Григорий Ходжер - Белая тишина
— А в Малмыж не заедешь?
— Нет, в Малмыж не заеду.
Больше Пиапон ничего не сказал. Богдан слез с нарт на берегу Малмыжа, а Пиапон с зятем поехал дальше в Мэнгэн.
«Поехал прощаться с Мирой и Пячикой», — подумал Богдан.
Павел Глотов радушно встретил своего помощника и переводчика, сказал, что отряд выйдет из Малмыжа через час, и что перед этим командующий Бойко-Павлов хочет сказать партизанам напутственные слова. Через полчаса партизаны собрались перед штабом. На крыльце штаба стояли партизанские командиры, среди них Бойко-Павлов.
— Товарищи партизаны! Вы уходите освобождать нашу родную землю от белогвардейской нечисти и японских интервентов. Стонет наша земля под их ногами, горят наши села, умирают от их рук наши братья и сестры. Освободим наш Нижний Амур от белогвардейцев и интервентов! Вы уходите на войну, уходите рядом русский и гольд, украинец и белорус. Плечом к плечу будете сражаться. От вашего имени я благодарю охотников, которые помогли партизанам прятать муку, которые заготовили нам кету. От вашего имени я благодарю гольдских женщин за обувь и одежду. Здесь стоят, провожающие вас охотники из соседних стойбищ, они отдали вам свои ружья, отдали много пороха и свинца. Бейте, не щадите белогвардейскую нечисть и интервентов, несите людям всей земли освобождение и счастье. Да здравствует Советская власть! Да здравствует товарищ Ленин! Да здравствует мировая революция!
— Ура! Ура! — ответили партизаны.
Приближалась минута расставания. Женщины потянулись к мужьям, дети к отцам, друзья к друзьям.
— Эй, паря, здорово! — кто-то хлопнул Богдана по плечу. Богдан увидел сияющее лицо хозяина железных нитей Федора Орлова.
— Освободился я, паря, нашли мне замену. Так вместе, значит?
— Надеть лыжи! — скомандовал Глотов.
Отряд встал на лыжи и гуськом двинулся вниз по санной дороге. Лыжники поравнялись с утесом. Богдан оглянулся назад — далеко позади остались провожающие, они стояли на одном и том же месте, и никто будто не собирался уходить.
— Где Пиапон? — спросил Глотов, когда Богдан поравнялся с ним.
— Он нас ждет в Мэнгэне.
— Будем продвигаться ускоренным темпом, так предупреди партизан. Получено сообщение от Тряпицына, он теперь командир, его отряд находится на Нижней Тамбовке, с боями продвигается вниз к Киселевке. Нам надо спешить.
Богдан встал у обочины дороги, пропуская лыжников. Шли бородатые и безбородые, рыжие и черные, кто в ватнике, кто в изодранном полушубке, а кто в солдатской шинели; на голове у одного заячий треух, у другого ватная ушанка. Мимо Богдана шли эти разношерстно одетые люди, суровые и красивые в своей суровости. Подошли нанайские лыжники в серых и черных суконных халатах, перепоясанные ремнями. Молодые охотники-щеголи надели охотничьи шапки с соболиными хвостами на макушке, накидки белые под шапочкой. Никогда охотники в стойбище или в дорогу не надевают эти шапочки, их положено носить только в тайге, на охоте.
Первый короткий привал партизаны сделали в Мэнгэне. Богдан заглянул в дом дянгиана-судьи Заксоров Гогда-мапа. Гогда-мапа радостно приветствовал будущего своего преемника, хозяйка дома подала гостю трубку. Богдан взял трубку и затянулся.
— Я, дед, с партизанами ухожу на войну, — сказал Богдан, попыхтев трубкой.
Гогда-мапа открыл коробку с табаком и стал набивать свою трубку.
— Что думает голова, то и будет выполнять тело. А если твоя голова хорошо подумала бы, кто останется после меня дянгианом Заксоров, может, она не потащила бы тело на войну.
— Кроме головы, дед, есть еще сердце. Есть желчь, если она разливается по телу, даже голову замутит.
— Да, если желчь разольется по телу, человек иногда теряет рассудок, превращается в бешеного зверя.
Вошли партизаны, поздоровались, прислонили ружья к стене, сняли котомки.
Гогда-мапа опять замолчал, он всегда молчал при посторонних, незнакомых людях. Хозяйка поставила столик, подала рыбный суп. После мороза горячий суп быстро отогрел партизан, и молчаливые бородачи постепенно разговорились между собой, потом с помощью Богдана заговорили с хозяином. Разговор этот уже не прекращался до ухода партизан. Богдану не пришлось продолжить разговор, и он очень сожалел об этом. Но, надевая верхний халат, он все же спросил:
— Дед, как ты считаешь, что главнее для дянгиана-судьи? Ум его или совесть? Может, его умение говорить?
Гогда-мапа подумал и ответил:
— Ты, нэку, хитро спрашиваешь, хочешь меня старого подловить. Ум мой притупился, голова состарилась, на твои хитрости не моту как бывало раньше отвечать хитростью.
— Я не хитрю, дед.
— У судьи всегда воюют ум и совесть, как сейчас красные воюют с белыми.
— И кто побеждает?
— Хитрость.
— Как хитрость? — удивился Богдан, не ожидавший такого ответа.
— Хитрый ум побеждает, а совесть прячется, как мышь, в норе.
Богдан улыбнулся, ему понравилась откровенность старого дянгиана, и он подумал, что старый Гогда уже начал передавать ему секреты дянгиана-судьи.
— Уметь хорошо говорить — это обязательно требуется? — спросил он.
— Иногда совсем не требуется. Молчание, бывает, приносит больше пользы, чем самые лучшие слова. Другой раз требуются красивые слова. Раз на раз не сходится.
— О чем дянгиан больше всего думает во время суда?
— Выиграть дело, принести пользу роду своему, сохранить и возвысить честь рода.
— Если род не прав, то судья прячет совесть, как мышонка, в нору?
— Честь рода дороже всего, и дянгиан должен прятать совесть.
— Что чувствует дянгиан, когда прячет совесть?
Гогда-мапа взглянул на Богдана, глаза его были тусклые, подернутые голубоватой пеленой, морщины на лице, будто высохшие русла рек и проток.
— Стыд он чувствует, нэку. Очень большой стыд чувствует, но прячет от других этот стыд.
— Надеть лыжи! — раздалась команда на улице.
— Дед, я думаю так. На суде все должно быть справедливо. Зачем собирать судей, когда до суда люди знают, что большой род выйдет победителем? Если судить по справедливости, то и судьям не требуется прятать совесть, как мышонка в нору. Тогда судье не будет стыдно. Последний суд в Нярги был несправедливый суд.
Богдан закинул за спину котомку, берданку и начал прощаться с добрыми хозяевами. Старушка обняла его, поцеловала, Гогда-мапа прижал его к груди.
— Береги себя, помни, тебя ждут все Заксоры, тебя ждет весь род наш.
— Я, дед, не буду дянгианом, это слишком хитрое дело, а я не умею хитрить, — сказал Богдан и подумал: «Я иду воевать за справедливость, а когда она восторжествует, то, может, и не нужны будут судьи. Зачет они, когда на всей земле будет справедливо».
Богдан вышел из дома, надел лыжи. К нему подошла Мира.
— Богдан, почему ты не зашел к нам? — спросила она.
— У меня дело было в этом доме, — смущенно ответил он.
Богдан ждал команды Глотова, ему становилось нестерпимо тяжело стоять возле Миры. Он чувствовал, что если не прозвучит сейчас команда, то произойдет что-то непоправимое. Но что произойдет и в чем его непоправимость — он не знал. Может, не выдержат его нервы, и он заплачет? Может, обнимет и поцелует Миру?
— Прощай, Мира, — пробормотал Богдан и сдвинулся с места, не ожидая команды Глотова.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Нижней Тамбовке лыжный отряд Павла Глотова не застал партизан, партизаны ушли вниз и находились возле села Софийска. В Нижней Тамбовке находился тыловой госпиталь.
Пиапон и его братья, Токто, Богдан, Орлов и еще трое партизан разместились на ночлег в большой просторной избе возле госпиталя. Партизаны поужинали и курили перед сном.
— Воевать с беляками я начал в Приморье, — рассказывал Орлов, — командиром небольшого отряда был. Тяжелые бои случались. У нас у некоторых даже дробовика не было, да воевали. Сплоховали наши, говорили, оставили во Владивостоке полные склады боеприпасов, хлеба, масла, крупы. Все оставили белякам. А им еще японцы, американцы, англичане привезли оружия и пищи — хоть завались. Ежели бы все это нам, в наши руки!
Рассказ Орлова прервали вошедшие в избу вооруженные люди. Среди них няргинцы узнали чолчинского охотника Бимби Актанко. Другие четверо нанай им были незнакомы.
— Чего не зашли в Чолчи? — сразу накинулся Бимби на партизан и начал ругаться по-нанайски, добавляя крепкие русские словечки.
— Ишь ты, говорит-то по-своему, а матерится по-нашему, — смеялись русские партизаны.
— Давай чеши, чеши! — смеясь, сказал молодой партизан.
— Чево чеси? Чево чеси? — накинулся на него Бимби. — Хоросо сто ли, меня однаво оставили. Это хоросо? Плохо! Все посли белых бить, меня оставили. Сколько ден я васа догоняй? Моного ден догоняй.
И опять, к великому удовольствию партизан, Бимби начал материться. Успокоившись, он рассказал, как догонял партизан, познакомил со своими спутниками, которые присоединились к нему в Нижних Халбах.
