Иван Вазов - Повести и рассказы
— Все осмотрел, но такого не нашел, — ответил жандарм, отирая платком вспотевший бритый затылок.
— А ты хорошо смотрел? Запомнил приметы? Лет двадцати пяти, русый, сероглазый, худой, среднего роста и в черной куртке. Иди на другой постоялый двор! Главное — на глаза смотри: серые, совсем серые, — строго напомнил Али-Чауш, озираясь по сторонам, чтобы не упустить никого из прохожих.
— Слушаюсь, Али-Чауш!
И жандарм ушел.
* * *Речь между двумя жандармами шла о Василе Левском{233}, которого выслеживала полиция.
В то время бесстрашный апостол находился в Софии, куда приехал из Пловдива под видом торговца шерстью; здесь он организовал революционный комитет, впоследствии получивший всеобщую известность в связи с захватом турецкой казны на Арабаконакском перевале{234}. Софийская полиция, предупрежденная из Пловдива по телеграфу, была на ногах. Целые стаи жандармов были пущены по следу Левского. Самый толковый и расторопный из них, Али-Чауш уже несколько дней руководил розыском, наставляя подчиненных, подробно описывая каждому из них наружность и одежду революционера.
Таким образом, дьякону грозила большая опасность. Он был уверен в себе, бесстрашен и дерзок до безрассудства, презирал тупую турецкую полицию и, видимо, верил в свою звезду, потому что ему десятки раз удавалось ускользать из когтей врагов. Ни он, ни его софийские друзья не подозревали, что турецкая полиция гонится за ним по пятам, и не приняли необходимых мер предосторожности.
* * *Колючий взгляд Али-Чауша остановился с подозрением на кофейне Илчо, прилепившейся к корчме Трайковича; турок решил прежде наведаться туда.
В кофейне было четверо: один посетитель, рослый полный болгарин в европейском костюме, сидел на лавке, потягивая кальян; хозяин правил бритву на оселке; а перед зеркалом подмастерье брил какого-то светловолосого клиента в черной куртке грубого сукна; сидевшего спиной к двери.
Это был Васил Левский.
Али-Чауш поздоровался с болгарином, курившим кальян, с которым был знаком, подошел к хозяину и с притворным равнодушием, но тихо спросил:
— Скажи, Илчо, в корчме у соседей не останавливался один… торговец?..
Тут он описал внешность и одежду дьякона.
— Не знаю, Али-Чауш. Я постоялого двора не касаюсь, — ответил хозяин, продолжая спокойно заниматься своим делом.
Он не знал Левского и совершенно не интересовался, почему Али-Чауш его разыскивает.
— Сероглазый, худой… — повторил Али-Чауш, машинально скользя взглядом по спине Левского.
Хотя оба говорили тихо, все находившиеся в кофейне слышали их разговор.
У подмастерья задрожали руки; он чуть не выронил бритву. Лицо его пожелтело от страха: бедный мальчик знал, что бреет Левского.
Но еще больше изменился в лице высокий болгарин, сидевший на скамье и куривший кальян: он побелел как полотно. Это был г-н Хр. Ковачев{235}, друг Левского. Он подумал, что дьякон погиб.
Но лицо Левского, смотревшее из зеркала, оставалось невозмутимо спокойным. Ни один мускул не дрогнул, ни тени волнения не мелькнуло на этом каменном лице. Нечеловеческое самообладание не покидало Левского в самые опасные минуты, которыми была так богата его бурная, легендарная жизнь.
* * *Али-Чауш сел на скамью и закурил.
— Что с тобой, Христо-эфенди? Ты, кажется, болен? — спросил он полного болгарина, глядя на его побледневшее, расстроенное лицо.
— Э-э… Али-Чауш… Да… То есть нет… жара страшная, — растерянно пролепетал Ковачев.
— Эй, парень! Держи бритву как следует, а то меня порежешь! — прикрикнул Левский на мальчика.
Турок невольно оглянулся на черную куртку апостола и продолжал начатый пустячный разговор с Ковачевым.
«Ждет, окаянный, пока дьякон побреется, чтобы в лицо ему заглянуть… Все пропало!» — подумал Ковачев. Но в эту критическую минуту спокойствие и хладнокровие Левского заставили Ковачева тоже взять себя в руки. Вдруг его осенило: да ведь у Али-Чауша есть слабость. Он любит выпить!
— Выпьешь ракии, Али-Чауш? — предложил он турку. Тот не отказался. Опрокинув двадцать пять драмов, причмокнул мокрыми губами и с посветлевшим взглядом кивнул в ответ на приветственное пожелание Ковачева.
— Ракия в жару прохладу дает, — заметил Ковачев. — Не угодно ли еще одну?
И, не ожидая ответа, снова заказал еще двадцать пять драмов. Турок выпил и их, после чего шумно прополоскал рот водой.
Чтоб окончательно отвлечь внимание жандарма, Ковачев с лукавой улыбкой стал ему рассказывать скабрезную историю про одну софийскую турчанку, славившуюся легким поведением. Глаза сластолюбивого турка стали маслеными, и он, не моргнув, проглотил еще двойную порцию ракии.
«Сейчас самая подходящая минута незаметно испариться», — подумал Ковачев, бросая Левскому быстрый и многозначительный взгляд. Тот уже встал и поправлял галстук перед зеркалом.
Но дальше Ковачев с ужасом увидел, что Левский, вместо того чтоб незаметно исчезнуть, повернулся лицом к турку, отряхнулся и стал расплачиваться с мальчиком. Али-Чауш невольно обернулся и поглядел на него. Ясные и спокойные глаза апостола встретились с глазами Али-Чауша.
У Ковачева волосы встали дыбом.
Но он сдержался.
— Будьте здоровы! — учтиво приветствовал он Левского, как требует обычай.
— Будьте здоровы, эфенди! — кинул и Али-Чауш с небрежным поклоном и опять повернулся к собеседнику, чтобы продолжать интересный разговор.
Левский ушел.
Через полчаса Али-Чауш, вспомнив о своих служебных обязанностях, простился с Ковачевым и отправился на постоялый двор — смотреть постояльцев.
В это время трое жандармов, с победоносным видом наставив штыки в спину арестованных, провели по улице пятерых задержанных на разных постоялых дворах испуганных болгар.
Все они были русы и в черных куртках!
Ковачев, стоя в дверях кофейни Илчо, печально смотрел на эти жертвы дикого турецкого произвола.
Вдруг показался оборванный шоп, ведя в поводу навьюченную углем лошадь.
— Угля не надо ль? Дешево отдам! — крикнул он Ковачеву.
Тот взглянул и остолбенел.
— Левский! — промолвил он, боязливо оглядываясь по сторонам.
— Много не просим! Не желаешь?.. Воля твоя, господин!
И шоп медленно повел лошадь дальше…
Перевод Н. Попова
ЧИСТЫЙ ПУТЬ
Однажды у нас в комиссии по открытию памятника Левскому в Софии зашел разговор об этом великом проповеднике свободы. Все члены комиссии так или иначе лично знали Левского, и поэтому не было недостатка в рассказах о его смелости и бесстрашии в самых трудных обстоятельствах, сметливости и хладнокровии перед лицом опасностей, угрожавших его скитальческой жизни на каждом шагу. Все эти рассказы, один другого изумительней и невероятнее, бросали новый свет на моральную силу дьякона, прибавляли новые лучи к ореолу, окружающему в нашем воображении этот таинственный, почти легендарный образ. Изо всех наших первых революционеров только Левский выигрывает от знакомства с каждой новой подробностью его жизни. Остальные представляют из себя сочетание света и тени; у каждого есть своя оборотная сторона; их обаяние неизбежно меркнет под нескромными взглядами толпы. Приходится набрасывать покрывало на некоторые стороны их характера, некоторые моменты их мятежной жизни. Нелегка задача биографа, который решился бы описать их жизнь с фотографической точностью. Мы видели, насколько неудачной оказалась попытка Захария Стоянова{237} составить биографию Христо Ботева.
Только Левскому не страшно такое фотографирование. Каждая черточка его общественной и личной жизни, освещенная биографом, полней раскрывает нам его величие. Васил Левский — пример нравственной чистоты. Он не только доблестен: он добродетелен. Его жизнь — победоносное опровержение распространенной у нас теории о том, будто честность несовместима с революционностью. Васил Левский напоминает подвижников раннего христианства; недаром народ прозвал его «апостолом». Более меткого прозвища не давалось еще никому: апостол по призванию и по фанатической вере в своего бога — свободу Болгарии, он и по образу жизни похож на учеников Христа: трезвостью, нравственной чистотой и, несмотря на свой скептицизм, безупречной, подлинно христианской моралью. Левский не пил, не курил, не брал чужого и, подобно Карлу XII, не знал женщин. Вечный скиталец, бродяга, босяк, часто голодный, он был воплощением идеальной честности. Но подробная характеристика его личности — дело будущих биографов, а я хочу только рассказать об одном из многочисленных примеров его вошедших в поговорку хладнокровия и находчивости в минуту опасности.
