Геннадий Семенихин - Летчики
— Товарищи летчики и техники! — заговорил он, заметно волнуясь. — С сегодняшнего дня вам предстоит служить под моим командованием. Впереди большие дела. Я не стану много о них говорить. Эти дела требуют и от меня и от вас одного — честного служения Родине. Буду перед вами откровенен: я никогда еще не командовал эскадрильей. Был рядовым летчиком, окончил академию — вот и все. Мне, наверное, будет трудно на первых порах. Без вашей помощи и поддержки я бессилен. У нас в армии принято считать, что успех командира — это успех его подразделения. Эскадрилья — большой коллектив. И если этот коллектив поймет своего командира, поможет ему — значит, и дела у нас пойдут успешно. И за первое место будем драться. Так, что ли, товарищи? — Мочалов оглядел строй. Увидел — у многих потеплели лица. Даже получивший замечание Спицын и тот улыбнулся. — Товарищ капитан, — обратился майор к Ефимкову, — уведите личный состав!
Кузьма выпрямился так, что заскрипели ремни, и зычно скомандовал:
— Равняйсь!
Через минуту снег переливчато запел под ногами летчиков и техников.
На первом этаже серого каменного здания, рядом с учебным классом тактики, небольшая комната с прибитой на двери дощечкой. Крупными прямоугольными буквами на дощечке было выведено: «Капитан Ефимков». А сегодня вечером Сергей Степанович прочитал: «Майор Мочалов». Кузьма Петрович, шагавший позади, усмехнулся.
— Наш писарь Сеничкин отличается похвальной оперативностью…
Сергей уловил в этой фразе грустные нотки и поспешил направить разговор на другое.
— Вы сегодня кого вызвали на беседу? — спросил он.
— Лейтенанта Карпова и старшего лейтенанта Цыганкова, командира звена. Больше никого не надо, товарищ майор?
— Достаточно.
В комнате три стола. Один — командира, за другим сидит высокий, подстриженный под бокс адъютант Нефедов, а за третьим — летчики. Здесь они заполняют полетные листы, оформляют записи о воздушных стрельбах. В их отсутствие за третий столик обычно садится писарь эскадрильи старший сержант Сеничкин.
Того, кто привык представлять писаря в образе рассеянного, суетящегося, вечно что-то подсчитывающего и прикидывающего человека, Сеничкин непременно удивит. Он высок ростом и богатырски широк в плечах. Своей армейской форме он умеет придать франтоватый вид. Гимнастерка и брюки у него всегда безукоризненно отглажены, а подворотничок может поспорить с белизной ровных крепких зубов старшего сержанта. Выправка у Сеничкина такова, что его с полным основанием можно было бы изображать на плакатах в помощь молодым солдатам, обучающимся приветствовать, ходить в строю, обращаться с оружием. Справедливо однажды заметил Ефимков, оценивая внешний вид подчиненного: «Быть бы вам, Сеничкин, старшиной, а не писарем». Но и писарь Сеничкин отменный. Он всегда готов дать любую справку, уточнить любую цифру.
— Сеничкин, сколько налетал вчера Спицын? — спросит, бывало, Ефимков.
Зашуршит бумага, и минуту спустя, а то и меньше, раздается громкий ответ:
— Один час пять минут, товарищ капитан.
— Сколько пробоин сделал в конусе Карпов?
И писарь на память называет число.
В гарнизонной футбольной команде Сеничкин незаменимый центр защиты, а в художественной самодеятельности — непревзойденный исполнитель частушек.
При появлении нового командира старший сержант Сеничкин вскочил, с грохотом отодвинув табурет.
— Садитесь, — кивнул Мочалов.
Сеничкин быстро собрал готовальню, разбросанные цветные карандаши и попросил разрешения пойти в клуб на репетицию. Правда, репетиция начиналась еще через час, но писарь подумал, что своим присутствием может обременить командира. Мочалов попросил у Сеничкина летные книжки Карпова и Цыганкова и разрешил идти.
Оставшись с Ефимковым, Мочалов подробно расспросил его, как летают Карпов и Цыганков, что им хорошо и что труднее дается в технике пилотирования.
Первым пришел лейтенант Карпов. Он был среднего-роста с усиками и подвижными темными глазами на обветренном лице. В разговоре лейтенант производил впечатление человека застенчивого и немногословного. Беседа Мочалова и Карпова вначале состояла из коротких вопросов и ответов: где родился, какое образование, где отец и мать.
Ефимков стоял, облокотившись о подоконник, курил. Смотрел на Сергея равнодушно прищуренными глазами. По всему было видно, ни вопросы, ни ответы его не интересовали. На лице у Кузьмы Петровича было написано: «Для тебя, Сережа, все это в новинку, а я Карпова как облупленного знаю». Тем временем майор еще раз вспомнил прочитанные утром в личном деле Карпова фразы из характеристики инструктора:
«В зачетном полете в зону у курсанта Карпова вышел из строя мотор. Обрыв шатуна грозил вызвать пожар. Благодаря хладнокровию и хорошей технике пилотирования Карпов успешно спланировал и посадил самолет на соседний аэродром. Начальником авиашколы объявлена благодарность и предоставлен краткосрочный отпуск с поездкой на родину».
Мочалов ладонью откинул назад волосы.
— Так что, лейтенант? — ободряюще улыбнулся он. — Значит, попали в переплет однажды?
Карпов внезапно оживился. Выражение застенчивости сбежало с лица. Подробно и торопливо стал он рассказывать о том, как давно, еще курсантом, пилотировал в золе аэродрома и обнаружил грозные признаки опасности, как передал об этом по радио на землю и, получив разрешение «в крайнем случае» покинуть машину, решил во что бы то ни стало сесть и начал планировать.
— Страшновато было? — подбодрил летчика Мочалов.
Карпов отрицательно покачал головой.
— Времени на испуг не осталось. Только вот когда из самолета вылез, рубашка к спине прилипла.
— А мыслишка выпрыгнуть на парашюте не появлялась?
— Появлялась… Только я Чкалова вспомнил, товарищ майор. Он никогда бы на моем месте не покинул самолет… Вот и я так решил.
— Ишь, куда хватил! — засмеялся Ефимков, нагибаясь над столом и гася в пепельнице папиросу. — В Чкаловы метишь?
Карпов густо покраснел, и губы у него задрожали. Приложив ладонь к груди, он горячо возразил:
— Да нет же! Не поняли вы меня, товарищ капитан. Разве я осмеливаюсь себя с таким человеком сравнивать! Но учиться у него, подражать ему, разве это плохо!
Словно ища поддержки, лейтенант поглядел на нового командира эскадрильи. В знак одобрения Мочалов слегка наклонил голову.
Сергей встал, прошелся по комнате.
— Ну что же, лейтенант, — подытоживая разговор, заключил он, — думаю, мы с вами ссориться по службе не станем. Летаете вы, как видно из документов, уверенно, хорошо. Надеюсь, так и будете продолжать?
— Постараюсь, товарищ командир, — поднялся со своего места летчик.
Когда шаги Карпова стихли в коридоре, Мочалов сказал:
— По-моему, хлопец толковый.
— И на земле и в воздухе, — сказал Кузьма.
Майор задумался. Припомнился разговор с генералом о летчиках эскадрильи. Молодежь! Учиться в авиационных школах стали в суровые годы войны… Вот только что ушедший Карпов. В сорок втором году, когда Мочалов держал в руках штурвал боевой машины, он был подростком и таскал в школьном ранце учебники для седьмого класса. Или Пальчиков, тот самый, что слишком часто ошибается в воздухе, но зато много резонерствует на земле, «желая набить себе цену», как говорит про него Кузьма. Он тоже стал учиться в авиашколе после войны. Или курчавый Спицын с мальчишеским пушком на щеках, всегда возбужденный и взволнованный, если речь идет о полете, готовый расплакаться от неудачной посадки. Он тоже из категории недавних десятиклассников. Один Цыганков — командир звена с фронтовым опытом: у него в личном деле значились записи о многих боевых вылетах.
Мочалов с интересом ждал его в этот вечер, и когда старший лейтенант ровным, спокойным голосом доложил о себе, приподнялся, шагнул навстречу, радушно улыбнулся.
— Отлично, присаживайтесь.
Цыганков сильной смуглой рукой придвинул табурет.
— С вами у меня разговор особый, — дружелюбно сказал майор, — и как с летчиком и как с секретарем партбюро.
За окнами легли зимние сумерки, и одной электрической лампочки в комнате было явно мало. Сергей включил настольную.
— У меня в девятнадцать тридцать указания по полету, — вспомнил Ефимков. — Разрешите идти, товарищ командир?
Захватив планшет, Кузьма Петрович ушел.
Теперь они двое: Мочалов и Цыганков, командир и секретарь партийной организации. Цыганков садит в полосе света от настольной лампы. Это позволяет майору хорошо рассмотреть старшего лейтенанта. На узком смуглом лице с заостренными скулами словно застыло то деловое, озабоченное выражение, какое свойственно людям, привыкшим много работать и даже в свободное время думать о своем труде. Будто в шутку, под стать фамилии, природа наградила старшего лейтенанта жесткими черными волосами и раскосыми глазами цвета затвердевшей смолы.
