Николай Шундик - Белый шаман
— Москва! Море огней!
Москва?! Все-таки это действительно Москва светится неисчислимыми огнями, как небо светится звездами! Пойгин, такой всегда бесстрастный в минуты волнения, сейчас был похож на суетливого мальчишку. Он то прилипал лбом к иллюминатору, то поворачивал голову к противоположному борту, прикладывал руки к ушам, чувствуя, как пх заложило. Что, если он от волнения вдруг оглох? Но сосед тоже прикладывал руки к ушам и повторял, стараясь разглядеть в иллюминатор море московских огней:
— Матушка столица. Ох, как давно я не был в Москве! Море огней…
Когда Пойгин вышел из самолета, перед его глазами открылся как бы неземной мир. Все, все здесь было невероятно — и здание аэропорта, и множество самолетов, и необычайно жаркий воздух, несмотря на то, что была ночь. Пойгин высоко поднимал ноги и шел по трапу так, как, наверное, шел бы по другой планете, если бы его туда вцруг занесло. Сколько тут людей! Среди них должен быть и Артем: в телеграмме обещал встретить. Но как они найдут друг друга в таком скопище людей? Однако Артем словно из-под земли вынырнул, обнял Пойгина по-медвежьи.
— О, ты пришел! — воскликнул он, приветствуя дорогого гостя по-чукотски. — Я вижу, ты не совсем уверен… в земном ли мире пребываешь?
— Да, показалось, что земля осталась там, откуда я взлетел, — признался Пойгин, вытирая потное лицо чистым платком, как напутствовала его Кэргына.
Когда проходили сквозь огромное стеклянное здание, Пойгин едва не свернул шею, вращая головой: все, все здесь было удивительно. Он по-прежнему высоко поднимал ноги, словно разучившись ходить по-земному. Опять вышли на улицу. И тут тоже вокруг были истинные чудеса. Огромной высоты дома светились бесчисленными окнами. Пойгин задирал голову, и ему казалось, что он попал на морской берег, уходящий ввысь крутыми утесами. И сидят на этих утесах ровными рядами невидимые птицы, у которых светятся огромные глаза. По улицам текли реки огней, в одну сторону светлые, в другую — красные. Нет, это не похоже на земной мир. Неужели он видит ту самую Москву, которую в годы войны с такой тревогой искал на карте? Маленький красный кружочек… Солнышко. А это… это оказалась целая вселенная…
Медведев чувствовал, насколько Пойгин ошеломлен встречей с невиданным, догадывался, что на какое-то время тот может оказаться даже подавленным. И первый же вопрос Пойгина подтвердил его опасения.
— Куда гонится это железное стадо?
— Ты про автомобили? — спросил Артем Петрович, выкраивая время для ответа. — Конечно, сначала тебе покажется даже страшным такое множество машин. Особенно когда будешь переходить улицы. Но тут, поверь мне, во всем разумный порядок. В чем суть его, я тебе объясню. Видишь, все автомобили, как и наш, остановились, и люди спокойно переходят дорогу?
Пойгин напряженно всматривался в проходящих мимо людей. На этот раз его поразило, что их так много. Потом, на второй, на третий день жизни в Москве, Пойгин поймет, что людей тут неизмеримо больше, чем увидел он в те поздние вечерние часы. Да, он знал, что здесь живет много народу, но что так много — этого он не мог вообразить даже тогда, когда смотрел на небо и думал о звездной неисчислимости. Оказывается, есть еще и людская неисчислимость. Это где же взять столько пищи, чтобы всех накормить? Где взять столько одежды, чтобы всех одеть?
Было первое время на душе у Пойгина такое чувство, что он всего лишь крошечная песчинка в этом огромном людском море; и если бы вдруг с ним что-нибудь случилось, ну попал бы под автомобиль, что ли, то никто и не заметил бы его исчезновения в этом мире, кроме Артема Петровича, который все-таки знает, что Пойгин не песчинка, а человек. Отчужденность людской толпы казалась Пойгину невыносимо обидной, он ловил себя на том, что ему хотелось остановить хоть одного человека, заглянуть ему в глаза и спросить: «Рад ли ты меня видеть? Я же первый раз в Москве. Знал бы ты, как я много думал о Москве, когда к ней подступали росомахи». Впоследствии нашлись такие люди, которым Пойгин мог сказать эти слова; чуткий, внимательный Медведев, читавший мысли своего старого друга, испуганного, подавленного чукчи, делал все возможное, чтобы тот чувствовал себя по-иному. Но это будет впоследствии, а пока Пойгин ощущал себя именно песчинкой. Такая мысль пришла ему в голову уже тогда, когда он остановился перед громадиной-домом, услышав шутку Медведева. «Вот и моя яранга». Ничего себе яранга!
— Где же твой огонек? — робко спросил Пойгин, задирая, насколько возможно, голову.
— Высоковато. На тринадцатом этаже. Почти под самой крышей. Впрочем, крыши в этом доме нет…
— Как же ты туда ходишь? Помнится, ты не слишком хорошо лазал по скалам, когда мы с тобой подбирались к птицам. Все за сердце хватался.
— Сейчас увидишь…
В квартиру Артема Петровича поднимались в каком-то ящике, который неведомая сила поднимала вверх. А ну, ну, что за жилище у Артема? В нем не однажды жила Кэргына с Антоном, покидая Тынуп и на год, и на два. Артем надавил на какой-то кружочек, послышался звон. Дверь отворилась, и на пороге показалась Надежда Сергеевна. Обняла Пойгина, чмокнула в щеку, потом еще и еще раз.
— Ты ли это, гость дорогой? Вижу, устал, очень устал. И, кажется, растерялся…
Пойгин смущенно улыбался и рассеянно вертел головой. Наконец остановил взгляд на яркой люстре в большой комнате. Долго смотрел на нее мигая. Значит, в море огней, которые он увидел с самолета, светились маленькой звездочкой и эти огни. Перевел взгляд на огромные шкафы до самого потолка, заполненные множеством книг.
— Ка кумэй! — изумился Пойгин. — Это сколько же надо жизней прожить, чтобы прочитать столько книг?
— Надо успеть в одну жизнь, — ответил Артем, поглаживая уже седую бороду.
Пойгин знал, что его сват называется ученым, пишет книги о людях, которые живут, как и чукчи, в холодных краях.
За ужином Артем и Надежда Сергеевна расспрашивали о сыне, о внуках, о Кэргыне. Пойгин успокаивал, мол, все у них там хорошо. Артем кивал головой и приговаривал по-русски:
— Ну и слава богу, слава богу.
— Да, совсем забыл, Антон передал письмо. — Пойгин, изменив своей степенности, суетливо полез в карман, достал письмо. — И Кэргына сказала по-русски… что посылает вам большой привет.
— Спасибо, большое спасибо! — благодарила Надежда Сергеевна.
— Как я хочу их всех увидеть, — вздыхал Артем.
Ночь Пойгин провел в сновидениях, едва чем-либо отличавшихся от увиденной им яви, в которой тоже все было фантастично, быстротечно, непонятно.
С этим чувством ехал он утром по Москве вместе с Артемом Петровичем на говорения великих охотников. Вот когда он мысленно схватился за голову, увидев столько народу на улицах.
— Кто из этих людей знает, что ты есть ты? — спросил Пойгин, удивленный тем, что на Медведева никто не обращает внимания. Ну, пусть не видят его, Пойгина, он здесь впервые, но Артем-то здесь живет много лет!
— Знакомого на улице встретить трудно. Даже в доме, в котором живу, далеко не все люди знают друг друга. Но все равно, если по всей Москве собрать моих друзей, то их будет куда больше, чем жителей в Тынупе вместе с полярной станцией и аэропортом.
Пойгин помолчал, наблюдая из автомобиля за людскими толпами, что-то трудно осмысливая.
— Возможен ли хоть какой-нибудь порядок, когда так много людей?
— Как видишь, ничего плохого на улицах не происходит. Мало того, чем больше людей, тем больше возможности находить рабочие умелые руки, умные головы, добрые сердца. А когда шла война с фашистами… разве не радовало тебя, что у нас было столько воинов?
— Да, когда смотрел в кино, изумлялся и радовался, что у нас так много чельгиармиялит.
— Вот-вот, потому ты и должен почувствовать себя не маленьким и бессильным в людской толпе, а большим и сильным. Надо слиться душой с этими вот парнями и девушками, с этими вот солдатами, с этими вот двумя стариками, что сидят на лавочке, с каждым человеком из огромной толпы. Слиться душой и каждому пожелать добра…
Пойгин ответил не сразу, как-то мягчея лицом и умиротворяясь:
— Да, ты прав. Надо пожелать всем добра. Для этого надо иметь в себе много добра… Разве они виноваты в том, что не знают, кто я такой? Я тоже не знаю, кто такие те старички… Но мне хотелось бы посмотреть им в глаза. Я белый шаман. Я должен знать, что на душе у каждого человека. А вдруг этим старичкам понадобилась бы моя помощь?
— Ты имеешь право думать, что приходишь на помощь каждому хорошему человеку. Даже незнакомому.
— Почему я могу так думать?
— Ты честно трудишься. Ты делаешь добро. Вот на говорении великих охотников ты будешь убеждать не просто одного, двух людей, а все человечество, что зверей надо добывать с умом, что, допустим, моржей, медведей нельзя истреблять. Об этом будет твоя речь. Так я тебя понял. И если ты тем самым подвинешь все человечество хоть чуть-чуть к мысли, что ты глубоко прав, то, значит, сделаешь столько, что это будет даже трудно оценить…
