Гариф Ахунов - Ядро ореха
Рука об руку, шагают они по лесу, никого вокруг — лишь шелест листвы. В сердцах их просыпаются те долгие зимние дни, проведенные в грусти, в тоске, далеко друг от друга; идут они медленно, в плену своих мыслей, текущих небыстро и счастливо.
«Когда бы не строился в Березниках химкомбинат, не встретила бы я, наверное, Певчую эту Пташку. Шел бы он по жизни, взяв за руку другую, не меня. А он — мой. Готов за меня в огонь и воду, готов прыгнуть с высокой скалы — любимый! Я буду ему верной спутницей. Подарю ему мальчика и девочку, красивых, умных...»
«Этот нежный цветок на счастье мое родился. Она раскрыла мне глаза — был бы я без нее слепой, глупой курицей. Как дорога она мне: на руках буду носить, беречь больше жизни. Одного за другим народит она мне десятерых детей. И мы проживем жизнь, воркуя дружно и весело, как лесные птицы...»
Дочь уральского мастера Кадермата и сын актанышского крестьянина Фахри шагают вместе по таежной тропе. Сегодня они прощаются со своей молодостью... Завтра — свадьба, первая на стройке красная комсомольская свадьба!
Ах, жизнь! Неужели проходит уже у Зульхабиры и Нефуша беспечная пора, полная страстных, искренних порывов, пора свободная, без горя горького и забот, пора нежная и легкая, как тот чуть слышный невесомый ветер, что прилетает из тайги? Неужто проходит молодость? И начинается новое время, начинается новая семья... Как Мирсаит-абзый, как верная жена его Маугиза, острая на язычок и такая добрая в душе, должны будут и Зульхабира с Нефушем нести без жалоб и упреков эту нелегкую ношу, возложенную на них страной и взятую ими с радостью, добровольно. В их руках теперь судьба родины социализма.
Они еще не думают об этом, крылатые души их переполнены, — не чуют земли под собою. Гудит в них кипящая кровь, видятся — голубые облака, сказочные корабли с раскинутыми парусами; и хочется любить и быть любимым, и кружится голова от весеннего половодья чувств.
Они вышли на небольшую круглую полянку — над ними добро и напутственно засияли звезды. В призрачном свете засеребрились вокруг, всплыли из тьмы бело и таинственно частые стволы берез.
Зульхабира прислонилась к дереву, сросшемуся парно, вытянувшему рядом два ствола к звездному небу. Зульхабира раскинула руки навстречу Нефушу. Нефуш взял ее крепко за обе руки, сказал тихо:
— Будешь любить меня?
Зульхабира откинула голову, глаза закрыла, засмеялась чуть капризно, как ребенок:
— Лю-бить бу-ду! — сказала, играя, сказала, смеясь.
— На всю жизнь? — сказал Нефуш, прошептал жарко.
Вдруг затихла Зульхабира.
— Буду любить. Всю жизнь буду любить! Милый мой, никого на свете нет у меня роднее тебя, ближе тебя...
Нефуш не сдержал своих чувств, забылся и, впервые в жизни, прижал ее к груди крепко-крепко, нашел ее губы и в тот же миг почувствовал, как рванули его сзади за ворот, уперлись коленом в спину, ломая, сгибая, калеча.
И острая холодная сталь, круша со злым хрустом ребра, вонзилась ему в сердце.
Зульхабира, вздрогнула, открыла глаза. Не успела опомниться — упал на нее от грубого толчка Нефуш, в груди у него, под сердцем, топырился нож с деревянной резной ручкою; на белое платье девушки, дымная, хлынула потоком кровь.
20
Ночью ли это было, на заре ли, Ардуанов проснулся от сильного стука в стенку. Почуяв беду, быстро, забью даже одеться, вскочил он, как был, в одном нижнем белье, подошел к двери и распахнул ее.
У двери собралась вся бригада — с фонарями в руках, ребята стояли сплошной черной толпой. Из толпы вышел Исангул Юлдыбаев, подошел к бригадиру, вплотную, сказал на ухо:
— Набиуллу убили.
— Какого Набиуллу?
— Певчую Пташку.
«А свадьба? А Зульхабира?» — не то в душе, не то вслух вскрикнул Мирсаит-абзый первую пришедшую ему в голову мысль...
Надо было все же одеться — он оделся, а когда выходил из барака, услышал громкие голоса из поселка строителей, мелькнули перед глазами тени куда-то спешно бегущих людей.
И, начиная с этих минут, горе, навалившееся тяжким камнем на его плечи, громадная ответственность за судьбы своей бригады, принудили Мирсаита Ардуанова быть твердым, не раскисать и не поддаваться чувствам.
На ногах были уже и руководители стройки. Крутанов собрал пятиминутное совещание, организовал комиссию по организации похорон; председателем ее был назначен секретарь парткома Хангильдян, членами — Нурисламов, Ардуанов и Бахтияр Гайнуллин. Сагайкину хотели было поручить организационные дела, а также связь с областью, но его не оказалось дома.
Тело покойника перевезли в больницу. Судебная экспертиза и оперативные работники приступили к делу.
Решено было, что утром бригада выйдет на работу как обычно. Все хорошо знали: приостановить работы — значит дать тайным вредителям возможность распространить среди населения всякие слухи. И конечно, воспользовавшись брожениями, они могут еще какое-нибудь черное дело натворить.
— Мирсаит Ардуанович, похоронных церемоний вашего народа я не знаю, поэтому дело это целиком возлагается на тебя, — сказал Хангильдян. — Сделай все, что находишь нужным. Только не забывай: Фахриев был комсомольцем, и мы, после соблюдения всех ваших обычаев, должны положить его останки в гроб, чтобы народ мог проститься с ним. Я еще раз по-товарищески тебя прошу: давай будем действовать, заранее обдумав все, вплоть до мельчайших деталей. Сразу видно, ребята в ярости, в особенности парни из твоей бригады, как бы не начался у нас стихийный бунт. Сам знаешь, нет в мире опасней провокации, чем игра на национальных чувствах.
— Ребят я успокою. До сих пор они меня во всем слушались, — сказал Мирсаит-абзый. — Нам ведь еще надо сообщить родственникам покойного, найти все, что нужно будет для похорон. Куда это Сагайкин-то запропастился? Черт, в самый нужный момент...
— Да уж, действительно. Надо бы, — конечно, выяснить... Машину, которую водил Фахриев, думаю, хорошенько помыть, обтянуть красной и черной материей. Впрочем, все это сделает Мицкалевич...
«Куда же мог деться Сагайкин? Вот тоже проблема! Нет, все-таки пустой человек!» — думал секретарь парткома, оставшись один, но решил пока этим голову не забивать — и без того она сумрачно гудела.
Тело покойника, как и было уговорено, обмыли по татарскому обычаю, положив в специальный лубок; сделал это, с помощью давно живших в Березниках стариков татар, Бахтияр-абзый Гайнуллин; затем облачили тело в новую одежду и положили в гроб. Поначалу хотели было выносить тело из барака, но подумали, что народу придет много и в бараке места может не хватить; поэтому гроб решили установить в клубе. Крутанов посоветовал прощание и похороны приурочить ко времени перерыва на отдых, обеденный перерыв на час удлинить и оповестить об этом, через агитаторов, воспитателей и бригадиров, всю стройку.
В двенадцать часов дня в течение целой минуты траурно пел гудок старого содового завода. Люди, оставив работу, медленно пошли в клуб, на улицу Пятилетки.
На километр с лишним вытянулась очередь пришедших попрощаться с покойным. Молча заходят они; выразив безмолвно последнее свое уважение совсем еще молодому парню, что лежит в гробу, усыпанный полевыми цветами, выходят тихо; выходят с тяжким горем в груди, с горькой жалостью к Зульхабире, сидящей молча у изголовья Нефуша. Стискиваются у людей зубы, сжимаются кулаки...
Гроб выносят на машину. Глядя скорбно на волнующееся внизу море людей, Хангильдян говорит слова прощания:
— Товарищи, кровавый вражеский нож унес от нас комсомольца Фахриева. Было ему всего двадцать пять лет. Он любил жизнь, любил своих товарищей, телом и душой он был предан нашей стройке. Начав с землекопа, Фахриев стал бетонщиком, потом водил первую же полученную стройкой машину. Враг хочет разрушить наши ряды, хочет протянуть кровавую руку к нашей дружбе, закалившейся на этой стройке; враг хочет посеять среди нас панику. Не выйдет! На похоронах своего рабочего, товарища, комсомольца Набиуллы Фахриева мы торжественно клянемся удвоить и утроить нашу энергию, закончить с честью строительство химического гиганта страны социализма...
...Вжались друг в друга медные тарелки, и плоский звон их донес людям реальность смерти; и звуки серебряных труб, и гулкий барабанный рокот маршем сплотили людей в едином шаге, в едином протестующем и утверждающем кулаке.
Над ними — светлое июньское солнце, в небе — белые, словно пух лебединый, облака; по дороге медленно катится грузовик, на нем — Набиулла Фахриев, и у изголовья его, как черная, с подбитыми крыльями птица, сидит Зульхабира. Рядом с нею — Мирсаит Ардуанов, на скамейках — ребята из его бригады.
Шагают по земле люди, едут конные милиционеры с винтовками за плечами. Медные тарелки, серебряные трубы, натянутые туго-звенящие широкие барабаны ведут людей торжественно-траурным маршем.
