Сергей Львов - Спасите наши души
Геннадий решительно пошел им навстречу.
— Привет историку! — сказал он и слегка дотронулся до полей шляпы жестом, который подсмотрел в картине «Разбитые мечты».
— Здравствуй, — сказала Ася.
Вадим ответил дружелюбно:
— Здравствуйте. Геннадий, кажется?
Но Геннадий был настроен задиристо.
— Вам правильно кажется, — сказал он. — Как поживают полусредние века? Впрочем, века — средние, а полусредний — это мой вес. Между прочим, в боксе.
Вадим улыбнулся:
— Да? А я, признаться, подумал, у вас вес петуха.
Геннадий возразил серьезно:
— Сразу видно, что историки не интересуются спортом. Вес петуха — устаревшее обозначение.
— Не сказал бы! — тут же ответил Вадим и внимательно поглядел на Генку.
Ася рассмеялась:
— Ноль — один, — сказала она.
— Гуляете? — спросил Геннадий и «побагровел: вопрос был идиотским. И, кажется, не он один это заметил.
— Разговариваем, — ответила Ася.
Все трое постояли молча, не зная, что говорить дальше.
— Ты извини. Мы пойдем, — сказала Ася. — Нам посоветоваться нужно.
— Не смею задерживать, — сказал Геннадий и приосанился: обрадовался, что такие язвительные слова нашел.
Он снова небрежно приложил руку к шляпе (законченность жеста требовала, чтобы пальцы как бы оттолкнулись от полей, едва прикоснувшись к ним) и не просто ушел, а удалился. Но Геннадий удалился не очень далеко. Он опять догнал Асю и Вадима.
— Виноват, — сказал он, — еще раз помешаю. Нарушу ваш тет-а-тет. Ненадолго. Я только хотел узнать: ты не забыла? Мы условились на вечер.
Геннадий значительно «посмотрел на Вадима.
— Нет, что ты, я не забыла! — весело ответила Ася. — В восемь у книжного, — сказала она. А потом, блеснув на него озорными глазами, добавила: — Как всегда.
— Порядок! — сказал Геннадий. — Буду без опозданий.
И ушел, очень довольный собою, не оглядываясь на Вадима, чтобы не подчеркивать своей победы.
«Как всегда», — сказала Ася. Все сразу стало на свое место. Понятно, что им теперь нужно поговорить. Объяснение перед решительным разрывом! И он, Геннадий, тому причиной. Ему даже стало жаль Вадима, но он решил не поддаваться порыву великодушия.
Как удивился бы он, если бы знал, о чем разговаривают Ася и Вадим и почему они все время ходят по одному и тому же отрезку тротуара, от одного угла церковной ограды до другого!
— Ты меня спросила, как я отношусь к религии, — сказал Вадим. — Я удивился, что ты спросила об этом. Но ты не удивляйся, что я удивился. Ух, какая нескладная фраза! Видишь ли, я об этом много думал. Сейчас объясню почему. Прошлым летом мы ходили в туристский поход. В одном селе зашли в чайную пообедать. Между прочим, замечательно пообедали... И тут подсел к нашему столику какой-то старик. Вначале приглядывался, прислушивался. Потом спросил: кто мы, откуда? Когда сказали, что студенты-историки из Москвы, он говорит: «Тут у нас озеро неподалеку имеется. Светлояр по названию. Непременно туда сходите». Лицо у этого старика — лоб, глаза, борода — как на старой иконе. Решили, сейчас он нам будет про чудеса рассказывать.
«А чем оно интересно, это озеро?» — спрашиваем. «Сами увидите, — говорит. — Мне бы ваши годы и ваше образование, я бы на все лето у этого озера поселился, стал бы при дороге и каждому идущему говорил: «Люди, что вы делаете?!» А больше я вам ничего не скажу. Ежели вы историки и по своей земле решили походить, должно у вас быть любопытство к жизни. А нету любопытства, тогда нам и говорить не о чем».
Про Светлояр-озеро мы уже кое-что слышали. Но он заинтересовал нас. Спрашиваем: «А что мы там увидим — хорошее или плохое?»
Рассердился: «А вам, молодые люди, только на хорошее смотреть желательно? Природу, — говорит,— увидите замечательную, а вот что из нее там сделали!.. Я когда сам первый раз это увидел, меня затрясло всего... Вам сейчас лет по двадцать? А мне двадцать было в одна тысяча девятьсот семнадцатом. В двадцатом я в этом селе первым избачом стал, газету народу читал. «Беднота» называлась газета. Спектакли устраивал. Общество безбожников организовал. Для меня на Светлояр-озере хорошего нету и быть не может».
Словом, с комсомольским прошлым папаша. Послушали мы его и пошли на это озеро.
Вадим помолчал.
— Никогда не забуду того, что я там увидел! — сказал он. — Никогда! День был замечательный. Солнечно, ясно. Вода в озере синяя-синяя. Покос идет. Сеном пахнет. Лес шумит. Хорошо! А по берегу ползут мужчины, женщины, дети.
Особенно много детей.
Ползут, где по скошенной траве, где по песку, где по гальке. Кожу стирают до мяса. Поют молитвы, стонут, головами бьются о землю...
— И их там много? — спросила Ася.
Она представила себе стертые в кровь колени и передернулась.
— То-то и оно, что много, — ответил Вадим. — А мы, студенты — историки, комсомольцы, москвичи, — стоим смотрим на этот ужас и не знаем, что делать. Знаешь, как я себя тогда почувствовал? Как мешок, набитый знаниями. Все знаю — ничего не могу. Стою — смотрю. И мимо нас на коленях ползут люди. Будто время остановилось. Нет! Не остановилось, повернулось назад! А кругом все как везде. За лесочком стучит трактор. И самолет над нами пролетает. Тянет в небе серебряный след. А они ползут... Вот это и есть религия. Это она их поставила на колени. Она приказала: хочешь счастья — ползи червем по земле, унижайся, кланяйся, молись.
— Понимаю, — сказала Ася. — Только это ведь ужасно. Как же можно, чтобы это было?!
— Вот и я об этом стал думать, — сказал Вадим. — Что делать, чтобы не было этого?
Улица вокруг них жила обычной жизнью, но Вадим, и не закрывая глаз, сквозь воскресную сутолоку города видел поразившее его Светлояр-озеро. А Асе представлялось и это озеро, о котором рассказал Вадим, и мальчик, которого она только что встретила. Светлояр-озеро и эта вот церковь были как-то связаны одно с другим. Это она понимала. И ей было нестерпимо думать, что Павел собирается быть не с тем стариком, который хотел бы стать при дороге к Светлояр-озеру и говорить: «Что вы делаете, люди?» — а попом, которого она только что слышала и который требовал от людей постоянного страха.
— Вернулись мы в Москву. Занятия... кружки... семинары... собрания... — продолжал Вадим. — А у меня все не идет из головы это озеро и женщины, которые ползут вокруг него на коленях и детей за собой тащат. Даже по ночам снятся... А тут еще на семинаре взялся я доклад про Джордано Бруно сделать. Он с детства мой самый любимый герой. Ты в школе про него учила, знаешь, как попы его мучили. Чего от него хотели? Чтобы он стал на колени и сказал: «Виноват, что осмелился думать сам. Отрекаюсь, повинуюсь, буду повторять то, что велено». Он не захотел. Тогда его сожгли. Это ты все, конечно, знаешь. Но вот чего ты не знаешь, я тоже не знал, пока не стал специально для доклада его биографию изучать, — сохранился такой документ: расписка на деньги. Подписал этот документ один итальянский епископ. А деньги он получил за то, что за несколько дней перед сожжением Бруно специальными ножницами срезал кожу с его пальцев.
— Это зачем? — спросила Ася, чувствуя, как у нее по спине побежали ледяные мурашки озноба.
— Обычай был такой. Бруно когда-то был монахом. Попы срезали с пальцев кожу, которой он касался елея, в знак того, что лишают его церковной благодати. А еще я прочитал, что, когда повели Бруно на костер, ему зажали губы в тиски, чтобы он не смог крикнуть, что он не отрекся от своих взглядов. И когда он стоял около столба, палач ударил его сзади по голове, чтобы он ткнулся губами в распятие: пусть толпа думает, что Бруно смирился и поцеловал крест.
Это ведь неважно, что с тех пор прошло триста пятьдесят девять лет. Такого нельзя ни забывать, ни прощать даже через тысячу. Ни епископа, который сдирал кожу с пальцев живого Бруно, ни попов, которые звонили в колокола, когда вешали декабристов, ни того современного проповедника (а ведь он где-то есть), который заставляет людей на коленях ползать вокруг Светлояр-озера.
Вадим говорил, как всегда. Спокойно, умно, рассудительно. Но Асе показалось, что у него в горле стоит ком. Она испугалась. Павел никого не будет отправлять на костер: попы теперь вроде какие-то другие, незаметные, тихие, безвредные. Но слова Вадима связывали одно с другим. И она чувствовала, что ей теперь будет трудно рассказать Вадиму про человека, которого она любит и который готовится стать попом. А не рассказать тоже нельзя. Трудно одной все обдумать. Конечно, Вадим говорит про далекие времена, о которых пишут в учебниках. Может, это к Павлу никакого отношения не имеет? Но ведь видела же она сама в церкви, только что видела, как людей пугают несчастьями и ставят на колени. И во всем том, что она там увидела, это было для нее самым невыносимым. А Павел будет делать именно это!
