть и салонный человек, а его не надуешь – себе на уме. Да, он в образовании-то подальше Пушкина, и его не надует не только какой-нибудь идиот, осел и глупец Катенин (в котором Пушкин видел великого критика и по совету которого выбросил 8 главу “Онегина”), но и наш брат. Вот это-то и хорошо. Он славно знает по-немецки и Гёте почти всего наизусть дует. Байрона режет тоже в подлиннике» (М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников / Сост. М. И. Гиллельсон, О. В. Миллер. М., 1989. С. 234).
С. 356. …«столичность», избранность Лермонтова <…> Не знаю, кем и когда было придумано понятие столичности… – Понятие «столичности» входило в самоопределение младших эмигрантских писателей-парижан, гордившихся тем, что они живут в эпицентре современных художественных и философских течений Запада и выводивших из этого положения особенности своей эстетики и мировоззрения. «Но то, что именно в Париже, а не в Шанхае, этот ореол “столичности” возник, далеко не случайно, в настоящей столице мировой духовной цивилизации, русские “осколки” вошли в тесное ежедневное соприкосновение с драмой этой цивилизации, в ее остром, горячем состоянии, как бы при сорокаградусной температуре, – писал Георгий Адамович. – Важно, что они постоянно, в каждом слове, в каждой прочитанной строке, улавливают тон и строй внутренней жизни Франции, горестные и героические усилия сохранить “образ и подобие” в человеке, после исчезновения единого всеопределяющего Начала… Надо же понять, что для русских сознаний это соприкосновение, эта близость к тому, что можно было бы назвать европейской “по-религиозностью”, тем более мучительно, что мы люди иного культурного возраста» (Жизнь и «жизнь» // Последние новости. 1935. № 5124. С. 2). Не случайно, поэтому, в автобиографии (см. в настоящем издании, т. 2, С. 335) Фельзен обходит молчанием свою журналистскую деятельность в провинциальной Риге. Не случайно и то, что оппоненты «Парижской школы» прилагали усилия к развенчанию «столичных» претензий эмигрантских парижан-модернистов. Хорошим примером тому служит рецензия Альфреда Бема на «Письма о Лермонтове» (Столичный провинциализм // Меч. 1936. № 3 (87). С. 6). См. также: Ходасевич В. Новые стихи // Возрождение. 1935. № 3585. С. 3–4.
С. 356. …однако понятие это следовало бы применить и ко времени, противопоставитъ тусклые, обыкновенные, незапоминаемые «года глухие» годам событий, нашего в ншучастия, хотя бы свидетельской нашей роли, тому, чего мы не забудем… – Игра на определении А. А. Блоком своего поколения в стихотворении «Рожденные в года глухие» (8 сентября 1914):
...3. К Гиппиус
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, —
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят Царствие Твое!
Блок. Стихотворения. С. 512.
Метафора «года глухие» использовалась в русской литературной среде для описания 1880-х и 1890-х годов, на которые приходится рождение многих писателей-модернистов, включая и младшее поколение эмигрантской словесности. См., к примеру, высказывание Д. С. Мирского: «Литературное поколение, рожденное после 1881, творчески слабее всех поколений XIX века, кроме того, беднейшее изо всех, которое родилось после Лескова и раньше Соловьева. Особенно заметна его сравнительная бедность после предыдущей четверти века – от Соловьева, Розанова, Анненского и Чехова до Ремизова, Блока и Белого. В “глухие годы” между 1 – м марта и убийством Плеве <…> русская почва родила плохо. (И еще, заметьте, сколько “инородцев” в числе самых лучших – Мандельштам, Пастернак, Бабель)» (О нынешнем состоянии русской литературы // Благонамеренный. 1926. № 1. С. 91). Ср. первую фразу «Музыки в Павловске» в «Шуме времени» (1925) О. Э. Мандельштама: «Я помню хорошо глухие годы России – девяностые годы, их медленное оползанье, их болезненное спокойствие, их глубокий провинциализм – тихую заводь: последнее убежище умирающего века» (Сочинения в двух томах, т. 2 / Ред. С. С. Аверинцев, П. М. Нерлер, А. Д. Михайлов. М., 1990. С. 6).
С. 357. …искал «бури»… – Намек на стихотворение Лермонтова «Парус» (1832):
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Лермонтов. Собрание сочинений, т. 1. С. 347.
С. 357. …как его Мцыри в монастыре… – будучи послушником в монастыре, герой поэмы Лермонтова «Мцыри» (1839) бежал из обители в поисках «чудного мира тревог и битв» (Лермонтов. Собрание сочинений, т. 2. С. 407).
С.357. …«Опять, народные витии»… – стих, открывающий патриотическую оду-инвективу «1835», написанную Лермонтовым в ответ на критику России во французских газетах, реагировавших на подавление царскими властями польского движения за национальную независимость. Данным стихотворением Лермонтов продолжил тему, начатую А. С. Пушкиным в стихотворениях «Клеветникам России» (1831) и «Бородинская годовщина» (1831).
С. 357… Так Лермонтов любил и Россию <…> действительно «странною любовью»… – цитата из стихотворения Лермонтова, опубликованного под заглавием «Родина» (1841). В автографе это стихотворение озаглавлено «Отчизна». Его темы и образы обыгрываются на протяжении всего параграфа:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой многим незнакомой
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
