Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей
А Юлюс уже успел не только загрузить лодку, но и разогреть остатки ухи на костре. Мы наскоро перекусили и собрались в путь. Сразу все не возьмем. Моторка и так уже крепко осела и царапала днищем камни. Мы вошли в воду и вдвоем кое-как спихнули лодку с мели, оставили на якоре. Унесли в зимовье съестные припасы и всякую лишнюю поклажу, разложили на нарах, кое-что подвесили на гвоздях под потолком, крепко подперли колом дверь. Юлюс вынул из деревянного сундучка тетрадь в красной обложке, что-то записал, потом положил тетрадь обратно, сундучок старательно закрыл, унес в лодку и привязал веревкой к каркасу. Мне он сказал: в этой шкатулке — начало всей жизни, надо ее беречь как зеницу ока. А теперь можно трогаться в путь. Мы перенесли в лодку собак, чтобы они не намокли сами и не забрызгали вещи. Оттолкнулись веслами, малость проплыли по течению вниз, и Юлюс завел мотор. Пошли против течения, которое местами было очень сильным, а местами казалось, будто река спит. Берега были сплошь покрыты лиственницей. Лишь кое-где, почти вплотную к воде, тянулись белые вереницы берез, будто силясь подойти ближе, чтобы напиться. В одном месте я увидел полосу вымершей тайги. Почерневшие лиственницы стояли голые, без единой веточки, будто кто-то всадил в берег кучу телеграфных столбов. Мы обогнули излучину реки, а мертвая тайга все тянулась нам навстречу. Стараясь перекрыть шум мотора, Юлюс проорал мне прямо в ухо, что двадцать лет назад тут бушевал пожар. Все слизнул, до реки докатился и тут иссяк. Ягодники — те давно обновились. Любит такую горелицу и соболь. А вот ягель — главный корм северных оленей — все никак не восстановится… Кое-где, а чаще всего в тихих заводях, при нашем приближении снимались дикие утки. Но было их совсем мало. Очевидно, быстрая река — не то, что им надо. Корма здесь для уток не слишком много, вот они и держатся по озерам, большим да малым, их тут несметное множество. С вертолета видно было, сколько их тут поразбросано. Водятся на них лебеди, мы это приметили. Местами русло реки идет прямехонько, и тогда кажется, будто река струится прямо с небес: солнце светит впереди, вода сверкает, слепит глаза, и не поймешь, где кончается земля и начинается небо… Я не заметил, как меня разморило… И очнулся не от шума, а от внезапной тишины. Юлюс выключил мотор, и лодка ткнулась носом в берег. «Бензин весь», — сообщил мой друг. Он достал из-под узлов полный бидон, выволок его на берег и наполнил бак. Оставалось еще полбидона, но он не отнес бензин обратно в лодку, а спрятал здесь же, в кустах, недалеко от берега. «Зачем таскать лишний груз туда-сюда, пускай тут полежит, на обратном пути захватим», — пояснил мне Юлюс.
Какое-то время мы шли вдоль берега, затем причалили. Дальше не проплыть, впереди — Большая Воронка, о которой столько рассказывал Юлюс. Река здесь течет словно по коридору, вырубленному в скалах. С обеих сторон ее сжимают отвесные каменистые берега. Трудно вообразить, каким усилием преодолевается эта преграда, как сумела река прогрызть себе русло сквозь каменную гору. В этом каньоне она мчится на бешеной скорости, потом вдруг падает вниз с горы, образуя знаменитую Воронку. Говорят, с вертолета просматривается дно каменистого водоворота: он похож на исполинскую лейку, вставленную в самую середину реки. Люди предпочитают обходить это место. Правда, несколько лет назад выискался один смельчак — сделал попытку проскочить тут на моторке с двумя двигателями. Взял хороший разбег, на бешеной скорости перемахнул водоворот, взмыл на гребень у самого края воронки, моторы взревели на холостом ходу, и в тот же миг лодка, пятясь, соскользнула в жерло водоворота. Моторку, всю покореженную, обломанную и исцарапанную, через какое-то время прибило к берегу, а человека так и не нашли. С той поры никто больше не отваживается тягаться с водоворотом. Он здесь бессменный часовой, всевидящий, непреклонный и суровый — не пропустит в верховье ни одного судна.
Юлюс тоже не намерен мериться силой с коварной Воронкой. Но проникнуть за ущелье ему нужно, хоть тресни. «Сейчас ты поймешь, зачем я велел тебе работать грузчиком, — говорит он и выходит из лодки на берег. — Сейчас ты все поймешь». Он взял узел, лежавший сверху, и потащил его на берег. И ни слова больше не сказал. Да слова и ни к чему. Мне и так ясно, что придется всю нашу поклажу и даже лодку на своем горбу перетащить берегом. Волоком, так сказать, как далекие предки. Выйдет по меньшей мере километр. Полкилометра — наискосок в горку, потом столько же — вниз. По скалам и валунам, по бурелому и непролазному подлеску. Неизвестно, принял бы я или нет все условия Юлюса, если бы загодя своими глазами увидел, что нас ожидает у Большой Воронки. Очень может быть, что и не отважился бы. Но сейчас отступать было некуда, хотя работка эта, как некоторые выражаются, вовсе «не для белого человека». И все же работа, какой бы тяжелой она ни была, сама себя подгоняет, если только человек за нее берется.
Для начала мы все выгрузили на берег и вытащили лодку. С нее и было решено начать это великое переселение, поскольку лодка — самый громоздкий, самый неудобный да и самый тяжелый наш груз. Она потребует больше всего напряжения и сил, она выжмет из нас семь потов, поэтому начнем мы с нее. Мы сняли мотор и вынули из лодки все, что только можно, даже деревянные решетки из-под ног. Кинули в нее по топору и взялись за нос и корму. Пройдем пару шагов и хватаемся за топор, рубим мелкие кустики, деревца, иначе не пробраться через дебри. Еще шага три-четыре по склону — и снова руби, стук-постук топором — так и продвигаемся. А оглянешься назад, и руки опускаются: сколько бились, а пройдено не больше, чем за такое же время пройдет черепаха. А вперед глядеть даже не хочется. «И не гляди, — кивает Юлюс. — Многие люди делают такую ошибку — заглядывают далеко вперед, а что под носом делается, того не видят. Сколько таких, кто о коммунизме разглагольствует, а у себя на дворе подмести не может, так и ходит по мусору из года в год. — Это Юлюс говорит, а сам топором помахивает. — Лучше уж не заглядывать далеко, а хорошенько осмотреться, правда?» Я понимаю — он хочет поднять мое настроение. А то и свое — вершина нашей горки немногим ближе, чем светлое будущее всего человечества. А достигнуть ее надо. Поплюем-ка на ладони и дальше двинемся. Вообще-то плевать незачем — ладони и без того мокрехоньки от пота. Раздеться бы, скинуть насквозь пропотевшую одежду, да ведь мошка заест, комарье окаянное. И никакая мазь не поможет. Пот ее мигом смоет, натащит в глаза, в рот комарья, вот тогда действительно придется отплевываться… Словом, мы бились целый день, пока не переправили лодку, а затем и всю поклажу. После этого еще шли вверх по течению, но такое плавание можно еще назвать отдыхом. Приятный ветерок, ласковая прохлада, идущая от реки, целебным бальзамом касалась наших распаренных, истерзанных гнусом и комарами тел. Что-то азиатское появилось в наших лицах: глаза заплыли и превратились в узкие щелочки. Вид наш очень забавлял обоих, было над чем подтрунивать.
Место для нового зимовья Юлюс выбрал просто великолепное. Берег тут вдавался в реку длинным мысом. Был этот мыс весь в столетних лиственницах и с трех сторон продувался ветром. И видно далеко на все три стороны, поскольку река тут образовывала гигантскую петлю. Большим достоинством мыса был высокий хребет на самой его середине — никаким половодьем не зальет. И лесная подстилка здесь крепкая, как хорошенько выбитый земляной пол. Поблизости много сухостоя — огромные, угрюмо-голые лиственницы. Пригодится на топливо. В заводи за мысом вполне может сесть гидроплан, а на широком и ровном берегу хватит места и для нескольких вертолетов. Но самой большой радостью для нас оказался мощный родник у подножья горы. Ключевая вода! Она была не только ледяная, но и прозрачная, как роса. «В самую лютую стужу не замерзает», — сказал Юлюс. Ключ, без устали трудясь, за долгие годы вымыл в скалистой породе объемистую чашу, ослепительно чистое дно которой белело на глубине около метра. Прозрачные струи беспрерывно били из щели в скале, переливчато падали в округлую чашу, навстречу им другие струи били снизу, рвались вверх, затем перекатывались через край и по каменистому руслу, журча, сбегали вниз, к реке. Поблизости нашли мы и вполне приемлемый холодильник: под толстым слоем мха земля была скована вечной мерзлотой. Мы сняли мох и старательно поместили туда сливочное масло, жир, подсолнечное масло. «В таком леднике не прогоркнет», — заверил меня Юлюс. Потом он послал меня наловить рыбы, и я безропотно пошел, так как почувствовал, что проголодался.
Река и здесь оказалась богатой. Куда ни глянь, всюду на стремнинках пляшут хариусы. Обогнув наш мыс, течение описывало широкий круг и возвращалось назад, на ленивое, как бы спящее мелководье. «В таком месте ловят на клюквинку», — сказал Юлюс, и мы от души посмеялись, вспомнив одного простака. Он тоже работал грузчиком на караване. Это был новичок, только что прибывший. Жадно всем интересовался, особенно — рыбалкой. Местные шутники наплели ему пропасть всякой небывальщины, а он свято всему верил. Хотя бы и тому, что в подобных глубоких заводях крупную рыбу вполне можно ловить на клюкву. Кинул горсть ягод в воду и жди. Главное — не прозевать, не упустить тот миг, когда рыба поднимется на поверхность, захватит клюквинку, раскусит ее и… зажмурится от кислого ее вкуса. В этот момент ее и надо хватать… «А ты не смейся, — заметил Юлюс. — Раньше в наших реках рыба кишмя кишела. Прямо в поселке тайменя из воды вынимали, каждый — с поросенка величиной. А ленки, а хариусы!.. Только с каждым годом рыбы все меньше да меньше. За последние десять лет столько развелось моторок, что во всех реках вокруг поселка рыбу точно метлой повымело. Да и ловят круглый год, никакого роздыха. Даже в нерест! И не удочкой, не спиннингом, а как попало. Переметы ставят, реку перекрывают. А рыбе невтерпеж, инстинкт ее гонит, движется рыба косяком, густо тянет к нерестилищам, а тут ее человек — цап.
